open

Чтобы начать что-то новое, нужно потерять что-то старое, раньше на месте якорем удерживающее. Сережа и потерял — все, чем так дорожил. Сначала банда практически развалилась, черным флагом напоследок помахав. Кто-то уехал в другие города, ушел, как говорят, в сольное плавание, кому-то просто надоело зависать в пустых клубах в надежде, что вот-вот их музыка выстрелит, у кого-то дом, семья появились — невозможно их за это осуждать. За оставшихся Сережа держаться готов был, как за последнюю соломинку. А потом второй нож в спину — уже женской рукой воткнутый так искусно, что ноет где-то до сих пор. После того, как она тихо собирает свои вещи из их — уже только его, по решению суда, — квартиры, Трущев понимает, что как прежде уже ничего не будет. Стоит у двери, наблюдая, как она натягивает свое пальто, и не может найти той женщины, которую полюбил, которую взял в жены и перенес через вот этот самый порог. — Мне очень жаль, что так получилось. Ее плечи дрожат, когда она в последний раз обнимает его. Сережа не может поверить, что она плачет по-настоящему. Больше вообще ничему поверить не может. Зато с гордостью своей ебаной. Зато в Краснодаре, по клубам, каждый выкрик в микрофон презирая. Зато гонку за счастьем продолжает. За то. За что? \\ Следующая неделя, если ее аккуратно записывать в блокнот, может стать бестселлером «Список самых гениальных идей Сергея Трущева после развода, проебов и потери смысла жизни». Ручкой автором пособия приписано «не» перед «гениальных». Чтобы не обманывать читателей. День первый. Отсиживается на студии — лечится. Тратит время на самокопание, если быть совсем уж честными. Думает, зачем ему вообще это все нужно — альбом не окупается даже наполовину, банда рассыпается осколками битого стекла, из-за чего ходить по знакомым коридорам почти физически больно. Краснодар выглядит ужасной пародией на самого себя. Сережа выглядит отвратительным манекеном живого трупа из музея мадам Тюссо. Главное — улыбаться. День второй. Пытается записать свою боль в песню. Получается откровенно — и дерьмово. Видит, как смотрит Бабич. Видит, как смотрит Эрик. Видит, как смотрят все вокруг. Делает вид, что у него все здорово. — Свет потуши, — просит он у уходящего со студии Олега, — В лицо бьет, глаза слезятся. Конечно, только поэтому, ты ничего не подумай. Я в порядке. Свет гаснет. День третий. Тащат на тусовку — лечиться уже алкоголем. Урывками смутными помнит день третий, день четвертый совсем не помнит, зависать в баре уже невыносимо, но вернуться обратно в квартиру — домом это уже никак не назовешь — оказывается ужасной идеей. «Ужасной» подчеркнуть дважды. Нет, трижды. Кажется, это сто двадцать третий день сурка. День пятый. Выставляет квартиру на продажу (жаль, что сердце и мысли так нельзя, он бы с радостью), не в силах вынести больше и минуты там, где каждый предмет напоминает о прошлом. Решает перекантоваться у друзей, пока не найдет что-нибудь получше. На этом, в принципе, все негениальные идеи закончились. Первым правильным решением за тот период был звонок почему-то именно Алине. Так все и началось. \\ Алина открывает дверь, заспанно хлопая глазами и не совсем понимая, почему на пороге ее дома стоит PLC с чемоданом. Когда он проходит внутрь — сгорбившись, нахмурившись и как-то виновато улыбаясь одними губами, пока в глазах застыла сосредоточенная боль, — Чусь осознание чуть с ног не сбивает. Она не глупая маленькая девочка. В одно мгновение понимает, что он решил сбежать. — Ты в порядке? — спрашивает Чусь, пока освобождает для него место на диване, — Внутри, я имею в виду, потому что снаружи точно не. — «Не» — самое точное описание. Девушка варит им обоим кофе в турке, разговором забивая пустоту, пока Сережа только и может, что пялиться на свою дымящуюся кружку. Потом поднимается из-за стола и просит Алину научить его пользоваться туркой. Алина не возражает. — Кофе — это как алкоголь, зависимость такая же, да и язык развязывает за разговором, — улыбается Чусь. — Следуя твоей метафоре, кофейни — бары, только почти без алкоголя, вполне законные и с малолетками на борту, — отвечает PLC, улыбаясь впервые за эти дни. — Все прямо как ты любишь, — парирует девушка, делая глоток и жмурясь от удовольствия, — у тебя неплохо получается. Не хочешь кофейню открыть, а? Кофе тоже «черный», сойдет для причины. Конечно, шутит. Вот только Сережа задумывается вполне серьезно. Весь шестой день он тратит на то, чтобы сжечь свое прошлое на газовой конфорке, а потом открывает — впервые в своей жизни — маркетинговые планы, вбив в поисковик простой запрос