Последний билет

Сигарета тлела в пальцах Никиты. Рука его свободно свешивалась с дивана, пальцы слабели, и Костя успел взять окурок за миг до того, как тот упал бы на пол. Никита спал некрасиво: рот приоткрыт, майка задралась, оголяя бледный живот, ступни с темными пятками упираются в подлокотник. Но, глядя на него, Костя все равно поймал себя на щемящей нежности, которую, хоть и ненавидел порой, искоренить не пытался. Он поднес сигарету ко рту, сделал глубокую затяжку и забычковал в пепельнице. Предки, когда с дачи вернутся, выклюют ему весь мозг за табачный смрад в квартире, но это будет потом. Потом. А сейчас — как он может отказывать им с Никитой в удовольствии хорошо провести время, ни в чем себя не ограничивая? Сна не было ни в одном глазу. Костя тихо поднялся с пола, подхватил бутылку портвейна за горлышко и неслышно прошел на балкон. Ночь летняя — светлая. Пьяная. В соседнем дворе парочка громко ссорится и гремит бутылками на детской площадке. Доносится рев мотора — наверняка сосед с пятого наматывает круги на своей «девятке» без глушителя. Все в этом городе разыгрывается точно по нотам, и каждую такую ночь Костя выучил наизусть. Он хлебнул портвейна из горла. Вторая бутылка всегда идет легко, паршивый вкус уже не чувствуется. В голове зашумело. Он обернулся, но сквозь туман занавесок так и не разглядел Никиту. Была одна мысль, которой Костя с ним не поделился, хотя они, близкие с самого детства, никогда ничего не скрывали друг от друга. Мысль эта требовала подготовки, обсуждения, больших стараний, и отчасти было суеверно-страшно произносить ее вслух. Вдруг сглазит. Или просто вся затея провалится, и он будет выглядеть полным дураком. Он давно еще понял: в родном городе ему ничего не светит. Речь даже не о карьере, не о деньгах, семье и прочих банальностях. Этого у него априори не будет. Что важнее — у него здесь нет никакой возможности быть честным с самим собой и с Никитой. И со всеми остальными, раз уж на то пошло, но до остальных ему нет дела. Мать жалко, он от нее отдалился намеренно, защищая себя от задушевных разговоров, в которых приходилось лгать, а на отчима вовсе плевать. Он мог бы прожить, как торчки и алкаши из книжек в оранжевых обложках, мог бы сгореть, но проблема в том, что и это не доставит ему удовольствия. Никита бы с радостью пустился во все тяжкие, веселился бы днями и ночами напролет и сдох бы где-нибудь на трассе от передоза, он бы такую судьбу легко принял. Но он мог бы и лучше. Он мог бы — счастливей. Только надо помочь ему и придумать как. Для Кости идеально вот что было бы: своя квартира, любая, только бы своя, чтобы ключи — только у него и запасной комплект — у Никиты. А в квартире — торшер в углу, кресло, книжный шкаф. И свитера зимой, пахнущие чем-то неуловимым, каким-то душистым мылом, чтобы моль не сожрала. И задернутые тяжелые шторы. И… Он сделал еще один глоток портвейна, оглянулся на Никиту опять, забыв, что не увидеть его отсюда. В провинции подобное невозможно. Никита, скорее всего, даже не думает о таком, не разрешает себе. А в сердце страны, в заплывшем жиром, растекающемся вширь сердце, — почему бы и нет? Он уже узнавал, что можно поступить в университет в магистратуру с его дипломом, если будут бюджетные места. А они будут, он уверен. Обязательно найдутся. Дадут кровать в общежитии, стипендию. Маленькую, но все же. И он будет подрабатывать по вечерам. Почему нет? Он справится, он молодой, здоровый парень, и мозги неплохо варят. Стоит попытаться. Даже на заочку можно поступить, главное, первые полгода оплатить, а дальше он заработает. Костя тихо проскользнул обратно в комнату, погасил с щелчком свет. Снял штаны, сбросил резиновые тапки с узких, раздражающе длинных, как ласты, ступней и лег рядом с Никитой, сдвинув его в угол. Тот пробормотал что-то неразборчиво, даже не просыпаясь, кажется. Всегда напивался быстро и, если не успевал остановиться, засыпал. А если его разбудить, то заявит, что он бодр, и давай еще накатим, пошли на крышу, да че ты ломаешься, пошли… Костя провел ладонью по его колючему, неделю назад обритому под ноль затылку и закрыл глаза. А как он уедет в Москву строить свою жизнь — свою единственную, бесценную жизнь — без Никиты? Как он покинет человека, с которым они не расставались больше чем на три недели — когда одного из них отправили в детский лагерь, а второй, насупленный и расстроенный, остался дома со сломанной рукой? В груди от мысли об этом тянуло, и приливали пугливые, постыдные мысли, что и здесь можно жить, не задыхаясь, не подыхая каждый день от осознания, что тупо теряешь время… Зато — Никитка, вот он, дрыхнет пьяный, весь твой, утром полезет обниматься, если ему яичницу пожаришь и кофе нальешь. Никита вдруг перевернулся на бок, лицом к Косте, и умиротворенно ткнулся лбом ему в грудь. А он и не подозревает, что его лучший друг замыслил побег. * Последнюю неделю августа Костя проводил, сочиняя дневник практики, на которой не был ни дня. Он бы, возможно, и не отказался потратить месяц где-нибудь на предприятии, постигая азы бухгалтерского дела, но, как обычно случается, руководитель подписал ему все необходимые бумаги в первый же визит и честно сказал, что студенты только под ногами мешаются. Разве что, может, молодой человек хочет помочь навести им порядок в архиве? Костя не хотел. Уж лучше выспаться и нагуляться вдоволь, пока не вернулись долгие темные ночи и короткие холодные дни. Завибрировал телефон, сообщая об уведомлении. «старики дома? — спрашивал Никита. И тут же, не дождавшись ответа, добавил: открой». Звонок снова сломался, кивнул своим мыслям Костя и, отложив в сторону тетради (кто придумал, что дневник практики нужно заполнять непременно от руки?), отправился к двери. Он распахнул ее и не сразу заметил Никиту: тот стоял на пролет ниже, лицом к окну, и под потолок плыл сигаретный дым. — Эй, — позвал Костя. — Что случилось? Никита махнул рукой, так и не повернувшись. Нахмурившись, Костя сунул ноги в кроссовки, сминая пятками задники, и спустился к нему. — Никит, — настороженно произнес он и положил руку ему на плечо. Дернувшись, Никита сбросил его ладонь, рывком обернулся и выпалил: — У тебя лом есть? Я, блядь, хребты им переебу! Костя вскинул брови. Один глаз у Никиты заплыл так, что даже щелочки не осталось между вспухшими лиловыми веками, под носом и на подбородке запеклась корка крови. Оставшийся целым глаз казался пронзительно-голубым и глядел совершенно бешено. Никита нервно, быстро сделал затяжку, потушил окурок о подоконник и бросил на пол. — Есть, — сам удивляясь своему спокойствию, ответил Костя. — Я сам переебу. Пошли. Взяв Никиту за плечи (тот опять заерепенился, но Костя держал мертвой хваткой), он потащил его по лестнице вверх. Запоздало заметил порванную у горловины майку, выглядывала между светлых неровных краев татуировка — безумный мультяшный оскал. Странно, но гнева, застилающего глаза, не было. Только сосредоточенность и холод. — Кто это был? — вполголоса спросил Костя и, втолкнув Никиту в квартиру, запер дверь. Никита обернулся и прорычал: — Ну а кто, по-твоему? Хуилы эти из параллели, опять втроем, как девки в сортир, ходят вместе! — Чего доебались? — деловито поинтересовался Костя, будто это имело какое-то значение. Но он чувствовал, что нужно продолжать говорить, отвлекать Никиту звуком своего голоса, чтобы тот не наломал дров и повел себя благоразумно, был послушным мальчиком. — Неважно, — буркнул Никита и отвел глаза. — Мне кажется, что как раз-таки важно, — пробормотал Костя. — Так, иди в ванную. — Отвали. И руки убери! — рявкнул вдруг Никита. Костя только крепче сжал его локоть, нарочито надавил так, что Никита стиснул зубы. — Слушай меня, — медленно заговорил Костя. — Я не знаю, в чем дело. Но эти гондоны пожалеют, что дотронулись до тебя, поверь мне. Они пожалеют. Чуть позже. А пока что пиздуй в ванную и делай, что я говорю! — Хули ты мне приказываешь? — уже тише спросил Никита, вырвал все же руку из хватки Кости и подчинился. Костя прошел на кухню, вытащил из морозилки кусок мяса в полиэтиленовом пакете и вернулся к Никите. Тот, сгорбившись, сидел на закрытом стульчаке унитаза. Стоило Косте приблизиться, как Никита вскинул голову. Вот что еще напрягло: всегда тактильный Никита чересчур яростно протестовал сейчас против прикосновений. Можно списать на злость и аффект, но Костя давно еще подметил, что после столкновений с недружелюбной пацанвой Никита, наоборот, первым хватает за ладони и радостно верещит, что они сделали всех. — Прижми к глазу и держи, — велел Костя и протянул ему мясо. Никита скривил губы, но сделал, как ему сказано. Он ведь такой красивый, отстраненно подумал Костя. Эти голубые глаза, правильные черты лица, прекрасная форма черепа. Губы, опять же… розовые, нежные, как у девчонок. И турники во дворе, на которых он стал заниматься после девятого класса, когда поступил в речное училище, сделали его тело гармоничным, крепким. Кто вообще додумался на него полезть? Никите стоило бы только свистнуть — и принеслась бы целая ватага, готовая встать за него грудью. Его все любили. Он с самого детства был душой компании. Поймав себя на том, что застыл, уставившись в наглый глаз Никиты, Костя отвернулся и открыл воду в раковине. — Холод держи полчаса, не меньше, — сказал он. — Потом посмотрим, может, в травму надо сходить. — Да вот еще, — поморщился Никита и, приподнявшись, сплюнул в раковину розоватой слюной. — Зубы целы? — Угу. — Давай умоем тебя. — Хорошо, мамочка, — фыркнул Никита. Он, держа кусок мяса у лица, наклонился и позволил Косте смыть запекшуюся кровь. Костина мама была медсестрой, поэтому он немного разбирался в том, как поступать с ранеными и покалеченными. Опять же бурное детство, битвы с параллельным классом стенка на стенку его кое-чему научили. Он, проводя влажной ладонью по носу Никиты, ощупывал его, особенно с той стороны, где стремительно распространялся отек от подбитого глаза. Нет, не пострадал. Все-таки Никита неплохо умел драться и защищать себя, получше многих. Кончиками пальцев Костя скользнул по его губам, по нижней, лопнувшей от чьего-то кулака, и Никита недовольно выдал: — Ай. — Терпи, — усмехнулся Костя. Он случайно коснулся острой кромки зубов Никиты. Тот закрыл рот, и на миг пальцы Кости оказались у него во рту, словно Никита специально обхватил их губами. В груди что-то дрогнуло, но Костя, будто ничего не произошло, переместил ладонь на подбородок и потер след от крови, никак не желавший пропадать. — Снова красавчик, — заключил Костя, выключая воду, и подал Никите полотенце. Тот, склонив голову, вытер лицо и шею. Мокрые пятна остались на порванной майке. — Снимай, я тебе чистую дам, — сказал Костя и вышел из ванной. Вернувшись, он застал Никиту уже по пояс обнаженным. Взгляд, как и всегда, прилип к татуировке на левой половине груди: широкий оскал, черный контур, красный зев, белые треугольники зубов. Плоский, простой рисунок, но привлекательный, потому что цвета еще не успели выцвести. Никита протянул руку, и Костя отдал ему свою футболку. — Знаешь, почему мы подрались? — произнес Никита. — Там был Влад, Артем и этот еще… долговязый… ну ты понял. — Ага. — Так вот, — продолжил Никита и уставился Косте в глаза. — Сижу я, никого не трогаю, пошел за сигами, а в ларьке перерыв, в «Пятерочке» только «Бонд», блядь, с кнопкой обоссанный, сам знаешь. Подходят эти дебилы, шушукаются в стороне. Потом Влад орет: а где твой дружок рыжий? Я ему в рифму отвечаю, конечно, не в обиду, Костян. Он говорит: ну да, конечно, только вы оба явно не по пиздам, а по жопам, пидоры. Я ему: бля, повтори! Он повторил. Ну и вот, — вздохнул Никита. — Я вроде нос сломал Артему, кровищи было — жесть. Они че-то там вякнули, я бы ответил, да только мне пизды дали бы втроем. Трое против одного — нормально вообще? Костя, скрестив руки на груди, прислонился бедром к стиральной машинке, втиснутой в угол крошечной ванной. — Ненормально, — ответил он. — Они куда пошли? — К школе вроде. — Иди приляг, — сказал Костя. — Я скоро вернусь. Никита резко встал. — Не надо. Тебе — не надо. — Меня оскорбили, — возразил Костя. Никита исподлобья смотрел на него. — Моего друга избили. По-твоему, мне следует отсиживаться? Никита шагнул к нему и сжал предплечье. — Я говорю: тебе, именно тебе — не надо ничего делать. Еще привода к участковому не хватало. Мне-то похуй, терять нечего, а ты рискуешь из универа своего всратого вылететь. Ясно тебе? Давай сюда лом, монтировку, че там у тебя есть, и я им нахуячу. Он покраснел — всегда краснел быстро: и скулы, и нос, и уши. Костя, не удержавшись, наклонился, чмокнул его в бритую макушку и пообещал: — В ментовку меня не заберут. Не беспокойся. Попятившись, он схватил ключи с полки и выскочил за дверь быстрее, чем Никита успел что-то сделать. Закрыл замок, усмехнулся в ответ на возмущенные крики с той стороны, надел как следует кроссовки и спустился в подвал за битой. Там же подхватил ярко-зеленый мячик, который ни разу не использовал. По пути он зашел в рыгаловку, где постоянно сидели кореша Никиты, и сказал им приходить через полчаса к школе. На вопрос «зачем?» коротко ответил, что нужно отомстить за Никитоса. Больше вопросов не было. Да, он рисковал попасть в полицию, а затем вылететь со своего драгоценного бюджетного места в универе, когда оставалось доучиться один год, но игра стоила свеч. Потому что, во-первых, эти парни втроем напали на его лучшего и, будем честными, единственного друга. Во-вторых, в их городе любые разговоры о пидорстве нужно пресекать в зародыше. И если Никиту еще простят, потому что он то и дело меняет одну симпатичную девчонку на другую, то Косте не стоит рассчитывать на поблажки. Хватит и того, что его в глаза зовут девственником (что неправда, но роли не играет). И в-третьих… в-третьих, он просто ненавидит этих трех гондонов из параллели и с удовольствием переломал бы им все кости. Но он постарается быть осторожным. И когда он, выместив ярость, остановится, подойдут ребята. А всех в отдел не заберут, менты отлично каждого из них знают. …Он вернулся домой через час. На бите осталась кровь, мячик он потерял. Уйти успел как раз вовремя, когда начался замес, и уже никто не понимал, за что дерется и когда нужно остановиться. Другими словами, ничего экстраординарного. Он вспомнил звук, с которым бита столкнулась с рукой Влада, и подумал, что сломал бы ему кость, если бы вовремя не пригасил силу удара. А так… может, трещина. Ему стало не по себе, пробежал холодок по позвоночнику. Пришлось вспомнить, как ему самому однажды в детстве сломали руку. И ничего, никто не заявил в полицию — тогда еще милицию — и не устроил скандал. Но биту надо отмыть от крови. Костя поднялся по лестнице, отпер замок… потянуло запахом кислых щей, которые вместо того, чтобы подогреть в микроволновке, вскипятили на плите. И тут же в коридор выскочил Никита, заорав: — Привет, Костян! Меня тут твоя мама обедом кормит! Спасибо, теть Зин, очень вкусно! Костя молча сделал шаг в сторону и попытался убрать биту за шкаф, но опоздал. В проходе появилась мама, уперев руки в бока, и запричитала: — Я тебе говорила! Сколько раз говорила, а? Не лезь ты в эти разборки, не твоего ума дела! Это что? — вытаращила она глаза на биту. — Ничего, — буркнул Костя и предпринял попытку спрятаться в ванной. — Теть Зин, да я оставил биту во дворе, с пацанами в мяч играли, я же вам рассказал, как мне этот мяч прям в глаз угодил, — застрекотал Никита. Он вмиг оказался рядом с мамой Кости и, улыбаясь до ушей, уставился на нее единственным открытым честным глазом: — Забыл про нее совсем, спасибо Костику, что сгонял. Спасибо, братиш! Ну, давай ее сюда, я пойду… — Мам, — устало произнес Костя. — Все нормально. Мясо к глазу прижми, — сказал он Никите. — Да оно уже таять начало, — растерянно ответил Никита. Мама, помолчав, проворчала: — Уголовником кончишь. И меня опозоришь. Видно было, что ей хочется устроить ссору, выкричаться, но при Никите она стесняется. Тот, мигом все почувствовав, приобнял ее за плечи и ласково сказал: — Ну вы чего, теть Зин, каким уголовником? Костя, скорее, один со всего района никогда в участок не загремит. А если и попадет туда, то будет единственным, кто свое имя без ошибок сможет написать, — добавил он и засмеялся так искренне, что мама неуверенно заулыбалась. Продолжая петь дифирамбы Косте, Никита повел ее на кухню, плавно начиная нахваливать мамины кулинарные таланты. Костя посмотрел ему вслед. Хотел бы он так уметь с людьми общаться. Нести чушь. Самому пошутить и самому посмеяться. Даже с разбитой мордой оставаться таким же обаятельным, как и всегда. Покачав головой, Костя закрылся в ванной, тщательно отмыл биту и сунул ее за стиральную машинку. Потом унесет в подвал. И мячик новый купит, чтобы рядом лежал. Вечером, когда Никита наконец перестал развлекать маму беседами, Костя лег с ним на узкую кровать. Они давно уже не помещались на нее вдвоем, сталкивались плечами, но в голову не приходило уйти кому-то в кресло или на пол. — Останешься у меня? — не то поинтересовался, не то попросил Костя. — Угу. Дома заколебут вопросами, с кем я опять подрался. Причем батя, если бухой, сам мне еще навешает. Костя повернул голову, скосил взгляд на Никиту. Между отекшими веками стало чуть-чуть видно глаз. Мама сказала, что все пройдет, без зрения Никита не останется, а тот с улыбкой ответил, что и не сомневался. — Знаешь, — сказал Никита, глядя в потолок, — ты больше так не делай. Не запирай меня. Это даже обидно. Я сам могу за себя постоять. — Именно поэтому ты пришел ко мне, — хмыкнул Костя. — В следующий раз не приду, — мигом взвился Никита. — Или из окна сигану… Повернувшись на бок, Костя приподнялся на локте. — Послушай, — сказал он. — Нет, выслушай меня, — пресек он возражения Никиты, и тот поджал губы. Косте остро захотелось поцеловать его в кончик чуть вздернутого носа. — Ты — мой брат. Больше, чем брат. И я всегда встану за тебя горой. Думаешь, ты бы для меня того же не сделал? Как бы ты поступил, если б это я к тебе пришел побитым? — Так уж и побитым, — буркнул Никита и отвернулся лицом к стене. Костя опустился головой на подушку. Помедлив, положил ладонь на плечо Никиты. — Может, они правы были, — глухо сказал Никита. — И мы с тобой действительно как два пидора себя друг с другом ведем. — Ты правда так считаешь? — ровно спросил Костя. Внутренности вдруг скрутились в тугой комок. Пауза показалась ему бесконечной. Никита накрыл его ладонь своей сверху. — Не ебу, — грубо ответил он — как и всегда, когда не хотел по каким-то причинам быть искренним. Как же хочется уехать из этого болота, в очередной раз тоскливо подумал Костя. Вместе с Никитой. Уехать туда, где можно не притворяться, где люди живут по законам цивилизации, а не звериным правилам, и где можно быть счастливым. — Мне надо заполнять дневник практики, — вздохнул Костя и сел на кровати. — Давай помогу, — мигом встрепенулся Никита. На полный сомнений взгляд Кости он торопливо добавил: — Ты диктовать будешь, а я писать. У меня почерк понятный. Предлагал он не из дежурной вежливости, с таким понятием Никита вовсе не был знаком. Нет, любое его предложение помощи было от чистого сердца. — Давай, — согласился Костя и улыбнулся. — Я уж думал, ты весь день будешь царевной Несмеяной, — расплылся Никита в ответной улыбке. — Хмурый, будто у тебя дрын в жопе… Костя закатил глаза, а Никита засмеялся. * В конце ноября праздновали день рождения Никиты. Поехали всей компанией на двух машинах на холодную, покинутую еще в прошлом месяце дачу, в багажниках гремели ящики с бутылками, шуршали пакеты с закусками. Никита любил собирать всех друзей и приятелей вместе, а они — обожали проводить время вместе с ним, поэтому сразу же скинулись на еду и выпивку. Костю зажали в углу на заднем сиденье, Никита то и дело вертелся и подскакивал, возбужденно болтая, и его локти и колени, должно быть, оставили несколько синяков. — А Костян меня поздравил с самого утра, — трещал Никита. — Пробрался ночью, неслышно, развесил все… Жуть, — засмеялся он, — просто маньяк, да? — Он хлопнул раскрытой ладонью Костю по плечу. Тот чуть улыбнулся в ответ. — И что ты подарил? — кокетливо спросила Анечка. Вернее, она просто спросила, но ее милый голос всегда звучал так, будто она флиртовала. — Шарик. Синий шарик. — Синий, как мои глаза, — подтвердил Никита. С переднего сиденья обернулся Игорь: — Они у тебя голубые, балда, — и заржал: — Голубее них только ты сам. — Следи за дорогой, дятел, — посоветовал ему Никита и переключился на Анечку: — Представляешь, прокрался ко мне в квартиру, развесил гирлянды бумажные… лучше бы прибрался, — засмеялся он, и Анечка радостно подхватила смех. Костя смотрел в окно и улыбался. Они не расскажут, просто слов не найдут, чтобы описать, как между ними в это утро висело что-то теплое и нежное. Как заспанный Никита, зевая на ходу, вышел из спальни и застыл в изумлении, оглядывая украшенную комнату. Кажется, он гораздо больше был благодарен за то, что Костя нашел способ услать его родителей в кино, чтобы они не мешали. И хоть Никита дурашливо говорил, что это все пугает, глаза у него все равно сверкали. Шарик, наполненный гелием, взлетел под потолок. На столе ждал кофе и маленькое пирожное со свечкой. Смешно, да, глупо, но Никита все равно обалдел и заявил, что никогда еще его день рождения так не начинался. Родители вообще перестали его как-либо поощрять в этот день после того, как он впервые загремел в ментовку — и ничего, что это было аж в седьмом классе… Костя прокручивал это утро в голове раз за разом, голоса слились в белый шум. Никита в растянутых, спадающих пижамных штанах. Никита, полуголый, покрасневший, даже грудь порозовела. Никита. Никита. Так и бьется его имя в голове, точно пульс. То, как они сидели на продавленном диване, и Никита, обнимая одной рукой за плечи, другой схватил пирожное, откусил половину, перемазавшись белым кремом, и ткнул им в губы Кости, заставляя доесть. А потом… Костя никак не мог пригасить улыбку, раздиравшую лицо. А потом он облизал пальцы Никиты, взял в рот — и облизал, будто это нормально и нет ничего такого. За одно это уже от любого другого парня из их компании он бы схлопотал сотрясение мозга. А Никита только изумленно поднес руку к лицу и, глядя в глаза, словно машинально засунул пальцы себе в рот и облизал их еще раз. До чего глупо. До чего сладко. Потом он, смутившись, конечно, убежал в ванную со словами, что пора собираться, скоро за ними заедут. А Костя все сидел на диване и вертел в руках потушенную свечку, не понимая, как они все еще называют то, что чувствуют друг к другу, дружбой. На даче первым делом включили захваченные с собой тепловые пушки, но все равно первые полчаса ходили в куртках и шерстяных носках. Никита, едва ли не приплясывая от радости, разливал по пластиковым стопкам водку, девочки разбавляли свою апельсиновым соком, грелись, сбившись в стайку. Игорь сразу же взял гитару и принялся лабать все известные ему (немногочисленные) аккорды, а потом, усевшись на диван, задушевно запел песни «Чайфа». Вокруг него сразу же образовался круг поклонников. Костя помог притащить стол и раскладывал закуску. На кухне еще остались с лета два баллона с газом, и он зажег плитку. Наскоро вымыв под ледяной водой картошку, побросал ее в кастрюлю — будет картофель в мундире… Как-то незаметно он остался на кухне один, все остальные сгрудились в комнате, и слышались тосты в честь Никиты. Звуки долетали словно издалека. Прислонившись к стене, Костя какое-то время прислушивался. Он отчего-то ждал, что кто-нибудь, хоть кто-нибудь спросит: а куда пропал Костя? Но о нем никто не вспоминал. Ничего удивительного. Он же — просто придаток к Никите, его непонятный друг. С ним бы никто и не общался, не приводи Никита его во все компании, будто свой «плюс один». — Е-е-есть еще здесь хоть кто-то, кроме меня? — горланил в комнате Игорь очередную песню. Никого, подумал Костя. Никого, кроме меня, нет. Ее окна выходят во двор, она кричит в темноту слова… Он потыкал картошку, булькающую в кастрюле, ножом, слил воду и понес нехитрое угощение к столу. Вот тогда-то голодная компания и встретила его радостными криками. — Картошечка! — возрадовался Игорь, отложил в сторону гитару и потер ладони: — Ну-ка, девчата, раскладывайте по тарелкам, а я огурчики выловлю… Наташ, порежь буженину! Налейте Косте, пацаны, он пожрать принес! Ему немедленно подали сразу две рюмки. Костя взял обе. Никита вскочил со стула, подошел со спины и положил ладони ему на плечи. — Ко-о-остя, — пьяно протянул он, — мой Костя. Мой лучший дружище. — За тебя, — сказал Костя и опрокинул обе рюмки по очереди. — Огурчиком закуси! — пробасил Андрей и подал ему корнишон. Сморщившись, Костя заел. Тепло разлилось по пищеводу, по желудку, и стало гораздо лучше. Кажется, он даже подпевал вновь начавшему музицировать Игорю. Бегали раздетыми курить в стылую ноябрьскую ночь, давились водкой, кто-то блевал у самой ограды. Пели, дергали Никиту за уши. Хотели, чтобы праздник никогда не кончался, но все равно разбрелись по дому, залегли на диване и в постель, устроились в креслах. Чуть покачиваясь, Костя надел куртку, ботинки и сел курить у приоткрытой двери. Пепел стряхивал на крыльцо, протянув руку. Небо — черное, ни единой звезды. На чердаке, превращенном в комнату с низким потолком, скрипела раскладушка. Костя догадывался, кто там. Никита и Анечка. И он не ревновал. Он давно перестал ревновать. Просто… грустно. Водки больше не хотелось. Пива, купленного на утро, тоже. Еще одну сигарету — может быть, но пачка осталась в нагретой комнате, а ему и двигаться с места не хотелось. Спрятав озябшие руки под мышки, он смотрел в приоткрытую дверь на занесенный снегом огород, в бездонное небо. Сквозил ледяной воздух через щели. Поддавшись порыву, Костя поднялся и на нетвердых ногах вышел на улицу. Прошагал подальше от дома, к чистому, не истоптанному снегу и лег на него спиной. Все вокруг кружилось. Непокрытая голова мигом замерзла, волосы у самого скальпа стали влажными. Интересно, отстраненно подумал он, можно ли вот так замерзнуть насмерть в ноябре? Наверное. Алкаши же замерзают в любое время года. Надо вернуться в дом, выхолостить разум водкой окончательно, забыться и заснуть вместе со всеми. Но так не хочется вставать. Он еще немного полежит. Совсем чуть-чуть. Еще буквально одну минуту — и… Вздрогнув, он очнулся. Даже не понял, как заснул и сколько дремал здесь, никем не замеченный, закоченевший. — Костя! — донес до него ветер его имя. Вот что его разбудило. Голос. Он хотел было встать, но тело прибило к земле, как гвоздями к доске. Он вскинул руку, надеясь, что его заметят. Зазвучал снег, припечатываемый подошвами, и снова: — Костя… ты чего, Кость?.. Я тебя полчаса уже ищу… Он увидел над собой Никиту — белое лицо в обрамлении пушистого капюшона. Хотел ответить, да не смог. Никита, закинув одну его руку себе на плечо, со второй попытки вздернул его на ноги. Молча потащил к дому. Идти было сложно, и Никита просто волок его на себе. Переступив порог дома, он остановился перевести дух. Костю же окончательно покинули силы, и он сполз на пол, в изнеможении прислонившись к стене. Вот теперь стало холодно. До дрожи холодно. — Давай в тепло, — прошептал Никита и наклонился к нему, словно хотел подхватить на руки, как ребенка, но Костя помотал головой. — В комнату, — строго сказал Никита. — Там уже парилка. Воспаление легких захотел заработать? Костя помотал головой. Никита схватил его за руки. — Не-хо-чу, — сипло выдавил Костя. — Ос-ставь меня т-тут. Никита, присев перед ним на корточки, внимательно посмотрел ему в лицо. — Ладно, — сказал он, что-то решив. — Сиди. Поднявшись, он крепко закрыл дверь на засов. Снял варежки и натянул их на почти потерявшие чувствительность ладони Кости. Все происходило словно бы не с ним; Костя был здесь просто зрителем и наблюдал со стороны, как какой-то чужой парень едва не замерз насмерть, а второй, такой же чужой, как актер из допотопного телевизора, пытается вернуть его к жизни. Никита тихонько прошел в комнату, затворив за собой дверь, и коридор погрузился во тьму. Костя повернул голову в сторону кухни — по сути, ничем не отделенной от коридора, просто от середины стены начинались тумбочки и шкафы. Еще недавно он тут суетился, что-то делал… теперь плевать. Замерзнет — и черт с ним. Дверь комнаты опять приоткрылась. Вернулся Никита с тепловой пушкой в руках. Провод тянулся следом. Горячий воздух обдал лицо Кости, и он поморщился: от тепла боль была как от ножа. — Вот так, — прошептал Никита. — Вот так… Он поставил пушку напротив Кости, поводил перед ней ладонью, чтобы удостовериться, что она дует правильно, и сел на пол, скидывая куртку. Он подполз на коленях к Косте, потрогал его лоб, щеки обжигающей ладонью, проворчал себе под нос, что ничего не понимает, и снова потрогал лоб — на этот раз губами. Вздохнув, он подоткнул свою куртку Косте под спину. — Что ж ты творишь-то, а? — устало спросил Никита. Пьяным он больше не казался. — А если бы я не спустился попить водички? А если бы свет был в комнате выключен, и я не заметил, что тебя нет? Если бы ты там до утра пролежал? Костя неопределенно пожал плечами, но под грудой одежды этого жеста не было заметно. Они немного посидели в молчании. Костя начал клевать носом. — Тебе хоть теплее? — поинтересовался Никита. — Дай руки потрогаю. Он взял вялую руку Кости, стащил варежку и сжал ладонь. Недовольно поцокал языком. Вздохнув, придвинулся еще ближе и расстегнул пуховик. Сонливость начала угасать. Костя посмотрел на него. Светила из окна белая луна, как лампа, и ее света было достаточно, чтобы видеть лицо Никиты — брови, сведенные домиком в тревоге, светлые глаза. Никита опять вздохнул и прижался вплотную, обнял так крепко, что ребра хрустнули. Он был горячее воздуха, выталкиваемого тепловой пушкой. — Ты извини, — прошептал он в ледяное ухо Кости, обдав жарким дыханием. — Я, может, не в себе. Но ты — тоже. Да и так просто удобнее будет тебя согреть. Потому что я… я беспокоюсь, — почти неслышно добавил он и перекинул ногу, усевшись на бедра Кости. Это было бы так волнующе, если бы не мерзлая заторможенность, сковавшая тело. Никита обнимал его, положив голову на плечо. К мочке уха прижимался его затылок. Ладони лежали между лопаток и на пояснице, и все его крепкое, горячее тело чувствовалось через ткань водолазки так остро… Костя, наконец немного оттаяв, негнущимися руками обнял его в ответ. — Ты з-замерзнешь, — шепнул Костя. — Од-дна майка… — Ерунда, — ответил Никита. — Главное, чтобы ты отогрелся. Грудь его мерно вздымалась, и Костя ощущал, как поднимаются на вдохе его ребра, позволяя легким расшириться, и опускаются на выдохе. И почему они не в свитерах?.. Ах да, в комнате, пока все пили, стало слишком жарко. И что они