миллионов, заинтересованных в бизнесе. Окей, гугл, как открыть кофейню. Окей, гугл, как начать жизнь с чистого листа. Окей, гугл, лучшие города после Краснодара, где можно залечить свои раны и не сдохнуть не сдохнуть не сдохнуть. PLC не помнит, что боженька сотворил на седьмой день, но многие утверждают, что это были сережины мозги. Он решается наконец-то, берет чемодан, который так и не успел полностью распаковать, прощается, обещая вернуться, когда мозги на место встанут, и покупает билет в Москву. Да, уезжать с родного юга, который он считал своим домом на протяжении всей жизни, и отправляться в и так перенаселенную неудачниками столицу, кажется Сереже как минимум понижением на социальной лестнице, но в конце-то концов… Ему просто нужно было сменить обстановку и уехать туда, где ничего не напоминало о ней. Как сопливой школьнице из сериалов по России-1. И похуй, что тридцатник уже. Позади него Черное море, берег которого Сережу никак не отпускает и вряд ли когда-то отпустит, но впереди своими яркими огнями блистает Москва со своим уже бескрайним морем возможностей и перспектив. \\ На первых порах ему везет. Возможно, сказывается привычка идти напролом. А, может быть, Москва просто так отпускать от себя не хочет, не спешит сразу же разочаровывать, даря азарт к жизни — небось, еще что-то выиграю. Сережа снимает однушку в стиле холостяцкой берлоги, а потом арендует отличное здание почти в центре — для кофейни. Все свои деньги, отложенные на черный день, тратит на покупку столов, стульев и одной красной хромированной кофемашины. На первое время хватит. Учится молоть кофе в специальной кофемолке, взбивать пенку на молоке, практически просыпается и засыпает под гудение кофеварки. Мелочи, которые раньше казались ему глупостью, сейчас составляли всю его жизнь. Вездесущий запах кофе, приглушенная музыка из колонок, дымящаяся одинокая кружка на столе. Иногда со стороны улицы доносится игра на гитаре и мужской голос, но слов из-за шума было не разобрать. Эту мелочь Трущев тоже почему-то запоминает. Закрывая свою кофейню-пока-еще-без-названия, PLC чувствует облегчение. \\ Одинокое мерное течение дней нарушает кудрявое недоразумение, которое врывается в пять утра непрошенным звонком и криком в трубку: «СЕРЕЖА, Я ПОТЕРЯЛСЯ, СЕРЕЖА, МНЕ СТРАШНО, СЕРЕЖА, ГДЕ ТЕБЯ НАЙТИ, СЕРЕЖА!». — Хуежа, — шипит PLC, натягивая толстовку задом наперед и вылетая на поиски затерянного в огромной Москве сокровища Шутова. Эрик встречает его с гитарой наперевес и улыбкой виноватой — знаю, что ты не хотел, чтобы я за тобой грузом, но получилось так, я не виноват; а Сережа вдруг понимает, что скучал. Возможно, это суперспособность у Эрика такая — появляться в жизни Сережи в тот момент, когда у него совсем не остается надежды. — То есть решил в бизнес податься? — ухмыляется парень, проходя вслед за Трущевым в кофейню, — Совсем скатился, старый. Мне, кстати, эКспрессо сделай. — Куда расселся? — окрикивает его PLC, — Пока ты здесь, будешь отрабатывать. Мне как раз нужен бариста. — А ничего так, что я максимум могу… ой, да ничего не могу, блять. — Ясно, — Сережа громко вздыхает, встает за стойку и подзывает Эрика к себе. — Сюда иди, горе, учиться будем. Весь остаток дня они тратят на обучение: молоть, выливать, вспенивать. Шутов глазки в кучку собирает — ему легче гитарное соло к песне написать, чем сделать нормальный кофе. Однако спустя тысячу сорок одну попытку, послав кофемашину пару раз к чертовой матери и в бессилии побившись головой об стойку, у него наконец-то получается, а в глазах загорается огонь, который Сережа видел только тогда, когда Эрик играл на гитаре. — Понятия не имею, какой должна быть идеальная кофейня, — признается Эрик. — Но мы это сделаем. \\ Шутову бы уехать обратно в Краснодар, к семье, к студии, к друзьям, но он проводит с Сережей один день, второй, неделю — и понимает, что уезжать не хочет. По-крайней мере, сейчас. Трущев этого самопожертвования, честно, не совсем понимает — это у него там ничего практически не осталось, а у Эрика целый мир был — и он так просто отказывается. Но PLC все равно помогает ему найти съемную квартиру в нескольких улицах, отдает вторые ключи от кофейни и каждый вечер слушает глухое бренчанье гитары. Сережа не замечает того момента, когда они стали настолько друг с другом повязаны. — Как кофейню назовешь? — Что? Эрик закатывает глаза, силясь не высказать Трущеву сразу же, какой он придурок. — Ну, знаешь, название. Табличка с красивыми буковками, привлекающая внимание посетителей. Если хочешь, можем погуглить или залезть в словарь, а то