скажут, если кто-то выйдет, чтобы отлить, и обнаружит их? Никита выдаст какую-нибудь хохму о полярниках, которым приходится греться друг о друга, чтобы не подохнуть, вот что он сделает… — С-спишь? — тихо спросил Костя. — Какой тут, — ответил Никита. — Заснешь с тобой… — К-как Анечка? — Пьяная, — сказал Никита. — И милая. Не я ее затащил. Не думай. Это она меня оседлала. — К-как т-ты м-меня, — выдавил Костя, стуча зубами от холода, и в горле забулькал смех. Никиту, кажется, больше рассмешила его попытка пошутить, чем сама шутка. — Напугал ты меня, — сказал он. — Слушай, Кость… а когда у тебя вообще кто-то был? В десятом классе, помню, девчонка с таким длинным именем… Анжела? — Анжелика, — припомнил Костя. Зубы стали стучать чуть меньше, а Никита перестал казаться таким обжигающим. Точно, Анжелика. С которой они вроде как встречались, а он пытался искренне ею увлечься. Впервые касался женской груди, еще не оформившейся, маленькой, и ничего, ровным счетом ничего не чувствовал. Они быстро расстались. — На втор-ром курсе еще, — сказал он. — Точно, с тобой все ходила крашеная рыжая, — подхватил Никита. — Долго вы с ней были, год, наверно… — Угу. Да, они с Дашей играли в любовь целый год. Он скучал, а она радовалась, что он не занимал слишком много ее времени, но при этом номинально у нее был парень. И трахались они редко. Без особого удовольствия с обеих сторон. После этого Костя окончательно завязал с попытками найти девушку. Ему было неприятно обманывать людей, неприятно касаться женского тела. Они могли быть милыми, умными, красивыми, какими угодно, но он не мог их ни полюбить, ни пожелать. — Сколько времени ты ни с кем не ебался? — спросил Никита и чуть отстранился, чтобы посмотреть Косте в лицо. — Это л-личное, — твердо сказал Костя. — Ага. Конечно, — ответил Никита, пристально на него глядя. Вместе с расходящимся по телу теплом в крови будто разжижался спирт, заново циркулировал по венам, и Костя снова пьянел. Он, не удержав язык за зубами, пробормотал, отводя глаза в сторону: — Просто, м-может, я не нашел того, с к-кем хотелось бы. Он намеревался так и таращиться в пол, пока Никита не отстанет со своими вопросами, но на щеку легла ладонь. Захотелось попросить, чтобы Никита обнял его, вернул руку обратно, но Костя прикусил губу, чтобы не проронить ни слова. Никита мягко потянул его голову вверх, заставив посмотреть на себя. — Не нашел? — уточнил он. Нашел, подумал Костя. Точнее, не искал. Ты всегда был рядом. Костя закрыл глаза, крепко обнял Никиту и потянул его на себя. Тело Никиты напряглось, но сопротивлялся он недолго. Сдался и вновь прижался грудью к груди, уютно уложив голову в изгиб, где шея смыкается с плечом. Костя, разнежившись в тепле, задремал. Из сна он вынырнул так же неожиданно, как и в прошлый раз. — Я вспомнил, что мне снилось, — сказал он, не заботясь, слышит ли его Никита. — Будто я еду в вагоне метро, долго еду, и поездка никак не кончается. Уже устал, а вагон все покачивается, и людей — никого. А я никак не приеду на свою станцию. И кто-то включает музыку: просто берешь всю боль и направляешь в кисть, рисуя первый лист, наносишь первые мазки, они передадут объем твоей любви… Он был в метро лишь однажды, когда лет в шесть вместе с мамой ездил в Москву. Они вроде как приезжали навестить отца, уехавшего на заработки, а оказалось, что он уехал к другой женщине. Это он узнал, конечно, гораздо позже, а в то путешествие, казавшееся ему большим и долгим, он запомнил главным образом метро. И то, как они ехали поздно вечером в последнем вагоне и мама будто бы плакала, но без слез. Ему стало жарко, и он стянул варежки. Никита тут же проснулся, резко выпрямился и на миг замешкался, словно не понимая, как оказался в таком положении. Он медленно провел руками по спине Кости, через бок и грудь — и оставил ладони лежать на плечах. Это так походило на ласку, а не обычное дружеское прикосновение, что Костя ощутил себя тающим мороженым — его повело, как малолетку. — Давай все же в комнату переберемся, — тихо попросил Никита. — Мне эта пушка уже весь зад спалила… — Правда? — притворно удивился Костя и, шалея от собственной смелости, положил ладони на ягодицы Никиты, но тут же их убрал и искусственно засмеялся: — И впрямь раскалились… Никита обалдело посмотрел на него. — Да у тебя жар, — сказал он. — Раз ты шутишь… Может быть, в неверном свете это только показалось Косте, но Никита будто бы густо покраснел. А может, ему и впрямь стало душно… — Пойдем, — покорно согласился Костя, хотя был готов оставаться здесь до утра, лишь бы и дальше Никита сидел у него на коленях. — Нужно немного поспать. Там есть вообще где? — Наверху, — мотнул головой Никита. — Там же Анечка. — Ничего. Подвинем. Костя оставил в коридоре ботинки, пуховик и куртку Никиты, и они прокрались в комнату, задвинув внутрь тепловую пушку. Лестница, ведущая на чердак, была узкой, скрипела, и Никита прошипел, чтобы Костя шел первый, как самый пьяный. Впотьмах хватаясь за верхние ступеньки, он кое-как вскарабкался вверх, делая вид, что не замечает, как в задницу ему упираются ладони Никиты — и не подталкивают, а… щупают? Он все же, наверное, и впрямь температурит, и ему все мерещится. Но даже если это галлюцинация, то пусть она продолжается. Это какой-то странный, вымышленный день, в который произошло событий больше, чем за последние несколько лет. Преодолев лестницу, Костя на четвереньках встал на пол. Тут же сзади его подтолкнул Никита, врезавшись бедрами, и совершенно не свойственным ему жестом обхватил чуть пониже живота, словно проверяя границы. Костя замер. Никита, склонившись к его уху, почти лег ему грудью на спину и прошептал: — Чего застыл, олень? Иди в кровать. Нет, мерещится. Нет, взаправду. Нет, просто фантазия разыгралась. Никита выпрямился, стоя на коленях, и толкнулся бедрами вперед, врезавшись пахом в ягодицы. Костя, как во сне, осторожно поднялся и, пригибаясь, пошел к кровати. Если он все правильно понял… а он понял правильно… то Никита его облапал, и у Никиты встал. Не то чтобы он не догадывался, нет, он знал об этом, поэтому и хотел уехать вместе с ним, сбежать, но впервые они без слов высказались так явно. На следующий день, трясясь в машине и жалея о безумном количестве выпитого, Костя пытался заснуть. Не получалось. Мешала болтовня и стойкий перегар, от которого окна запотевали. Он вытащил из внутреннего кармана пуховика смартфон, вспомнив сон, который видел, пока лежал на снегу под открытым небом. Строчка, которая звучала в голове, так и крутилась в памяти, но он не мог вспомнить ни название трека, ни исполнителя. А это почему-то казалось важным, хотя он знал: сон развеется уже завтра, как дым. Он вбил слова в поиск, перешел по первой же ссылке, читая текст. «Не видно замков в облаках, не показали нам, как там живут, поэтому — мы будем тут, с мутантами…» Накатила тоска. Да уж, он нафантазировал о переезде туда, где якобы все возможно, а на деле — замки строил, в облаках ли, на песке ли. Костя скосил взгляд на Никиту, которого прибило к двери машины, с которым их разделяла сонная и больная от похмелья Анечка. Никита, почувствовав, что на него смотрят, покосился на Костю и слабо улыбнулся. Костя вспомнил, что Никиту всегда раздражал и этот трек, и записавшая его группа. И все равно порой Никита цитировал строчку именно из него, комментируя какое-нибудь событие: «Вот это было дерьмо, все остальное — терпимо». Да. Походит на девиз по жизни. Все остальное — терпимо. * Близился Новый год. Предпраздничная суматоха давно уже не трогала Костю и не вызывала в нем ни малейшего интереса. Все разыгрывалось по одному и тому же сценарию, точно склепанному на коленке для сериала на Первом: сначала корпоративы, после которых по очереди приходили пьяными мама и отчим, а потом скандалили и не разговаривали друг с другом до тридцатого числа; затем они бурно мирились и в спешке украшали елку, покупали подарки, составляли меню, посылали Костю в магазин за продуктами по неизменному списку. Дальше следовало семейное застолье, с которого Костя старался ускользнуть пораньше, и пьянка с Никитой и его друзьями. Первое января он встречал с похмельем и смутным ощущением, что делает со своей жизнью что-то не то. Третьего садился за зубрежку, потому что какой-то умник всегда ставил первый экзамен одиннадцатого числа. И все продолжалось по-старому, словно и не поменялась одна цифра из четырех. Но пока, в начале декабря, все было относительно спокойно, и предстоящий балаган выдавали только перемигивающиеся гирлянды на дверях магазинов и новогодние скидки в единственном относительно большом торговом центре. Впрочем, скидки были только на те товары, цены на которые заблаговременно завысили. Так что продажи шли по прежней стоимости. Все это угнетало, заранее вгоняло в мрачное настроение. И такие мутные, беспросветные дни Костя всегда старался проводить с Никитой. Тот умел своим заливистым смехом ненадолго осветить самые темные сутки в году. Так и сейчас, сидя в комнате Кости, они лениво перекидывались ничего не значащими словами. Мама была на дежурстве, квартира осталась в их распоряжении. Они передавали друг другу одну сигарету и стряхивали ее в пепельницу, стоявшую на кровати между ними. Никита, подоткнув подушку под спину, ухитрился уютно устроиться поперек кровати, уперев ступни в ярко-красных носках в ее край. Костя же никак не мог обойтись с чересчур длинным телом комфортно. Его терзало, жгло, что он до сих пор не рассказал Никите о своих планах. Может, он так никогда и не наберется смелости? Нужно все-таки открыть рот и начать говорить. Он глубоко затянулся и, выдыхая дым, передал почти сгоревшую сигарету в расслабленные пальцы Никиты. — Я этим летом диплом получу, — издалека начал он. — В курсе, умник, — хмыкнул Никита и скосил на него озорной взгляд. — Все логично: ты умный, я красивый. — Это бакалавриат, — продолжил Костя. — Дальше — магистратура. В нашем вузе она убогая. — Будем честными, — поморщился Никита, — в нашем универе все убогое. Не в обиду тебе, братишка. — В Москве образование хорошее, — рубанул Костя. — И? Никита подтянулся из положения полулежа вверх, сел прямо. Он уставился на Костю и не глядя потушил сигарету в пепельнице. — Я мог бы попробовать, — сказал Костя. — Как ты считаешь? — Ты уехать хочешь? — распахнул глаза Никита. — С ума сошел? — А ты? Никогда не хотел в большой город? — Зачем? — изумился он. — Здесь все мои друзья. Вся моя жизнь. Работа, в конце концов. Хуевая, но хотя бы деньги приносит. А там — кому я нужен? — Работу везде можно найти, — пожал плечами Костя и пожалел, что начал этот разговор. — Здесь Анечка, — рассудительно сказал Никита. Это вдруг стало последней каплей. Последние недели Костя старательно обходил все острые углы и неудобные вопросы, делал вид, что ничего между ними в день рождения Никиты не произошло, но сейчас, когда опять услышал имя Анечки, сорвался. — Что — Анечка? — в лоб спросил он. — Ты уже жениться на ней собрался? Никита выдержал его взгляд, не моргнув. — Она — хорошая девушка. Ты против будешь? — Ты ее любишь? — Я ей нравлюсь. — Я не об этом спрашиваю! — вспылил Костя. Щеки горели. Он физически ощущал, как уродливая краснота расплывается по его лицу. Никита поджал губы. Он бы наверняка нашелся, что ответить, но во входной двери заворочался ключ, и он промолчал. Костя прислушался. — Пьяный, — заключил он и, встав, запер комнату. — По походке определяешь? — спросил Никита. — Я тоже с первого же шага слышу, в каком состоянии батя идет. С самого детства научился. Если бухой, то лучше сразу валить на улицу, выбежать из квартиры, пока он в сортире торчит. Знаешь, чего я боюсь? — вдруг сказал он. — Стать для кого-то вот таким отчимом, как твой. Или, чего хуже, отцом. И быть источником страха, быть тем, кого ненавидят. — И самое ужасное — ты не поймешь этого, — подхватил Костя. — Потому что это для нас они — чужие злобные мужики, а для… — Для себя ты будешь — просто отцом или отчимом, который воспитывает пиздюка, — закончил Никита. Вздохнув, он вытащил из пачки сигарету, прикурил ее и протянул Косте. — От этого хочешь в Москву сбежать? — И от этого тоже. Скажи мне честно, — с опаской начал Костя, — вся эта череда девушек в твоей жизни… они тебе всерьез нравились? Ты любил кого-нибудь из них? — Как сказать, — задумчиво ответил Никита. Взял сигарету, затянулся и выпустил дым в потолок. — Если ты о ебле, то да, у меня встает на девчонок и всегда вставал. Но… — Он прикусил губу, прищурился, словно силясь что-то прочитать. — Но не было ощущения, что я получил приз, — наконец сформулировал он и посмотрел на Костю. — Игорь, например, так радовался, когда на Наташке женился, будто джек-пот сорвал. Заполучил девушку мечты. Андрюха тоже свою нынешнюю на руках носит, каждый день хвастает, что добился своей единственной, а она снизошла до него. А я… они легко мне доставались. Может, в этом дело. Или я какой ущербный, — самокритично добавил он, будто пытаясь самого себя убедить в том, что вовсе не зазнается. — А парни? — вполголоса спросил Костя. — Что — парни? — поднял брови Никита. — На парней у тебя вставал? — За такие вопросы на моем районе омлет из яиц делают, — сказал Никита. — А мы не во дворе, — ответил Костя. По спине пробежал знакомый холодок. Он шел по тонкому, тонкому льду и в любой миг мог провалиться в ледяную воду. — Никто не подслушивает. Если никто не узнает, ответишь? Никита молчал целую вечность. Они докурили сигарету и забычковали ее. — Да, — все же проронил Никита. — Вставал. И я не пидор, заметь. — Это называется бисексуал, — уточнил Костя. — Знаю, гений, — огрызнулся Никита. — Отвали. Доволен? А вообще, знаешь, что? Давай, если никто не узнает, ответь: у тебя вставал на парней? — Да, — с поразительной для него самого легкостью ответил Костя. И в тот же миг ему показалось, что он оглох и ослеп: дошло, что он признался в том, что скрывал всю жизнь. И Никите было бы так просто дожать его. Просто спросить: а на девушек вставал? И Костя ответил бы: нет. Он бы тогда провалился на самое дно и уже вряд ли бы выплыл. Но Никита то ли не догадался, то ли впервые в жизни сумел проявить такт. Скорее, первый вариант, ему и в голову не пришло спросить подобное. — Хуево, че, — заключил Никита. — Хорошо, что никто не узнает. — Ага, — выдохнул Костя и вытащил следующую сигарету. Отчиму было плевать на табачный смрад, поэтому он был спокоен. Зато мама всегда кричала, чтобы он курил на улице. Отчима ей удавалось выгнать только на балкон, и то он частенько дымил на диване, чем доводил ее до белого каления. Косте таких поблажек не давали. — Ты чего вдруг про Москву заговорил? — неожиданно напрягся Никита. — А? — Просто, — пожал плечами Костя. Не решился закончить то, что начал. В следующий раз. Это надо постепенно, дозированно выдавать, и тогда, может быть, удастся увлечь Никиту своей идеей. — Я нигде не был, — протянул Никита. — Дальше области не выезжал. Я, наверно, даже не смогу жить в другом месте, тупо на местности не сориентируюсь. Я просто провинциальный пацан, — усмехнулся он, явно вспомнив какую-то песню или цитату. — С интернетом где угодно сориентируешься, — буркнул Костя. Курить больше не хотелось. Он бы лучше выпил. Но по пути они ничего не купили, а соваться на кухню сейчас, когда там гремел посудой поддатый отчим, было бы, по крайней мере, немудро. Или даже опасно. — Что ты заладил, — резко разозлился Никита. — Нахуй твою Москву. Там меня не будет. — Да, — согласился Костя, поворачиваясь к Никите, — и это единственное, что удерживает меня от переезда. Никита смотрел на него цепко, точно проверяя, правду ли говорит Костя. Удовлетворившись увиденным, он кивнул своим мыслям и вновь уставился в стену. — Ты умный, — с каким-то странным удовольствием сказал он. — Читаешь всякое… смотришь. Всегда был умным. Не то что я. Только не умеешь ловить кайф. Не понимаешь, что есть здесь и сейчас и нужно этим наслаждаться. Что случится потом — неизвестно. Может, вообще откинешься. А момент будет уже проебан. — Зато ты — как бабочка-однодневка, — начал раздражаться Костя. — Как золотая рыбка с памятью в пять секунд. Ты если не откинешься в ближайшее время, то вообще ничего не добьешься и жизнь свою спустишь в унитаз. — А если буду планы строить, то, конечно, окажусь в шоколаде, — хохотнул Никита. — Костян, ты пойми. — Он потянулся к Косте и постучал ему по лбу кулаком. — У меня нет ни образования, ни перспектив. Я могу только плыть по течению. Приплыла вот ко мне Анечка — я с ней буду ласковым и добрым. Уплывет — ну, не срослось, зла не держу. Останется, начнет намеками сыпать — так я не против, женюсь и настругаю деток, так все делают, так заведено. Чего мне еще желать? Каких высот? Я ж ничего не достигну. Только разочаруюсь. Вот и все. — Я тоже, может, ничего не достигну, — пробормотал Костя, глядя в его насмешливые глаза. — Но я хотя бы попытаюсь быть честным с самим собой. Ухмылку Никиты как смыло с лица. Нахмурившись, он произнес: — Отлично, давай так. Я спрашиваю — ты отвечаешь. Честно. Потом мы все забываем. По-настоящему забываем, чтобы отношения не похерить. Ты в Москву хочешь свалить, чтобы там парней попробовать ебать? — Ты рехнулся? — тихо спросил Костя. — А что? Там пидор даже в мэры пытался баллотироваться, там все можно. Так что? В жопу долбиться? Так я тебя этим и здесь могу обеспечить, снимай трусы. На губах Никиты снова заиграла насмешка. Ощущения были такие, словно Костя тонул: не хватало воздуха, жгло легкие и мутилось в голове. Он сам виноват. Сам это начал. Ему и расхлебывать. — И давно ты хочешь меня этим осчастливить? — Я тебе первый вопрос задал, — напомнил Никита, вновь став серьезным. — Давай, Кость, колись. Извини, если обидел. Но ты ответь. Настала очередь Кости раскуривать сигарету и держать паузу. — Да, — все же ответил он. — Я хочу уехать, потому что здесь меня до смерти изобьют, если узнают, о чем я с тобой сейчас беседую. Просто за разговор. Не говоря уже о каких-то действиях. Никита отвернулся. Покачал головой. Вот и все. Вряд ли они смогут вести себя как раньше. И Костя даже не уверен, что ему удастся доучиться эти полгода. Придется позорно сбежать. Пока что он не сталкивался с настоящей, слепой ненавистью, но если он останется… Никита вновь обернулся к нему и порывисто провел ладонью по подозрительно заблестевшим глазам. — Я пойду, — торопливо сказал он. — Мне просто… просто не хочется, чтобы ты уезжал. Потому что это означает, что мы навсегда потеряем друг друга. Ты и я. — Никит… — Горло сжалось, голос пропал. Костя протянул к Никите руку, но тот резко отшатнулся. Он весь покраснел, облизал губы, приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, но вновь его захлопнул и помотал головой. Сказать можно было многое. Пообещать, что он будет приезжать, каждые выходные приезжать, но всем известно, что люди возвращаются в родные города лишь поначалу, а потом их ждут по пять лет и в итоге не дожидаются. Сказать, что соцсети никто не отменял, видеозвонки доступны с любой лопаты, но это совсем не то, что их постоянные встречи, порой такие частые, будто они живут вместе. Можно было сказать: я никуда не уеду без тебя, раз ты остаешься, то и я с тобой — но это было бы ложью, потому что чем больше Костя думал, тем яснее понимал, что ни за что не проведет всю жизнь в этом захолустье. А раз Никита не поедет с ним… То — все, кончено. Они, бывшие вместе с самого детства, навсегда расстанутся, умрут друг для друга. — Я сейчас уйду, — повторил Никита. — Но ты помни, что мы договорились забыть этот разговор. Начисто забыть. — Я не смогу, — тихо сказал Костя. Никита уже стоял у самой двери, держался за язычок щеколды. — А ты постарайся, — зло сказал Никита. — Даже если ты уедешь… то не порти мне оставшиеся месяцы. И себе тоже. Пожалеешь. Послушай меня хоть раз. Проживи этим днем как последним. Если бы этот день был последним, подумал Костя, я бы не отпустил тебя. Остался бы с тобой в этой кровати и любил тебя, пока мое время не истекло. Никита криво усмехнулся, его губы чуть подрагивали. — Ты меня никогда не слушал. И правильно, братик. Он выскочил из комнаты, крикнул отчиму: «Привет, дядь Коль! До свиданья!» — и хлопнула входная дверь. Костя лег на кровать, переплел пальцы на груди и долго, долго смотрел в потолок. * Валил снег. Перестали ходить автобусы, автомобили стояли в бесконечной пробке, а по единственной относительно широкой дороге, ведущей в центр, полз трактор, почти не помогая разрешить катастрофическую ситуацию. Пришлось идти из универа пешком. В результате, уже на подходе к дому, лицо стало мокрым, будто он снегом умывался, а не брел через метель, прикрываясь рукой. Стоило пройти мимо детской площадки, как он ощутил легкий удар в спину. Обернулся, готовый немедленно вызвериться по всем законам двора, но осекся. На детских качелях сидел Никита. Помахав рукой, он быстро скатал еще один снежок и метко бросил его. Костя увернулся. Ему бы стоило махнуть в ответ и поспешить домой, и он бы отметил в календаре две недели без Никиты, две недели, что он избегал любых встреч, но ноги вросли в землю, превратились в два соляных столба. Никита легко спрыгнул с качелей и направился к нему навстречу: в осенней курточке с потрепанной меховой оторочкой, в нелепой шапке, едва прикрывающей уши. И сколько он так просидел, выжидая? Отморозит ведь себе все… — Забыл про меня? — крикнул Никита, подходя ближе. Оказавшись вплотную, он уже тише спросил: — Ты все-таки решил игнорить меня до конца жизни? — Зачеты, — ответил Костя. — Много учебы. Некогда было. И сейчас мне идти нужно… — Пять минут найдешь на разговор, — перебил Никита и потер варежкой красный нос. Только сейчас Костя ощутил запах алкоголя, исходящий от него. Никита продолжил: — У меня память короткая, сам знаешь. Пойдем, погреемся где-нибудь. Выпьем. М? Костя покачал головой. — Мне действительно нужно готовиться к зачету, — сказал он. — А ты и без меня уже выпил. — А-а-а, — протянул Никита. — Ну тогда, конечно, иди, иди… Костя неуверенно сделал шаг, второй… Оглянулся на Никиту, не сдвинувшегося с места, и сдался: — Ну чего ты хочешь? Я до костей замерз, давай хотя бы в подъезд зайдем. — Я хочу, — медленно сказал Никита и шагнул к нему, — чтобы ты был моим другом. Как раньше. Без этой хуйни. Ясно? Он протянул руку и упер ладонь в грудь Косте. Его вдруг качнуло, но он удержался на ногах. — Прости, — сказал Костя. — Я не смогу. Потому что эта хуйня — и есть я сам. Он оттолкнул руку Никиты и побрел к подъезду, прорываясь сквозь метель. Крупные рыхлые хлопья били в пылавшее лицо. В ушах точно молотки застучали. Еще недавно… совсем недавно, месяц назад, ему показалось, что в жизни появился просвет и они стали еще ближе, почти смогли открыться друг другу, но один вечер все перечеркнул. Что ж, так тому и быть. Он разрушил все своими руками. Он сбежит, совсем скоро уже сбежит, оставив позади одну лишь выгоревшую землю. Сзади на него резко налетел Никита, даже, наверно, подпрыгнул, чтобы удар вышел сильнее, и сшиб с ног. Костя рухнул в сугроб, но не успел вскочить. Никита, приземлившись ему на спину, схватил его за капюшон и встряхнул так, что шея хрустнула. — Подлый… подлый мелкий говнюк, — прохрипел Костя, рванувшись вверх, но Никита впечатал его лицом в снег. На мгновение Костя потерял зрение и слух, но это парадоксально придало сил. Он взлетел, точно пружиной подбросило, скинул с себя Никиту и уже сам сел ему на бедра сверху, руки машинально потянулись к его горлу, голому, беззащитно торчащему из куртки, и пальцы сомкнулись на нем. Никита не сопротивлялся. Таращился своими голубыми глазами, приоткрыл рот и мелко, часто дышал. В желтом свете фонарей они замерли на несколько секунд — расхристанные, все в снегу, обезумевшие. Потом пришла неловкость. Костя медленно поднялся — сначала на колени, потом на ноги — и протянул Никите обе руки. Тот послушно вложил в них свои ладони, и Костя дернул его на себя. — У тебя дома кто есть? — вполголоса спросил Костя. Он поправил шапку Никиты, натягивая ее пониже, а потом огляделся в поисках своей и поднял ее со снега. Надевать не стал: все равно она стала мокрой и холодной. — Батя повез мамку за покупками, вернутся через пару часов, — сказал Никита. — Пошли, пидор, я специально для тебя мартини в «Пятерочке» купил. Костя не удержался от смешка. Пройдя мимо его дома, они потащились дальше. Уже зайдя в подъезд, Костя притормозил. — Никит, послушай, — позвал он. — Я тебе кое-что скажу — и забудем. До поры до времени. Ладно? — Ну попробуй, — настороженно ответил Никита и тоже остановился. Повернувшись к Косте, он с подозрением посмотрел на него. — У тебя губы синие. — А ты поменьше гляди на них, — отмахнулся Костя. — Пообещай мне, что представишь, как мы могли бы жить в Москве. В одной квартире. — Ага, так ты и купил там квартиру, — фыркнул Никита. — Пойдем уже. — Нет, подожди, — Костя поймал его за рукав. — Снимаем однушку на двоих, какая разница. Представь: только мы. Каждый вечер возвращаемся домой. Ужинаем. Я читаю, ты сидишь со своими танчиками. Сериалы смотрим. И так каждый день. Не прислушиваемся, раздадутся ли шаги на лестнице. Не выбираем слова. Не прячемся. — Я и здесь не прячусь, — упрямо сказал Никита, глядя исподлобья. Тусклая лампочка мигнула над головой. — Представил: ты постоянно в свои учебники носом тычешь, а я от тоски на стенку лезу, потому что мне и поговорить не с кем. — Как знаешь, — сказал Костя, не рискуя снова начинать ссору. — Просто пообещай, что однажды сядешь и подумаешь об этом. Представишь во всех деталях. Мне об этом отчитываться не надо. Просто сделай, как я попросил. — Ладно, — сдался Никита, — только отстань от меня с этой темой. Все, идем, я уже протрезвел от твоего занудства. И он взлетел по лестнице вверх. Они ввалились в квартиру, и Никита сразу же на пороге сбросил куртку на пол. Прыгая на одной ноге, он стаскивал ботинок. Костя, быстро расшнуровавшись, прошел в ванную и повесил на полотенцесушитель шапку с перчатками, а следом за ними и шарф. Потрогал ледяные уши, открыл кран над раковиной и сунул под горячую воду озябшие руки. Блаженно закрыл глаза. Послышались шаги Никиты. Он тоже раскладывал вещи сушиться, Костя различал это на слух. Открывать глаза не хотелось. Никита приблизился к нему со спины, положил подбородок на плечо (для этого ему пришлось встать на цыпочки) и потянулся к лившейся из крана воде. Сердце билось слишком громко, а происходящее слишком походило на нежные объятия. Главное сейчас — не открывать глаза. Иначе он наткнется на насмешливый взгляд Никиты через зеркало. Иначе все станет чересчур реальным и они постараются отстраниться друг от друга. Но так, не видя, а только ощущая… Костя втянул воздух. Он чувствовал лопатками грудь Никиты, его холодную щеку возле своей шеи. И его руки, струящуюся меж его пальцев воду. Это попросту нелепо — столько лет быть так близко и ни разу не решиться пройти до конца. Никита коснулся его ладоней, словно погладив с внешней стороны, и Костя поймал его пальцы, но они тут же выскользнули, как рыбки. И — опять попались в ловушку. От горячей воды под кожей вырастали иглы. Уже неясно было, шумит ли вода или кровь в ушах. Никита, должно быть, устал стоять на цыпочках и опустился, прижался ухом к спине — напротив сердца. Вздохнул. — Что мне сделать для тебя, чтобы ты остался? — глухо спросил он. — Что мне сделать, чтобы ты передумал? — И тут же, словно застеснявшись фатальной серьезности, звучавшей в его голосе, затараторил в привычном диапазоне: — Отсосать? Выебать? Да ты ни разу ко мне в штаны даже не залез, ты хоть представляешь, как это будет? Самому не смешно? От нас — вот нас с тобой… какие из нас геи, а? Думаешь, что-то изменится, если мы уедем? Все будет так же, и ничего не… — Костя сжал его ладони в своих, и Никита замолк. Руки давно уже согрелись. В ванной стало жарко. Костя открыл глаза и уставился на свое отражение. Несуразный, слишком длинный, рыжеватый. Губы из-за неправильного прикуса вечно скривлены так, будто он собирается что-то сказать, но язык проглотил. Кто может полюбить, захотеть его — такого? — Ты, кажется, предлагал выпить, — тихо сказал Костя своему отражению и опустил руки. Ладони Никиты, на миг задержавшись под водой, скользнули по его бокам и пропали. Никита отступил на шаг и тоже посмотрел в зеркало, встретившись с ним взглядом. — Да, — ответил он. — Я хочу напиться. И стало вдруг легче. Сладкий вермут они пили стаканами, Никита морщился и высовывал язык, демонстрируя, как ему мерзок этот девчачий напиток, а Костя перестал чувствовать сладость после того, как литровая бутылка опустела наполовину. Они сидели на полу, фоном шел дрянной, совсем не смешной, несмотря на закадровый хохот, сериал по ТНТ, и Никита взахлеб рассказывал, как на прошлой неделе они с Игорьком и Андрюхой пошли кататься со склона на ватрушке, но она была одна, а их трое, и в результате он отбил всю жопу себе, пока катился на картонке, устав ждать своей очереди… — Синяки до сих пор размером с кулак, — говорил он с горящими глазами, словно об огромном достижении. Вдруг он посерьезнел и сказал, уставившись на Костю: — Ты задушить меня хотел? — Что? Нет, — смутился Костя, вспомнив, как набросился на Никиту, будто пещерный человек. — Просто… так получилось. Он перевел взгляд на шею Никиты — порозовевшую от выпитого. Свитер тот давно снял и остался в излюбленной растянутой алкоголичке. — Ха, — пробормотал Никита. — Мне даже, наверное, понравилось. Всю жизнь считал, что это ты — моя сучка, но в обратку оно тоже работает. Все! — воскликнул он и хлопнул в ладоши. — Мне нужно выпить, чтобы немедленно забыть, что я это сказал! И он плеснул вермута. — За твою короткую память, — хмыкнул Костя, и они чокнулись стаканами. Сделав глоток, Никита спросил, словно между прочим: — А если мы с тобой хату на двоих здесь снимем, это будет странно? — Будет, — уверенно сказал Костя и допил до дна. — К тому же мне нечем платить, я перебиваюсь подработками… — Я могу платить. — Нет, — возразил Костя и посмотрел в помутневшие, пьяные глаза Никиты. — Не выйдет. — Ну и ладно, мое дело — предложить, — бодро заявил Никита. — Пошли на балкон, покурим. Он легко подскочил, схватил со стола пачку сигарет и шмыгнул за занавески. Костя вышел за ним, вытаскивая из кармана зажигалку. Метель все не стихала. Под желтыми фонарями клубились снежинки, подростки лепили снежную бабу со всеми анатомическими подробностями. Костя поднес огонек к сложенным лодочкой рукам Никиты и потом закурил сам. — Предки идут, — сказал Никита, присматриваясь к темным силуэтам, движущимся вдоль дома, и затянулся. Костя проследил за его взглядом. — Мне, наверно, пора, — пробормотал он. — Тебе не холодно? — спросил он, коснувшись голого плеча Никиты. — Наоборот — жарко. Я зайду к тебе завтра после работы? — Он искоса посмотрел на