старческий маразм, все дела. — Да понял я, понял, — отмахивается PLC, задумчиво оглядывая кофейню, будто где-то на стене найдет интересующий его ответ. — Я не думал об этом, так что… — Как истребитель назовешь, так он и полетит, — чеканит Шутов, как школьник около зеленой доски, — Только не говори мне, что ты хочешь какое-нибудь тупое название, вроде «Это юг, детка», «Перекати-кофе» или — что еще хуже — просто «Кофейня у PLC». Я б в такую ни то что не зашел бы, я б жаловался властям и добился бы… — «Восход». — А? — в свою очередь не понимает Эрик. — Ну, знаешь, название, — передразнивает его Сережа. — Табличка с красивыми буковками. «Восход». Вот как мы назовем мой… наш истребитель на взлетной. На слове «наш» у Сережи голос все-таки предательски дрогнул, но Эрик делает вид, будто не заметил. Вместе над дверцей вешают табличку с аккуратной надписью «Восход». Маленькая, сбывшаяся мечта. Пора взлетать, истребитель. \\ — Такая дикая хуйня случилась, — вместо приветствия кричит Эрик, вваливаясь в кофейню. Сережа заинтересованно поднимает взгляд от бумаг. — Подхожу к «Восходу», а на улице стоит бомжеватый парень, видел, наверно, типа из уличных музыкантов. Держит бумажный стаканчик, смотрит на прохожих с жалостью, его трясет всего от холода — погодка не самая приятная. Ладно, думаю, вытянул последние деньги, кинул ему в стакан, а вместо благодарности услышал мяукающее «Там, блять, кофе». Мы, кстати, познакомились, его Максом зовут. — Эрик, блин, — PLC потирает переносицу, пытаясь сосредоточиться на делах, а не на рассказе о бродячем музыканте. — Он классный. В смысле, я слышал, как он поет. Что-то в нем… не знаю, как объяснить, но цепляет. Эрик садится напротив, откинувшись на спинку стула, и готовится к выговору, когда слышит усталый вздох. — Только не говори мне, что решил приручить какого-то бездомного, — в голове, конечно, звучало намного серьезнее, но в итоге от своего же ответа рассмеяться хочется. — Людей не приручают, — пожимает плечами Шутов. Во взгляде PLC читается отчетливое: «Правда, что ли? На себя посмотри». — В любом случае, нам сейчас не до этого, ты прав, — резко сменяет тему Эрик, будто испугавшись этой проскочившей мысли, — Открытие «Восхода» через две недели, вот что главное. — Ага, — кивает Сережа, зачем-то смотря на распахнутое окно и силясь различить хотя бы отзвук игры на гитаре и голоса с мяукающими нотками, хотя с чего бы это его должно интересовать? — Нам пора ускориться. На улице начинается дождь. \\ Максу, честно, всегда нравилась дождливая погода. И сейчас нравится весь этот символизм, запах мокрого асфальта после, но, знаете, в такие моменты он предпочитает наблюдать, сидя в теплой квартире, а не на грязном асфальте у какого-то дома. Ну, мечтать не вредно. Дождь идет уже часа три и даже не собирается останавливаться, будто надеясь смыть с лица Земли всех грешников. Главная мразь страны, как позиционировал себя Свобода, просто ждет своей участи. Придерживая рядом с собой защищенную от дождя чехлом гитару, Максим напевает себе под нос какую-то мелодию, не обращая внимания на беглые взгляды прохожих под разноцветными зонтами. С каждой минутой их становится все меньше и меньше. Капли воды стекают по светлым прядям, и Макс трясет головой, отчего мокрые волосы еще сильнее прилипают к впалым щекам. — Все неизбежно бежит к концу, лови момент и беги домой… — севшим голосом шепчет Анисимов слова песни, которая все никак не дает ему покоя в последнее время. Вот только дома, блять, никакого нет. Бродячий кот, вот ты кто. Видели брошенных котят на улице, в дождь, грязных, мокрых и несчастных? Вот из той оперы. Увлеченный мыслями, Макс не сразу осознает, что дождь больше на него не капает, будто выключили, как воду из крана.

Моя рука над твоей головой, Мы любим и живем под водой.

Поднимает взгляд и видит мужчину, который держит над его головой зонт, сам же быстро намокая. Максим пытается сфокусировать взгляд и рассмотреть его, но не может — лишь смутные очертания, больше всего запомнилась хлипкая на вид кожанка (южный пафос виден невооруженным взглядом), которая от московской слякоти совсем не спасает. Так и стоят какое-то время, Максим ждет, когда же рука дрогнет над его головой и исчезнет, мужчина просто стоит, будто на что-то решается, а потом оставляет зонт в чужих руках, кутается в кожанку и уходит, так и не сказав ни слова. Макс даже на мгновение в реальности всего это сомневается, мало ли, привиделось за пеленой дождя, вот только одно «но». Зонт все еще в руках держит.

Мы так хотим друг друга любить, Но не хватает немного дождя.