Костю. — Ты мог бы и не спрашивать. Никита улыбнулся. Словно ничего не изменилось между ними за последние месяцы. * Как только куранты пробили и из шампанского выстрелила в потолок пробка, вся компания заорала так, словно в новом году их ожидало что-то прекрасное, о чем они давно мечтали. Костя вяло поддержал общее веселье и подставил пластиковый стакан под раздачу. — Надо обязательно загадать желание, — возбужденно заговорил Никита, перекрикивая звуки начавшегося гимна России, — не забудьте желание загадать, пацаны и пацанессы! Только не рассказывайте какое! — и немедленно выпил. «Я хочу уехать», — пронеслась мысль в голове Кости быстрее, чем он успел всерьез ее обдумать. От пузырьков защипало в носу. Я хочу уехать, повторил он про себя и словно со стороны увидел их всех: Игоря с Наташей в обнимочку, Андрея с Дашей, держащихся за ручки, Никиту с Анечкой, которые тоже бы обязательно прикасались друг к другу, не скачи и не вертись Никита в приступе гиперактивности. Себя, скромно стоящего у самого угла стола, зажатого, лишь изображающего веселье, и Настю, которую позвали, должно быть, чтобы он не чувствовал себя единственным одиноким человеком среди счастливых парочек. Он поймал взгляд Насти, присевшей на табуретку напротив, и отвел глаза. Ей тоже неловко. Он знал, что она недавно рассталась с парнем; она сама ему рассказала, старательно пытаясь поддержать разговор. Только ни ей, ни ему болтать не хотелось. Когда же он в последний раз встречал Новый год с энтузиазмом? Когда ему в последний раз было весело под звуки курантов? Наверное, в год, когда он поступил в университет. Тогда ему еще казалось, что он вышел на следующий этап своей жизни и все будет складываться исключительно удачно. Он поставил опустевший стаканчик и взял бокал с недопитым виски, купленным по случаю праздника вместо привычной дешевой водки. Ему ведь даже не хочется алкоголя. Хочется попрощаться со всеми, поблагодарить за компанию и уйти домой спать. Никита схватил его за локоть, второй рукой подцепил за талию Анечку и возвестил: — Гулять! Берите бенгальские огни, все хлопушки, фейерверки захвати, Андрюш, пойдемте! И они повалили в коридор. Костя замешкался и был последним. Он опустился на одно колено, провозившись со шнуровкой ботинка, и все уже выскочили из квартиры, скатились вниз по лестнице, а он все дергал шнурки, чтобы завязать их покрепче. С топотом кто-то взбежал по лестнице вверх. Костя поднял голову. Это был Никита. Он, схватившись за дверной косяк, остановился на пороге. — Сигареты захвати! — попросил он, сияя улыбкой. Костя выпрямился, подхватил с тумбочки пачку и спросил себя, почему Никита все стоит в дверях и смотрит на него со счастливой, пьяной улыбкой, а не бежит обратно, чтобы первым поджечь фитиль фейерверка. Он не дал себе времени на сомнения, а просто шагнул вперед, подтянул Никиту за шарф к себе и прикоснулся к его губам своими. Тут же отстранился, вложил ему в нагрудный карман сигареты и, наблюдая, как сползает радостное выражение с лица Никиты, сказал: — Мне что-то нездоровится. Я пойду. И, протиснувшись мимо Никиты, спустился по лестнице. Никита догнал его через два пролета. Перепрыгнув через несколько ступенек, он оказался перед Костей и остановился. Загородил собой путь: положил одну ладонь на перила, а вторую упер в стену. — Куда это ты собрался? — возмутился он. — Ты чего? Костя пожал плечами и спрятал руки в карманы. — Просто нет настроения. Дай пройти. Никита медленно опустил руки. Расстроенно спросил: — Я что-то не то ляпнул? — Нет, что ты, — торопливо сказал Костя. — Все отлично, правда, — добавил он и протиснулся мимо Никиты. И как ему объяснишь, что с каждым днем его словно выедает изнутри червь? Подтачивает силы, крадет сон, и он лежит по ночам, уставившись в потолок. Поначалу он и не замечал этого — видимо, летом, когда ночи светлые, легче. А теперь, в постоянной темноте, в плохо освещенном городе, под тусклыми лампами квартиры, ему совсем невмоготу. И уже ничего не спасает. — А фейерверки? А салют? — растерянно спросил Никита, не сдвинувшись с места. Костя через плечо взглянул на него. — С балкона посмотрю. Никита так и остался стоять, пока Костя не вышел из подъезда и не закрыл за собой дверь. Рядом топталась вся компания. — Никитос где застрял? — поинтересовался Игорь. — Сиги ищет, — ответил Костя и побрел в людную, шумную ночь. — А ты куда? — крикнула Анечка. Костя дернул плечами вместо ответа. Он уже слышал, как гремит городской салют — скромный, такой можно и самому устроить, если всем двором скинуться; он видел, как чуть вдалеке, рядом с дорогой, где нет деревьев, уже запускают вверх разноцветные огоньки. «Я помню, стаи косяками поднимались в небо, я помню мысли те — их уносило ветром, ты вспомнишь меня, но меня здесь нету, один раз живем, давай зажжем фейерверком», — пронеслась в голове строчка рэпера, которого он никогда не любил, он и знал-то у него всего две песни. Но их настроение удивительно точно попадало в то, что ощущал сейчас Костя. Как Никита ему недавно сказал? «Вечно по синьке начинаешь хуйню напевать и слушать, алкомеломан»? Да, так он и заявил. И был чертовски прав. К черту все. Он сегодня же начнет откладывать деньги. Он и раньше пытался откладывать, но все тратил, спускал на какую-то ерунду. Ему душно. Он скорее научится жить без Никиты, забудет его, чем сдохнет здесь. С детской площадки доносились пьяные крики, женский визг, и прозвенела разбитая бутылка. Костя равнодушно посмотрел в ту сторону. Два мужика орали друг на друга, один уже грозил «розочкой», пока дама в шубе уговаривала их успокоиться. Костя прищурился. Нет, не отчим… А он бы не удивился. Дома никого не было. Разумеется, мама с отчимом отправились гулять. Полетел легкий снежок, настоящий, новогодний, и все были в восторге. Все, кроме Кости. Впрочем, ничего нового… Он разделся, принял душ, выключил свет и лег в кровать. Все равно не заснет, пока даже через закрытые окна, через картонные стены доносятся раскаты, будто взрывы, и голоса. Ему стало тошно от самого себя. Он через силу вызвал в памяти знакомые цитаты, чтобы чем-то забить голову. «Маленькие города, где вам не скажут правду, да и зачем вам она, все равно — вчера…» Нет, ни к чему корчить из себя тонко чувствующего эстета среди свиных рыл. Он — ничуть не лучше. Он — даже хуже. Ведет себя как впервые напившаяся школьница на вписке, сбегает, расстраивает людей. Висит у Никиты на шее и умоляет его бросить все и уехать в неизвестность. Костя перевернулся на бок и уставился невидящим взглядом в стену. Он не знал, сколько так пролежал, прежде чем забарабанили в дверь. Видимо, он по привычке запер ее на верхний замок, который с той стороны не откроешь ключом, сломалось что-то, и родители не могут попасть домой. Он нехотя поднялся и поплелся в прихожую. Включил свет, щурясь. В дверь опять нетерпеливо застучали. — Иду, — буркнул Костя и открыл. От широчайшей пьяной лыбы Никиты слепило глаза. Тот с пьяной грацией отлепился от стены и шагнул вперед. Костя раскинул руки, принимая его вес на себя, и захлопнул дверь. Спрашивать о чем-то Никиту сейчас было бессмысленно, он это знал. Оставалось впустить его, раздеть и уложить спать. — Не мог зажигать, пока ты грустишь! — Язык у Никиты заплетался. — Взорвал… проводил Анеч… чку… — Он замолк, чтобы глубоко вдохнуть, и зашевелил ногами, пытаясь стянуть обувь. — Вернулся в хату и допил все, что осталось, — подсказал Костя и прислонил его к стене. — И к тебе! — выдохнул Никита. — Ох… Костя наклонился и быстро снял с него обувь. Никита, размахивая рукой, пытался снять куртку. Вдруг он замер, выпучил глаза и рванул в ванную. Костя лишь понадеялся, что Никита не забыл открыть крышку унитаза. Дождавшись, пока стихнут звуки исторгаемого организмом алкоголя, Костя заглянул внутрь и стащил с Никиты куртку. Никита, помедитировав над толчком, нажал на смыв и, не поднимаясь с колен, включил в ванной воду. Сунув обросшую голову под кран, он блаженно закрыл глаза. — Тебе помочь? — на всякий случай поинтересовался Костя. — Да, — сдавленно сказал Никита. — Воды принеси. Ща сдохну… Костя торопливо пошел на кухню, а Никиту опять вывернуло. Выхлестав целый чайник воды, перемежая стаканы приступами рвоты, он наконец отлип от унитаза и начал раздеваться. Костя принес ему полотенце и одежду. Пока Никита торчал в ванной, Костя курил на балконе одну за другой. Может, пора подвести итоги прошедшего года? Он признался почти прямым текстом, что любит парней. Одного парня, если быть точным. Он поцеловал этого парня. Почти поцеловал… И окончательно решил, что круто изменит свою жизнь через шесть месяцев. Неплохо. Лучше, чем было до этого. Замерзнув, он вернулся в постель. Плевать, зачем Никита пришел и что собирался сказать, пока не напился в говно. Захочет — расскажет. Не захочет — пойдет домой протрезвевшим, дверь сам за собой захлопнет. Шум воды наконец стих. Щелкнул выключатель, и свет в коридоре погас. Тихие шаги, словно Никита не чувствовал себя как дома. Не похоже на него: он квартиру Кости за свою всегда считал… — Эй, — тихо позвал Никита и просочился в комнату. Закрыл на щеколду дверь. — Я музыку включу какую-нибудь? — И без спроса потянулся к ноуту. Полился белый свет от монитора. — Ты мою зубную щетку на верхнюю полку спрятал. Я еле нашел. — Ты чего пришел-то? — спросил Костя, прикрывая глаза ладонью. Никита, не стесняясь, зашел на его страницу Вконтакте, мельком глянул вкладку сообщений и открыл аудиозаписи. — Говорю ж — тошно дальше пить, когда ты здесь один тоскуешь… — пробормотал Никита. — У тебя что-нибудь, кроме депрессивной херни, есть вообще?.. — Что тебе не нравится? Россия — для грустных, — хмыкнул Костя. — Значит, я и тебе настроение испортил. — Да нет… Никита включил трек. «Фейерверки». Надо же. Откопал. И как только догадался?.. — Ребята сказали, что ты свалил, бубня что-то про фейерверки, а я сразу понял, что ты ее напевал, — сказал Никита. — Выключи это говно, — поморщился Костя и отвернулся к стене. Никита снизил яркость монитора до минимума. — При мне можешь не стесняться своих вкусов, больной ублюдок… Он юркнул под одеяло, близко прижавшись к спине Кости, и обнял его за талию. — Ты поцеловал меня, — сказал Никита. На нем была футболка Кости, шорты Кости. А под ними — ничего. В самые паршивые дни Костя надевал одежду, в которой спал Никита, и касался себя, пытаясь не думать, как это тупо и жалко. Сейчас он бы натянул на себя эти шорты и ни о чем лишнем не размышлял, не называл бы себя извращенцем, а просто забылся. — Тебе показалось, — ответил Костя. Никита выдохнул ему в шею. Его ладонь лежала на животе, и от нее по всему телу расходилось тепло. Из динамиков ноутбука пошел следующий трек — «плохого не существует, между “нет” и “да” выбор только “да”», и Костя тоскливо подумал, что его выбором всегда было «нет». — Помнишь, — едва слышно заговорил Никита, — ты просил меня кое-что представить? Я попытался. Честно. Не получилось. Мне виделась все время только эта квартира, эта твоя комната. Надо было что-то сказать. Например, что с фантазией у Никиты беда. И что представлять эту халупу — то еще удовольствие, отбивает все желание мечтать. Но Костя не смог. Горло сжалось. Он отстраненно понял, что у него сейчас встанет, и он не знает, что будет делать. Надо грубо оборвать Никиту, буркнуть, чтобы он или заткнулся, или валил к чертовой матери, но… Но его ладонь, до того расслабленно лежавшая на животе, вдруг дрогнула. Кончики пальцев двинулись, подбираясь к краю майки, и полезли под нее. Побежали мурашки. А Никита, все так же дыша в шею (сбитое, нервное дыхание), осторожно скользнул рукой по голой коже. — Ты что творишь? — спросил Костя, ненавидя страх, прорезавшийся в голосе. Сам не знал, чего боялся. Но боялся до ужаса. — Ты же этого хотел, — прошептал Никита. Спиной Костя чувствовал, как бешено колотится его сердце. Ему ведь тоже страшно. Страшно, как никогда в жизни, наверное. И все же ужас не сковывает его мышцы, не заставляет лежать камнем. Никита выдохнул через рот, его горячие сухие губы коснулись выступающих шейных позвонков. Кончик языка дотронулся до кожи — и испуганно исчез. Дрожь прокатилась по всему телу Кости. Ладонь Никиты, замершая было на животе, снова двинулась, но на этот раз — вниз. Член встал мгновенно. И этот страх, липкий, обволакивающий, только усилился. Не сразу, но дошло: он боится, что сейчас вспыхнет свет и все вокруг узнают, что они лежат вдвоем в кровати и постыдно трогают друг друга. Он боится, что вместе с приходом утра станет грязным, омерзительным педиком в глазах всех. Он станет для них тем, что так долго скрывал. — Тебе не обязательно… — начал Костя и замолк. — Я хочу, — тихо сказал Никита. Словно угадав мысли Кости — а ведь это было так просто, — он добавил: — Никто. Ни единая душа. И пальцы его коснулись резинки трусов. Костя отмер, оттаял. Завел руку назад и провел по бедру Никиты, покрывшемуся мурашками, вниз, а потом — вверх, задирая шорты, ставя волоски дыбом. — Ах… — шумно выдохнул Никита и прижался к нему еще ближе, хотя ближе, казалось, невозможно. Его член впечатался Косте в ягодицы. Стал твердым, увеличился, и чувствовать это было настолько же поразительно, насколько и возбуждающе. Подрагивающими пальцами Костя залез в штанину шорт, потянулся к коже внутри бедра, к нежной, тоненькой коже у паха и коснулся, совсем чуть-чуть, едва-едва — коснулся яиц. Никиту словно со спины подтолкнули. Он резко навалился, вжав Костю в стену, и вогнал колено ему между ног. Зубами стиснул шею, будто прокусить хотел. И в одно движение сунул руку в трусы, проведя ребром ладони по члену. Костя полузадушенно всхлипнул. Как же он долго, бесконечно долго этого хотел… даже не ждал, он совсем не ждал, не верил, что они дойдут до этого, а лишь мечтал, прокручивал в голове, как ладони Никиты будут скользить по его телу. А теперь… теперь Никита, прикусив мочку его уха, обхватил его член. Костя вздрогнул, пытаясь контролировать дыхание, чтобы не кончить в этот же момент. Никита провернул запястье, медленно оттягивая кожу с головки вниз. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не издать ни звука. Вспомнив про собственные руки, Костя вновь скользнул пальцами по яйцам Никиты, и тот забормотал: — Черт, черт… черт, Костя… Было неудобно, и Костя быстро вытащил ладонь, тут же проник за резинку шортов и обхватил толстый, крепкий член Никиты — все так же неудобно, неправильно, но у него в голове что-то вспыхнуло, заискрило от этой вседозволенности, он держал его, чувствовал, и бедрами Никита толкнулся вперед, чтобы ощутить еще больше, еще полнее. Он не бреет лобок, тупо подумал Костя. Голову бреет, подмышки бреет, а лобок — нет… волосы жесткие. Никита притерся к нему, скользнул губами по плечу, прихватив зубами край футболки. Снова двинул ладонью — одновременно и бедрами. Костя чуть направил его член, чтобы тот лег между ягодиц. — Охуенно, — выдохнул Никита. А мы ведь еще ничего почти не сделали, хотел сказать Костя, но голос снова отказал ему. Никита скользнул ладонью ниже, под яйца, и его пальцы оказались там, близко к анусу, но так и не дотронулись. Только провели по сморщенной, чувствительной коже и вновь обхватили член. — Длинный, как ты сам, — зашептал Никита в ухо. — Это пиздец, что мы творим… Костя наконец вывернул одеревеневшую шею, пытаясь поймать его губы. Никита широко лизнул его рот, дразня. Быстро толкнул под локоть, вынуждая убрать руку, и сдернул трусы вниз. Его обжигающий член прижался прямо к коже, и Никита повел, уже не позволяя Косте включиться в процесс. Осталось только упереться ладонью в покрытую пыльным ковром стену и пытаться удержаться на одном плече, на одном бедре, чтобы не перекатиться на живот. Никита вывернулся, оперся на локоть и снова обхватил член. Языком щекотно, влажно скользнул в ухо. Задница пульсировала. Если б Никита попытался… Костя дал бы ему прямо сейчас. Всухую, по слюне, если бы получилось. Если б у него хоть какой-то опыт был. Но этот член, подрагивающий между ягодиц, сводил его с ума, и он до жути захотел, чтобы хотя бы головка его оказалась внутри, расперла бы собой тугую дырку. Никита резко ускорился, словно его жизнь зависела от того, как быстро кончит Костя. И вдруг за бормотанием очередного трека из его депрессивного плейлиста он услышал, как ворочается в замке ключ. Никита замер — тоже уловил. — Блядь, — выпалил он, — давай, малышка, давай, вместе со мной… Он перегнулся через плечо Кости и поцеловал в губы, сунул свой наглый язык в рот. Одновременно его рука пропала, и он обхватил свой член, бешено наяривая. Костя в такой же спешке, с такой же жадностью вцепился в свой. Влажная головка скользила по заднице, а язык Никиты — во рту: грубо, бесцеремонно. Костя стукнулся с ним зубами, зажмурился, представив, что Никита нагнул его и вставил, вставил до самых яиц, и его перетряхнуло от оргазма — такого яркого, как никогда еще не было. На ягодицы брызнула сперма, Никита мгновенно отстранился и рухнул головой на другом конце кровати. Костя обессиленно лег на живот. Рядом на подушку приземлились ноги Никиты, одна и вовсе пяткой подперла затылок. В комнате зашумели голоса, кто-то дернул дверь за ручку, послышалось мамино: — Напились опять и спят, вон Никитины вещи… — Нет бы к девкам пошли, — раздраженно сказал отчим, — унитаз весь заблеван, кретины… Никита лежал, не шевелясь и даже, кажется, не дыша. Костя и сам боялся издать хоть какой-то звук. Его разнежило, прибило к кровати, и он почувствовал, как подсыхает сперма Никиты на коже. Дождавшись, пока голоса отдалятся, он тихонько натянул трусы. Никита, завозившись, тоже подтянул одежду. Они опять застыли, выжидая. Дотянувшись до ноута, Костя повозил пальцем по сенсору, отправляя в спящий режим. Следующим рискнул пошевелиться Никита — осторожно перевернулся на бок и обнял голени Кости. Висок его прижался к лодыжке, рука легла на колено. До одури хотелось перебраться к его голове своею, поцеловать, провести ладонью по каждому изгибу его тела, по каждой мышце, забраться в самые интимные места. Но Костя себе этого не позволил. * Никита все утро лучезарно улыбался и, уминая прошлогодний оливье, вещал: — Да я траванулся чем-то. Похоже, салат меня подвел. Прошу Костю: хоть уголь активированный дай, подохну ведь! А он занудил: я у мамы в вещах не ро-о-оюсь, аптечка не моя-я-я… Скромник, я едва все внутренности не выблевал, — фыркнул Никита, походя дал подзатыльник Косте. Тот, стукнувшись зубами о кружку, едва не расплескал чай. Третий стакан уже, а жажда все никак не стихнет… Никита, повернувшись к отчиму, тут же принялся отвечать на вопрос, который тот буркнул пару минут назад: — А девки нас выгнали. Представляете, дядь Коль, какие коварные? Как веселиться — так вместе, а как один заболел — так все, на мороз выгоняют… Но Костя вот хорошо провел Новый год, да? — Он глянул на Костю и подмигнул. — Что за девочка? — спросила мама. — Ты ее не знаешь, — мрачно сказал Костя. — Стесняется, — заключил Никита. — А зря, Настя — красавица и умница… — Это которая с вами в школе училась? — припомнил отец. — Помладше? Темненькая? — Да, — буркнул Костя. — Хватит трепаться уже. Но он совсем не хотел, чтобы Никита замолкал. Тот вел себя настолько естественно, изобретал историю на ходу, что лучшего и пожелать нельзя. Костя никогда бы не нашелся, что ответить на скабрезную ухмылку отчима и вопрос, какие вампиры его так покусали. Так что семейный завтрак можно было счесть удачным. Отчим с мамой устроились перед телевизором пересматривать в очередной раз «Служебный роман», а Костя с Никитой остались на кухне одни. Никита поймал пристальный взгляд Кости и весело подмигнул. От сердца отлегло. То, что было ночью, не разрушит их отношения. А он, проснувшись, не мог перестать думать, как им теперь смотреть друг другу в глаза и не ужаснется ли Никита произошедшему. Потому что в глубине души Костя все равно боялся, что все их нежности — просто игра, а как только все начнется всерьез, Никита сдаст назад. К трем часам Никита вытащил его на улицу — они договорились пойти на каток всей компанией. Костя не умел держаться на коньках, да и не испытывал восторга при виде запорошенного снегом льда, поэтому отсиживался на скамейке. Остальные рассекали в меру своих способностей. Никита катался виртуозно: в детстве он играл в хоккей. Закладывая крутые повороты, он обгонял остальных не по одному разу, а порой, скользя спиной вперед, ухитрялся поболтать. То и дело махал Косте рукой. И все бы ничего, если бы он не брал Анечку за руки с такой легкостью, а она не подкатывалась к нему поближе, чтобы поцеловать. Нет, а на что он, собственно, рассчитывал? Что Никита тут же бросит ее? Смешно. Выскажи он такое намерение, Костя был бы первым, кто стал его отговаривать. Но все равно приятного мало было в созерцании их счастливых физиономий. Подперев голову руками, Костя уставился в одну точку и стал вспоминать ночь во всех подробностях, вспоминать раз за разом. Он был счастлив и одновременно рассержен на себя. Столько времени мечтать, столько времени атаковать Никиту и огорошивать его признаниями — и все ради того, чтобы лежать бревном, пока тот так жарко дышит в ухо и ласкает. Можно свалить все на неудобную позу, но что мешало повернуться? Впрочем, нет. Лицом к лицу они были еще не готовы. Это был бы новый, запредельный уровень. Так еще — не получится. Он даже не уверен, что будет еще один раз. Кто знает, вдруг это был подарок на Новый год. Или способ утешить. Или удержать. Зазвучали в голове недавние слова Никиты: «Что мне сделать для тебя, чтобы ты остался?» Вот что он сделал. Перешагнул через себя, через страхи. Через воспитание, через окружающую среду. Но загвоздка в том, что Костя все равно не передумал уезжать. * Он погрузился в подготовку к экзаменам. Так и не смог, как остальные однокурсники, научиться забивать, списывать, импровизировать, а проводил все дни за заучиванием вопросов. Из дома за неделю выходил два раза — и то лишь потому, что написали Вконтакте и попросили «починить компик»; работа оказалась именно той, что предполагал Костя: вирусы, подхваченные не иначе как на порносайтах. Он не жаловался, ему за это заплатили даже больше, чем он рассчитывал, потому что были праздники, а клиенты сочли, что пацан заслуживает награждения, раз оторвался ради них от десятидневного запоя. Одиннадцатого числа Никита поймал его у универа. Костя спускался по лестнице и заметил, как Никита, повернувшись спиной к дверям, курит и переступает с ноги на ногу. Долго, наверно, ждет. — В академгородке запрещено курить, — сказал Костя, подходя к нему. Никита обернулся. — То-то я смотрю, что все после ваших экзов выходят и нервно дымят. — Они не после, они еще только готовятся в аудиторию зайти, — сказал Костя, глянув в сторону однокурсниц. Никита протянул ему открытую пачку. — Пятерка? — Пятерка. — Опять пошлешь меня, отмазавшись учебой? — поинтересовался Никита, глядя, как Костя, стиснув сигарету в зубах, пытается прикрыть от пронизывающего ветра дрожащий огонек зажигалки. — Я тебя ни разу не посылал. — Ага, только на звонки не отвечал. Давай пива попьем, ты все равно сегодня уже задротить не будешь. К дому они побрели пешком. По пути свернули в рыгаловку, полупустую днем. К вечеру здесь всегда собирался народ разной степени трезвости, а пока можно было спокойно посидеть и поболтать. Взяв по бутылке темного, горького, они забились в угол. Никита легкомысленно трещал, что на заводе грозят массовыми сокращениями, но он-то специалист незаменимый, кто для их ссаных катеров будет проводку проектировать? Тут же, переключившись, пожаловался, что речнуха и впрямь выпускает электриков больше, чем требуется. Видно было, что он старательно забивает тишину и нервничает. Как только он замолчал, чтобы набрать воздуха в грудь, Костя вполголоса заметил: — Ты назвал меня «малышкой». — И уточнил, заметив недоумение Никиты: — Тогда. Ночью. Лицо Никиты просветлело. — По привычке, — усмехнулся он. — Мозг не слишком варил, сам понимаешь. Не до того было. Костя кивнул, соглашаясь. Допивали они в молчании. — Ну, пойдем? — неуверенно спросил Никита. — Я вроде отогрелся. Все ноги отморозил, пока тебя ждал. — Зашел бы внутрь. — Не… стремно мне в твоем храме науки. Костя мимолетно улыбнулся. Странно иногда было слышать, как Никита вставляет несвойственные ему выражения в речь и ухитряется так долго говорить без мата. — У тебя мать на смене? — спросил Никита, когда они сели на автобус: решили, что пешая прогулка их утомила, и порывистый, хлесткий ветер выводил из себя больше, чем снегопад. — До четырех часов. А отчим до пяти пашет. Никита полез в карман за смартфоном, посмотрел, сколько времени. Двенадцать. — Тогда — к тебе, — заключил он. Чем займутся, они не обсуждали. Ехали в автобусе, прилипнув к стеклу, и смотрели, как катится мимо заснеженный, тусклый пейзаж. Они вели себя, будто не висели между ними вопросы, будто не происходило ничего. Разделись, по очереди помыли руки, Костя снял рубашку и надел водолазку с порванными локтями и вытянутыми рукавами. Никита проверил содержимое холодильника и зачем-то вытащил мороженое, наковырял из ведерка целую тарелку. Они устроились на диване, поставив перед собой на стуле ноутбук, и возможность выбирать, что смотреть, досталась сегодня Косте. Он включил третий сезон «Рика и Морти». Так… по-обычному. Видимо, время чудес закончилось. Волшебство случается только под Новый год. Никита, поставив ему на колени холодную тарелку, лениво зачерпывал мороженое ложкой. Двадцатиминутная серия подходила к концу. Костя посмотрел на него. Они тысячу, миллион раз сидели так вместе: Костя, прямой, как оглобля, и Никита, привалившийся к его плечу, гибкий, всегда теплый, как печка. А может, он просто ждал, что будет дальше. Ведь ту ночь, в отличие от всех их неудобных разговоров, он не предлагал забыть. Костя дождался, пока Никита положит ложку, и поставил тарелку на пол, ногой отодвинув ее подальше. Обняв одной рукой его за плечи, Костя включил следующую серию. — А ты гейское порево смотришь? — вдруг поинтересовался Никита. — Чего? — изумился Костя. — Да я так, просто, — смутился Никита. — Чисто из любопытства спрашиваю. Я тут как-то раз попробовал — пиздец, ну нахуй, промотал в результате половину и больше не пытался. — Мне теперь твой комп от вирусов почистить? — Костя скосил на него глаза, но взгляд Никиты прилип к экрану ноутбука. — Я не тупой, — сказал Никита. — Вконтаче вирусов нет… Теперь Костя не мог перестать представлять, как Никита смотрит порнуху. Без звука, конечно, гей-порно он бы ни за что не стал смотреть со звуком, боясь, что его услышат, даже если бы он сидел в одиночестве в бункере под землей. Проматывал, значит. Интересно, какие моменты ему показались скучными? А что понравилось? И какой ролик его привлек? Или он выбрал не глядя, ткнул в первый попавшийся в поиске? Он представил, как Никита в темноте напряженно смотрит на занимающихся сексом мужчин, морщится — ведь он нормальный пацан! — но все равно член его тяжелеет от зрелища чужой растянутой задницы, от елды у парня во рту, и он сжимает рукой между ног. Костя сглотнул. Он скользнул ладонью по плечу Никиты вниз и неожиданно для себя приобнял его за талию. Черт, не собирался ведь так делать, и времени наедине уже осталось не так много… К тому же сегодня Никита никак не высказал подобного желания, они не касались той темы и не переходили границы приличного. Но как после его вопроса продолжать просто сидеть и играть в дружбу двух строго натуральных парней? Никита зашевелился, и Костя убрал было руку — решил, что Никита молча говорит, что не стоит его лапать… Но тот только прижался ближе боком и, помедлив, чуть шире развел колени. Воздуха стало остро не хватать. — Я хочу посмотреть с тобой, — пробормотал Костя и потянулся к ноуту, одной рукой удерживая Никиту рядом с собой. — Только не говори, что у тебя в закладках оно, — сдавленно сказал Никита. — Что за пидорство… — Именно так, малышка, — хмыкнул Костя, шалея от собственной смелости. Он бы, может, остановился. Рука все равно дрогнула, когда он потянулся, чтобы кликнуть на ссылку. Но он опустил глаза и увидел, как оттопыривается ширинка Никиты, красноречиво говоря, что вся ситуация его возбуждает, как бы он ни отнекивался. Костя не рисковал вступать в закрытые гей-группы, даже не создавал себе фейковый аккаунт, потому что кто-нибудь все равно мог спалить его, уличить, и он бы вскрылся тогда, не выдержал травли. А в открытом доступе роликов, нормальных, качественных роликов было мало. Но несколько он все же нашел. Он включил видео американской студии с очень красивыми актерами. Один был сероглазым блондином, подтянутым, но не перекачанным, второй — смуглым, волосатым везде, с чувственными губами — наверно, португалец или испанец. И они занимались любовью с такой нежностью и самоотдачей, что это совсем не походило на постановку. Начинали на веранде дома на берегу моря или океана, а потом португалец подхватывал блондина и переносил внутрь, аккуратно опускал спиной на кровать. Конечно, по всем законам жанра они меняли позы, поочередно сосали друг другу, и это почти утомляло, целых полчаса, но все же Костя хотел, чтобы Никита увидел: так — можно. С такими жаркими, искренними поцелуями, с такой заботой и лаской, а не скомкано под одеялом, пока никто не видит. Никита молчал первые несколько минут, пока дело не заходило дальше поцелуев и нескромных облапываний. А стоило португальцу сдернуть с блондина брюки и опуститься перед ним на колени, как он сказал чужим голосом: — Все, хорош. Хватит. Хватит! Его мышцы напряглись под ладонью Кости. Он остановил видео и закрыл крышку ноутбука. Кажется, все-таки перегнул палку. Но они сидели рядом, у обоих в штанах — стоит так, что яйца могут лопнуть, и было бы попросту нелепо отпустить его прямо сейчас. — Я могу так же для тебя, — тихо сказал Костя. Никита выскользнул, сбросил с себя его руку и уставился одичавшим взглядом. Зрачки стали такими огромными, что глаза казались черными, а щеки раскраснелись. — Не надо, это слишком, — торопливо сказал он. — Все это… — Он замолк, переводя дыхание, и опустил взгляд на ширинку Кости, потом заторможенно глянул на свою, словно не чувствовал, что там происходит. — Хорошо, — ровно сказал Костя. Ему стоило немалых усилий встать, подхватить тарелку с растаявшим мороженым и понести ее на кухню. Стояло так, что было больно. Он задержался у раковины, спиной к комнате. Не сомневался, что Никита сейчас следит за ним через дверной проем. Но чего ему терять… все и так проебано, ниже опускаться некуда. Костя сжал член прямо через одежду, прикрыв глаза. Порно его завело так быстро, что ему надо совсем немного, чтобы спустить в штаны. Он услышал, как мелодично звякнул, выходя из спящего режима, ноутбук, и обернулся. Никита, подтянув одно колено к груди, хмуро водил пальцем по сенсору. Сдвинувшись на пару шагов, Костя увидел, что он, проматывая видео вперед, то и дело останавливается, чтобы посмотреть несколько секунд. Почувствовав его взгляд, Никита повернул к нему голову. — Я к этому не привык, ясно? — громко, с вызовом сказал Никита, словно защищаясь. — Я не заставляю тебя смотреть на то, что неприятно, — ответил Костя и приблизился к нему. В нерешительности застыл в нескольких шагах от дивана. Никита глядел на него снизу вверх, насупившись. Видео стояло на паузе — темный член португальца наполовину в бледной заднице блондина крупным планом. — Эй, на меня смотри, — буркнул Никита. Костя перевел на него взгляд. Ему опять стало горько. Почему, почему все должно быть так сложно? — Просто скажи — и мы забудем, — пробормотал Костя. — Ту ночь и все остальное. Я обещаю, что не буду оскорблять тебя своей… своими желаниями. — А меня не оскорбляет, если мне отсосать хотят, — грубо ответил Никита. — Иди сюда и отдрочи уже, пока у меня яйца не лопнули, ты же этого добивался! И тут же, словно устыдившись своего тона, он порывисто вскочил на ноги, в один шаг оказался рядом и прижался всем телом, крепко обхватил руками. Спрятав лицо на груди Кости, он зашептал, и приходилось напрягать слух, чтобы разобрать, что он говорит: — Я не хочу на других пидоров зырить, я хочу тебя. Доволен? Костя мягко провел ладонью по его бритой башке, коснулся макушки губами. Никита вжимался ему в бедро своим членом и чуть ерзал, чтобы создать хоть немного столь необходимого ему давления. Обняв, Костя подтолкнул его обратно к дивану. Никита поднял голову, посмотрел в глаза — весь ершистый, хмурый, точно его кто-то обидел, и привстал на цыпочки. Костю раздавила нежность, ударившая в грудь. Он наклонился и поцеловал Никиту в поджатые губы. Тот ответил не сразу, словно раздумывал, заслуживает ли Костя такой щедрости. Но все же приоткрыл рот, скользнул языком по нижней губе и впился поцелуем, царапая щетиной. Они повалились на диван. Никита — спиной, свесив одну ногу на пол, Костя — между его бедер, притираясь к паху. Он первым просунул руку между их телами, чтобы расстегнуть ширинки, выпростать члены из тесного плена нижнего белья. Ладони Никиты с хлопком опустились ему на ягодицы и потянули джинсы за пояс вниз. Никита выгнулся, подставляя шею, и Костя бездумно опустился на нее губами, обхватил кадык, втянул в рот кожу — осторожно, чтобы не оставить следов… И покрыл поцелуями все горло, чуть колючую челюсть, скулы. Никита стиснул в кулаках его водолазку, хрустнула ткань. Наконец членом Костя проехался по его обнаженной, обжигающей плоти. Обхватил сразу оба ладонью, и ему мозг выжгло от запредельного, нового ощущения. Никита со стоном смял его ягодицы, впился в них пальцами и подался бедрами вверх. Костя ткнулся ему в губы, погрузил язык в его приоткрытый рот, и Никита, словно разом обессилев, безропотно ему отдался. Растекся по дивану, даже руки его упали по бокам их тел. Только член оставался таким же напряженным, головка — скользкая от выступившей смазки. Костя провел по ней подушечкой пальца. Приподнялся на локте, чтобы видеть лицо Никиты, когда тот кончит. Никита распахнул глаза. Зрачки его мигом стали из крошечных — огромными, как озера, заполнили собой всю радужку. — Ты бы выебал меня? — хрипло спросил он и сцепил ладони в замок на загривке Косте. — Выебал бы? Костя не знал, был ли правильный ответ на этот вопрос, ответ, который пришелся бы Никите сейчас по душе. И промолчал, только провел кулаком по члену Никиты, по всей длине — от яиц и до головки. Та едва не выскользнула, но он потянул руку обратно, вниз, наслаждаясь тем, как хрипло выдохнул Никита. Конечно, выебал бы. Разложил бы в разных позах, как в самом мясном порно, трахал бы, пока Никита не кончил на его члене, а потом провел бы языком по растянутой заднице, смягчая мышцы. Он бы трахнул его языком, чтобы Никита кричал и умолял не останавливаться. Он бы много чего сделал, у него скопился миллиард желаний за последние годы, но ни одного он еще не мог исполнить. Никита подался вверх и прикусил ему нижнюю губу до боли. Костя опустил голову, поняв намек. Не смотреть. Не смущать его. А жаль, так хотелось видеть. Он закрыл глаза, целуя Никиту, касаясь его рта языком, запоминая все детали. Той ночью он не нацеловался с ним всласть, и никогда, наверно, не нацелуется, хочется все больше, все сильнее. Под пальцами Костя ощутил пульс у самого основания члена Никиты, провел по нему несколько раз стремительно — и выплеснулась сперма в кулак. Никита замер, напрягся — и расслабился, так и не разомкнув поцелуя. Костя прижался к его взмокшему лбу своим. Они дышали в унисон, только Никита — шумно, загнанно, а Костя — едва слышно. Он так и держал член Никиты в ладони, чувствуя, как тот постепенно обмякает. Никита откинул голову назад и вдохнул ртом. Ладонь его дотронулась до костяшек на руке Кости, и переплел с ним пальцы — всего на миг. Тут же убрал руку и поднес ее к лицу, глядя на каплю спермы. Костя тоже посмотрел и склонился, облизав подушечку пальца Никиты. — Ты больной, — сказал Никита и, вопреки своим словам, протолкнул пальцы, горьковатые, терпкие, между губ Кости. А потом он медленно, словно издеваясь, ласкал его, целуя за ухом, целуя шею, и Костя, расплавившись от его нежности, наконец поверил, что это не кончится одним разом или двумя, это будет продолжаться. * Чем меньше оставалось до весны, тем лютей стояли морозы. Под конец февраля градусник показывал минус тридцать пять, и из дома лишний раз выходить не хотелось. Костя искал в интернете любые подработки, не требующие специальных навыков, даже ухитрился сделать сайт для местной компании по ремонту бытовой техники и порадовался, что они не поняли, что такие сайты в последний раз делали в нулевых годах. Денег все равно было отчаянно мало. С такими накоплениями в Москву не переедешь. А что, если… если позвонить отцу? Эта мысль, такая простая, закралась ему в голову впервые. Он ограничивал себя от контактов с родным отцом так, словно тот был чумным, и все равно пару раз в год раздавались в квартире звонки и мама бросала ему трубку с таким отвращением, словно Костя был инициатором общения, а не отец из никому не понятного чувства долга. В последний раз Костя, устав от вспыхивающей на пустом месте обиды мамы, дал отцу свой мобильный номер, и тот поделился своим. Спустя столько-то лет… У отца оказались аккаунты во всех мессенджерах, и Костя посмотрел в них фотографии профиля. Отец везде был загорелым и улыбающимся. У него ведь наверняка жизнь складывалась замечательно после побега из провинции. Он даже присылал деньги поначалу, и мама ходила в единственное на весь город отделение банка, чтобы получить перевод, а потом все как-то сошло на нет. Отец раз забыл отправить алименты, второй, третий, и оказалось проще жить без его подачек, чем поднять трубку и потребовать свое. Может, пришла пора попросить у отца хотя бы немного помощи? Они с мамой никогда не злоупотребляли его временем и средствами. Как бы ни было тяжело, они справлялись своими силами. Костя жил с этой мыслью несколько дней. Настолько погрузился в размышления, что мама, и Никита, и даже отчим, заметили, что с ним что-то не так. Он отговорился тем, что вплотную занимается дипломом и его беспокоит учеба. Все мигом отстали, побоявшись, что он начнет рассказывать об этом подробнее. Он так и не решился позвонить, хотя с десяток раз брал смартфон в руки, смотрел на контакт отца в телефонной книжке — «Алексей», просто по имени, — и прокручивал в голове, что ему скажет. В результате он поступил малодушно, трусливо. Отправил ему в Вайбер: «Привет, есть возможность осенью пожить у тебя месяц?» Он надеялся, что ему понадобится и вовсе пара недель, прежде чем он найдет работу и снимет комнату. На общежитие он уже не рассчитывал: узнал, что его не дают магистрантам, а на очную форму обучения слишком большой конкурс. Зато на заочку принимают всех, кто заплатит. У него хватало сбережений на взнос за первый семестр — и только. Главное, найти, где пожить один месяц. А дальше он справится. Отец не отвечал два дня, хотя прочитал сообщение, и Костя не мог толком ни спать, ни есть. Ненавидел себя за то, что первым заговорил с отцом, и ненавидел его за молчание. Неужели сложно было отправить «нет»? А потом отец позвонил. Было восемь вечера, суббота, и они с Никитой сидели на подоконнике в подъезде, давясь самогонкой от Никитиной бабушки и пытаясь перебить вкус сигаретами. Костя вытащил смартфон из внутреннего кармана и сначала подумал, что допился. Но Никита, посмотрев в экран, с подозрением спросил: — Че за Алексей? Костя быстро глотнул из бутылки — ох и жжет пищевод, падла, — и ответил на звонок, понимая, что перезванивать ему никто не будет. — Привет, пап, — сказал он. От порыва ветра задребезжали окна в растрескавшейся деревянной раме. — Здравствуй, э, Костя, — ответил отец, словно забыл его имя. — Я получил, э, твое письмо. — Это просто сообщение, — с досадой сказал Костя и посмотрел на Никиту. У того глаза были по пять рублей. — Если к тебе нельзя, то так и скажи, я на всякий случай спросил. Мне вообще не слишком-то нужно, — соврал он, — просто все запасные варианты рассматриваю. Он смотрел на Никиту и не понимал, становится ему легче или тяжелее от его взволнованного лица. Никита сунул ладони под мышки и весь нахохлился. Замерз в своей куртке не по погоде. Даже мутный самогон его не греет. Костя закрыл глаза. — А что, собственно, э, случилось? — поинтересовался отец. — Алла, подожди минутку, — прикрикнул он куда-то в сторону. — Ничего, — пробормотал Костя. — Ладно, не буду тебя отвлекать. Нет — так нет. Все нормально. — Я не видел тебя почти двадцать лет, — вдруг сказал отец. — Хотел приехать, просил Зину тебя ко мне отправить, а она запрещала. — Я тебе не верю, — ответил Костя, ни на миг не усомнившись, что отец был бы рад его никогда до конца жизни не видеть. — Да, — быстро произнес отец. — Что — «да»? — Ты можешь пожить у нас. Хоть месяц, хоть больше. Я не отвечал тебе, — торопливо заговорил он, наконец перестав запинаться, — потому что мне нужно было обсудить все с семьей. Алла в следующем году школу заканчивает, у меня все мысли о ней, о репетиторах, об экзаменах, нужно ее куда-то пристраивать, понимаешь? И летом этим нужно ее куда-то отвезти отдохнуть, загранпаспорт новый сделать… А конкурс, знаешь какой сейчас конкурс во все престижные вузы? — Знаю, — буркнул Костя. — Интересовался. Спасибо. Я тогда позвоню тебе позже. Ближе к делу. — Как у тебя, э, дела? Ты ведь, кажется, в этом году диплом получаешь? — припомнил отец. — Ага. Мне сейчас не очень удобно говорить, пап. — Хорошо, — будто бы с облегчением сказал отец и вежливо добавил: — Мы будем рады тебя видеть. Только места не очень, э, много, придется тебе на диване в кухне спать, но мы придумаем что-нибудь… — Ага. Спасибо. Пока, пап. Костя отнял смартфон от уха и открыл глаза. Напоролся на льдистый взгляд Никиты. Динамик у смартфона был такой, что все разговоры Кости прекрасно слышали окружающие, и Никита, без сомнений, уловил каждое слово. — К отцу погостить поедешь? — спросил Никита. Наверное, он очень старался задать этот вопрос спокойным тоном. Но получилось все равно так, словно он обвинил Костю в убийстве, и внутри все похолодело, мороз забрался уже не под кожу, а гораздо глубже. — В конце августа, — сказал Костя, словно сознаваясь в чем-то постыдном. Он потянулся к бутылке, чтобы скрыться за ней хоть ненадолго, но Никита первым схватился за ее горлышко. На миг показалось, что Никита разобьет ее сейчас о голову Кости, но тот лишь сделал короткий глоток и вновь уставился прямо в глаза. — Ты все равно уедешь, — ожесточенно произнес Никита. — Ты все равно уедешь в эту ебаную Москву. И все это время ты пиздел мне. — Я ни в чем тебе не врал! — возмутился Костя. — Недоговаривал, ага! — выпалил Никита. Он спрыгнул с подоконника, зашарил в карманах, но, наткнувшись взглядом на пачку сигарет, лежавшую на подоконнике, выругался. Вытащил очередную сигарету, и его руки подрагивали. — Я ни разу тебе не соврал, — повторил Костя. — Я сказал тебе, что хочу уехать отсюда. И в обратном тебя не убеждал. Никита зло уставился на него. У него так и не получилось прикурить, огонек зажигалки то и дело тух, и теперь он мял сигарету в руках. — Тебе мало, да? — прошипел он. — Меня мало? Да пошел ты в жопу! — заорал он. Сверху хлопнула дверь, женский голос прокричал: — Валите во двор распивать! Я милицию вызываю! — Нахуй иди! — завопил Никита, задрав голову. — Только рискни, сука, и пиздец тебе! Дверь с той стороны закрой и не отсвечивай, поняла?! — Как ты смеешь! — Ебальник завали! — во всю мощь легких проорал Никита. Дверь захлопнулась. А Никита, будто выпустив весь пар, выдохнул, помотал головой и посмотрел на Костю как ни в чем не бывало, даже улыбнулся. — А я стерплю. Знаешь, я, блядь, проглочу. И сделаю вид, что нихуя не слышал. Злая улыбка так и дрожала на его губах. Костя соскользнул с подоконника. Никита тут же отступил назад. — Мне тебя всегда мало, — тихо сказал Костя. — Но сколько, по-твоему, это может продолжаться? Еще месяц? Год? — А почему бы и нет, — огрызнулся Никита и бросил испорченную сигарету. Спрятал руки в карманы и опустил взгляд. Его фигура, ссутулившаяся, застывшая, разрывала Косте сердце. Но он все же договорил: — Ты женишься. И что, будем встречаться в гараже и дрочить друг другу, пока жена тебе щи варит, а ребенок в садике на продленке сидит? Я бы жалел, если б не делал все, что хотел. — А я и делаю все, что хочу, — раздраженно сказал Никита и поднял на него глаза. Нет, не блестят. Нос красный. Губы тоже слишком яркие, будто он кусал их. — Не делаешь, — медленно ответил Костя. — Ты сам себя обманываешь. А я так — не хочу. Я не могу прожить всю жизнь, прячась. Я не могу во лжи. — Ах, ну извини, что не объявил всему миру, что мы педики, — прошептал Никита. — Я пойду. И ты иди. А то эта сука действительно настучит ментам. Никита шагнул к нему, и Костя потянулся, чтобы обнять его, но Никита прошел мимо, взял бутылку с окна и сунул ее за пазуху. — Охуенный спирт, — мрачно сказал он. — В такой колотун отлично согревает. Бывай. Впрочем, знаешь? Чтоб ты провалился со своей Москвой, чтоб она сожрала тебя с потрохами. Он пошел по лестнице вниз, и Костя спустился с ним на один пролет. У дверей своей квартиры остановился. Разрывался пополам: броситься за Никитой, как-то исправить то, что сломалось всего за несколько минут? Подождать, пока пройдут первые эмоции? Костя остался стоять, а фигуру Никиты вскоре поглотила темнота подъезда. * Отчасти Костя малодушно надеялся, что, как и много раз до этого, Никита появится у его двери и как ни в чем не бывало улыбнется. Но шла вторая неделя, а этого не происходило. С отцом удалось поговорить спокойно, будто от звука его голоса, голоса незнакомца, но никак не родного человека, у Кости не подскакивал пульс. Он даже рассказал о своих планах, добавив, что мама пока что не в курсе, но вряд ли расстроится его отъезду. Отец будто между прочим заметил, что для заочного обучения переезд совсем необязателен, ведь можно просто приезжать пару раз в год на сессию, но Костя коротко сказал, что в родном городе работать негде. Отец смолк — то ли выражая согласие, то ли поняв намек о его собственном бегстве. Да, горько подумал Костя, он повторяет путь отца. Но, по крайней мере, он не оставляет жену с ребенком. Он оставляет человека, которого любит всю жизнь, самого близкого человека, поверенного всех его тайн. Но другого выхода он не видит. Он попытался позвать Никиту с собой. Большего не сделаешь. Разве что — помириться. Расстаться друзьями, простив все обиды. Ему на этот раз делать первый шаг. И в третье воскресенье марта, утром, он пошел к соседнему дому, поднялся на четвертый этаж и позвонил в дверь. Открыл батя Никиты — небритый, в застиранном, некогда темно-синем махровом халате. Уставился на Костю красными глазами, точно соображая, кто это такой. — Здравствуйте, Иван Александрович, — сказал Костя. — Никит! — заорал он, все так же тупо глядя на Костю. — Сам открывай своим друганам! Заебал, бля… И он поплелся внутрь квартиры, что-то бормоча про приличных людей, спящих в такую рань. Костя не решился последовать за ним. Его не приглашали. Он даже не уверен, что Никита не захлопнет дверь перед его носом. Ждать пришлось пару минут; Никита ругался с батей и горячо утверждал, что никого не ждет, не может же он предугадать, что это к нему друзья придут! В ответ батя рычал, что ему до фени, кто и кого ждет, а вот поднимать человека с кровати в законный выходной — это, ебена мать, совсем охуевшим надо быть… Костя окончательно понял, что Никита его прогонит. Но он продолжил стоять перед открытой дверью. Из квартиры веяло теплом на обветрившееся лицо. Никита, в последний раз крикнув отцу, что он ничего сделать не может, только замок свинтить, вышел в прихожую. Увидев Костю, на миг улыбнулся, эта улыбка осветила его лицо, но тут же нахмурился. — Передумал? — спросил он. Костя покачал головой. Никита, помедлив, все же приблизился к нему. — Я так и понял, что это ты, — сказал он уже громче. — Никто больше не догадался бы спозаранку припереться. — Так ведь двенадцать уже. — Для батяни — все равно что шесть утра, — фыркнул Никита. — Проходи, чего встал. Квартиру всю выстудишь. Костя шагнул за порог и закрыл за собой дверь. Он посмотрел на Никиту, взгляд сам собой сполз на губы, так захотелось его поцеловать, что рот слюной наполнился. Никита погрозил кулаком, усмехнувшись. На сердце стало легче. Никита всегда быстро отходит. Не может долго держать обиду. Давно надо было прийти. Костя стащил ботинки, снял пуховик и последовал за Никитой в зал, сел на диван. Батя скрылся в спальне и больше не отсвечивал. Из-под занавески выползла рыжая кошка. Костя протянул ладонь, подзывая ее, но она, вздернув хвост, прошествовала на кухню. Никита проследил за ней взглядом и невпопад сказал: — Мамка еще вчера к бабушке уехала. Как знала, что батяня в говнище придет. Я скучал, — резко добавил он и повернулся к Косте. — Я уеду только в августе, — сказал Костя. — Ну, разок еще летом съезжу, документы подам. И буду приезжать каждый месяц, как только на работу устроюсь. Не семь же суток ехать, как до Владивостока… — Ой, прекрати, — поморщился Никита. — Ты уедешь раз и навсегда. Хватит об этом. Давай быстро, пока этот спит… Руки его скользнули к ширинке, Костя наклонился к его губам. Пришлось действительно торопиться и делать все молча, едва слышно дыша. Никита прильнул к нему, а потом, наплевав на все предосторожности, оседлал бедра. Позволил помять его ягодицы ладонями, оба крепких, как орешки, полушария исследовать руками, а сам, обхватив их члены, торопливо водил кулаком. Его щетина, нетронутая бритвой дня три, кололась, обжигая кожу, и ничего более приятного, желанного для Кости сейчас не было. Но все скоро закончилось. Никита, плюхнувшись на диван, торопливо щелкнул пультом и полуприкрыл глаза, глубоко дыша. Костя и сам тихо успокаивался после оргазма — такого же яркого, как и в их первый раз. Он, таращась в экран и не понимая, что смотрит, положил ладонь Никите на бедро, готовый в любую секунду убрать руку. Спустя пару минут Никита сказал: — У Анечки день рождения через неделю. Тебя она тоже зовет. Так что не сливайся, в четверг все у нее собираемся. — Ладно, — покорился Костя. И подумал, что уже третий месяц Никита дрочит ему и сам с удовольствием подставляется под ласки, а потом, наверное, с такой же легкостью занимается сексом с Анечкой. И ничего дурного в этом не находит. А сам Костя не только потакает ему, но и сам подталкивает к обману. Настроение поползло вниз. * День рождения Анечки праздновали той же компанией, что и Новый год. Снова позвали Настю, и снова Настя ощущала рядом с Костей все ту же неловкость, что и он сам. Во второй раз, правда, все равно было легче, и Настя даже пошутила, что на третий совместный праздник они обязательно начнут встречаться, раз их так стараются свести. — Да нет, — сказал Костя. — Не так уж и стараются. Иначе бы чаще звали нас с тобой куда-нибудь. — Они надеются, что мы уже взрослые и самостоятельные, а значит, сами разберемся, — хихикнула Настя и торопливо глотнула вина. Игорь, опрокинув в себя еще одну стопку, хлопнул ладонью по столу и громогласно заявил: — Ну, Никит, давай рассказывай, как твоя навигация! Проводы устраивать или как? Никита, до того что-то мило нашептывавший Анечке на ушко, выпрямился и широко улыбнулся. — Одобрили, Игорек. Сначала на ледоходе будем ходить, потом на судно перебросят, как я и хотел. А после года опыта можно будет на повышение претендовать. Костя моргнул, ничего не понимая. А Никита быстро посмотрел на него и тут же схватил рюмку, отвернувшись. — За то, чтобы Анечка меня дождалась! — возвестил он. — Не армия… спасибо за белый билет твоей маме, Костян… но все же! Не сбежишь от меня? — игриво поинтересовался он и посмотрел на Анечку. — Если будешь хорошо себя вести, — прощебетала она. И все подняли рюмки, Костя — тоже. Машинально чокнулся, опрокинул в себя, налил еще одну, опрокинул, чтобы хоть что-то наконец разобрать в происходящем, чтобы хоть как-то приглушить поднявшийся в голове ветер. …Когда Никита ушел из девятого класса в речное училище, он не добирал по баллам до факультета судовождения, зато смог пройти на электромеханический. В плавание его никогда не тянуло, наоборот — он говорил, что в навигацию ему неохота, все равно заставят палубу драить и говно ведрами черпать, будь он хоть трижды инженер и электрик. Поэтому он устроился на завод. А теперь, выходит, поменял свое мнение и в самые короткие сроки нашел, куда отправиться в навигацию. А что? Диспансеризацию он вместе со всеми проходил в прошлом году, прививки делал… Разумеется, у него не возникло никаких проблем. Двенадцать месяцев. Ни увольнительных, ни выходных. И отправление — уже через две недели. Значит, пока Костя мялся и тормозил мириться, Никита развил бурную деятельность и подготовил собственный побег. Из чистого упрямства. Чтобы показать, что он чувствовал, когда Костя сообщил ему о переезде. Что ж, ответный удар ему удался. Костя улетел в нокаут. Он полагал, что у них есть еще почти полгода, чтобы попрощаться, чтобы найти способы видеться как можно чаще, чтобы наговориться… чтобы успеть все. А теперь время стремительно улетало. Костя плохо запомнил, что было на дне рождения Анечки. Слишком быстро накидался. Его мутило, но блевать не тянуло, и он отлично держался — невозмутимо, молчаливо, словно и не хотелось упасть мордой в салат. Лишь поэтому Игорь посадил его в свою машину и повез домой, когда все начали расходиться. То, что Никита был на переднем сиденье, Костя заметил, уже когда автомобиль остановился и Игорь сказал: — Выноси его. Дверь открылась, и Костя пополз с заднего сиденья. Вот черт. Похоже, не так уж здорово он держался, как считал. Никита выволок его, забросил руку на плечо и, поблагодарив Игоря, потащил вперед. Костя согнулся, кое-как переставлял ноги. — Что, расстроился? — донесся до него угрюмый голос Никиты. — Угу… — выдавил Костя. Слова доходили до него с трудом. Говорить и вовсе не получалось. Язык точно разбух во рту и не шевелился. — А с чего бы вдруг? — Никита остановился, чтобы перевести дух, и сплюнул на землю, все еще покрытую коркой снега. — Ты ж сам скоро свалишь. Не похуй ли. — А… а когда… сказал бы? — кое-как проговорил Костя. Никита долго не отвечал. Наверное, не понял ничего из этого нечленораздельного возгласа. — Никогда, — буркнул он. — Никогда бы не сказал, если б этот придурок не спалил меня. Вот круто было бы, да? Ты проснулся — а меня нет. И уже не вернешь. Я все равно что навсегда уехал, потому что ты тоже скоро бы свалил, и мы никогда бы уже не увиделись. Три дня, подумал Костя. Отсюда до Москвы — три дня на поезде, в плацкарте, на верхней полке или боковушке, а он говорит так, будто один из нас умирает. — Лблю тебя, — пробормотал Костя. — Че? Блевать? — насторожился Никита. — Не… — вздохнул Костя в ответ, и Никита помог ему преодолеть ступеньки к подъезду. Он втащил Костю по ступенькам вверх, нажал на кнопку дверного звонка и, дождавшись, пока щелкнет замок, исчез — пропали его руки, поддерживающие за бок и со спины, пропало чувство равновесия, только топот ног по лестнице прозвучал — и тоже растворился. Показалось, будто сам Никита обратился в дым и никогда уже человеком не станет. Костя шагнул вперед. Пожалуй, он еще ни разу не появлялся дома в таком состоянии. * Пути расходятся. Столько лет дружбы, столько лет близости — и все останется лишь воспоминаниями. Он пытался не думать в таком ключе, но за год может многое измениться, Никита вернется уже не тем, кем уходил, и Костя станет другим человеком. Чересчур радикальные способы выбрали, чтобы достичь своих целей. Только, раздраженно размышлял он, у него, Кости — цель долговременная, правильная, а у Никиты — сиюминутный порыв досадить. И он будет жалеть. Он будет жалеть об этом, сидя на палубе в окружении таких же юнг, как он, он будет ругать себя, выполняя приказы старпома, ему станет тошно и противно. Точно так же, как сейчас тошно и противно Косте. Он старался исправить свои ошибки: на следующий же после пьянки день поплелся к Никите. Тот, приоткрыв дверь на щелочку, пробормотал, что болеет и лучше он сам позвонит… Костя не стал настаивать. Трубку Никита не брал, а по городскому Костя так отвык звонить, что даже не стал пытаться. Все равно не помнил номера; а вот мобильный Никиты знал наизусть, тот менял его в последний раз лет восемь назад, еще в школе. Не получилось поймать Никиту и во дворе, хотя Костя ждал его, пока не перестал чувствовать пальцы рук и ног. Опять нанес визит — и неудачно: вышел батя и сказал, что Никита ушел. Помолчал и задушевно попросил сгонять за сигаретами. Костя отдал ему свою пачку. Тогда батя, раздобрев, поведал, что Никитка сейчас с Аней, непросто им на год расстаться, да и скажи, ты вот сам веришь, что молодая девка будет сидеть и ждать его? Да ни в жизнь, сейчас такая поросль пошла, что понятий о верности никаких, вот мы в свое время… Костя торопливо попрощался, испугавшись, что его затащат в квартиру, усадят за стол и заставят быть собутыльником. Он за целую неделю так и не смог поговорить с Никитой. И до него дошло: это все далеко не случайности и Никита попросту не хочет его видеть. Может, выпустил наружу давно скрываемую обиду и злобу, а может — боялся провести с ним чересчур много времени и передумать. Тогда бы он, конечно, проиграл в их невысказанном споре. Потому что Костя-то не передумает. Дошло до того, что даже мама спросила: — Вы с Никитой поругались? — С чего ты взяла? — вяло ответил Костя, надеясь, что ей хватит ума не лезть к нему в душу — они давно уже откровенно не разговаривали. Хватит и того, что спустя какое-то время ему придется сказать, что он немного поживет у отца. — Просто спросила, — заняла мама оборонительную стойку. — Поинтересовалась, что здесь такого? Костя пожал плечами. Ледокол уходил из Мурманска. Так ему сказал Игорь — пришлось постыдно спрашивать его об этом, словно это он был лучшим другом Никиты. Игорь словоохотливо добавил, что проводы так и не подготовил, потому что Никита взъерепенился и заявил, что не в армию уходит, чтобы с помпой с ним прощаться. — А я считаю, — говорил Игорь, — что эта его затея с навигацией — все та же армия, просто еще и денег заплатят. Но раз он не хочет… — Он вздохнул. — На вокзал-то тебя захватить, когда поедем? Никитос с отцом покатит, а мы с Натахой и Андрюшкой на моей, ты тоже влезешь. Или ты с Никитой? — Нет, я сам по себе, — сказал Костя. — Захватите и меня, пожалуйста. Он положил трубку и долго вертел смартфон в руках, то включая экран, то блокируя. Ехать? Остаться? Но другого шанса попрощаться с Никитой, перемолвиться с ним хоть словом не будет. Вот как выходит. Он думал, что это его будут провожать. Что это с ним на перроне будет стоять Никита, ему помашет рукой, когда вагон тронется. А все оказалось ровно наоборот. День прощания пришел так быстро, что Костя оказался к нему не готов. Да и как приготовиться к такому?.. К счастью, в машине не приходилось ни с кем разговаривать, только иногда кивать и поддакивать, чтобы ребята не сочли его онемевшим — или обнаглевшим, смотря с какой стороны взглянуть. Пока все прощались с Никитой, Костя стоял позади и смотрел на спины. Они как-то ловко, все разом обступили Никиту, сомкнулись, точно обороняя его, как крепость, и оттеснили Костю назад. Это вышло случайно, он уверен, что никто не планировал выдавить его из узкого круга провожающих. Он на всех общих встречах ухитрялся оставаться в стороне, так что ничего удивительного. Он молчал и подслушивал, как Игорь важно говорит о необходимости сразу поставить себя перед всеми, а Никита, отмахнувшись, советует ему через год стать папашей, он приедет — проверит. Наташа начала хихикать, а Игорь ответил, что Никита не дорос до таких советов, и дал ему шутливый подзатыльник — такой, что шапка слетела. Анечка подняла ее и, отряхнув, вновь надела на Никиту, притянулся его за шею к себе и чмокнула в щеку, а он даже не повернулся к ней. Андрей тоже давал какие-то идиотские напутствия, отец с матерью, сходив в поезд, уже осмотрели полку, на которой предстояло ехать Никите. И никто, никто не сказал ничего по-настоящему важного. Костя подступил поближе, втиснулся все-таки между Наташей и Андреем и жадно посмотрел на Никиту. Гладко выбритый, на удивление спокойный, глаза — как море. Поймав взгляд Кости, Никита чуть покраснел, но ничего не произнес. А сказать было нечего, хотя еще недавно Костя мысленно обвинял их друзей в пустословии. Что сказать? «Я люблю тебя»? Разумеется. «Не уезжай»? Нет, ни за что. «Я прошу у тебя прощения»? Над этим еще можно подумать… Костя набрал воздуха в легкие и почти уже сложил буквы во что-то подходящее, как раздался гудок, закричала с подножки проводница: — Провожающие, покиньте вагон! Посадка заканчивается! — Ничего не забыл? — выпалил Костя и шагнул к Никите вплотную. — Попрощаться, например? В нутре поезда что-то заработало, зашумело. Никита смотрел прямо ему в глаза, поджав губы, словно чтобы не сболтнуть ничего лишнего. Он покраснел еще больше, кончик носа алел, и хотелось схватить его за щипаный мех капюшона, притянуть к себе и рявкнуть: да скажи ты хоть слово! Никита только сильнее стиснул челюсти. Вот тебе, читал в его глазах Костя, вот тебе. Получай. Пусть тебе будет больно так же, как больно было мне. — Чтоб твоя посудина развалилась и утонула, — пробормотал Костя, и все силы его покинули. Он попятился назад. Никита, надев веселую маску, расцеловал маму, коротко обнял отца, помахал всем рукой. Вспрыгнул на подножку — и проводница с грохотом закрыла за ним дверь.