Зализывая раны

Планёрки всегда были самым унылым, что могло произойти с тобой с утра, если ты носишь звание высшего офицера. Каждый день ровно в девять тридцать начиналась головомойка в конференц-зале, и не дай Бог ты опоздаешь — капитан Скуало способен своим голосом творить воистину жуткие вещи. Барабанные перепонки лопались только так. Но не так давно произошло одно не то, чтобы значительное событие. Хотя, это как посмотреть. Чёлка скрывала глаза Бельфегора, благодаря чему Скуало не знал, чем он занимается на самом деле. А между тем Фран слишком очаровательно насупился, со скукой слушая монолог Скуало на тему «Все вы мусор, у которого руки из жопы растут». «Ну и о чём Лягушонок думает?» — пронеслось в голове у Бельфегора. Фран явно думал о чём угодно, но не о перестановках кадров, которые предлагал Скуало. Уж слишком хорошо Бельфегор узнал его. Из-под ворота кителя виднелся воротник тёмно-синей водолазки — бедняга снова мёрз. Под зелёными глазами, напоминающими своей насыщенностью дикорастущие луга в летнюю пору, залегли тени — кто-то не спал сегодня ночью, и чья же это вина? Бледное, правильное лицо обрамляли светло-зелёные пряди, что сочеталось с зелёными глазами слишком правильно. И чуть приоткрытые губы, с которых всё той же ночью срывались восхитительные стоны. «И когда я стал восхищаться Лягушками?» — усмехнулся про себя Бельфегор, подпирая рукой щёку. Фран так ничего и не вспомнил. Они не смогли подобрать слово-программу, чтобы развеять иллюзию забвения. Фран пытался, он действительно сделал всё, чтобы выяснить, что же было в его голове совсем недавно, но всё впустую. Иллюзия забвения на то и иллюзия забвения. Так просто от неё не избавишься. — Но я хочу вспомнить, — сказал тогда Фран, а сердце Бельфегора кольнуло. Не ему ли знать, каким иногда мерзавцем он бывает? Для них всё стало вновинку. Чувства, признания, ласки. Даже наивное «я тебя люблю» не развеяло иллюзию забвения. Но страсти разгорались. Они сгорали в пламени своих желаний. А Лягушка отныне улыбался. По-своему, только губами — в зелёных глазах по-прежнему стояла беспроглядная тоска вперемешку с ленью. Но Фран отнюдь не неэмоциональный, напротив. Для Бельфегора стало настоящим откровением: оказывается, эта наглая Лягушка, которая за словом в карман не лезет, довольно ранима и иногда излишне апатична. Желание оберегать Франа в нелёгкие для Варии и Вонголы времена крепло с каждым днём, и оно было столь сильным, что даже немного пугало. Когда проходишь грань, едва не утратив нечто важное, как-то открываются глаза и взгляд на мир больше ничего не затмевает. Вот только Фран смотался после планёрки слишком быстро. Раз — и его уже нет. Отвлёкшись на Луссурию, смахнувшего на него ногтевую пыль с пилочки, Бельфегор не успел посмотреть, в какую сторону ушёл его Лягушонок. Времена были суровыми, каждый день мог стать для них последним. Связи между людьми становились крепче. Когда Бельфегор шёл по коридору, его взгляд зацепился за снежный пейзаж за окном. С неба хлопьями падал свежий снег. «И ведь точно, скоро Рождество», — вспомнил Бельфегор. Из-за Милльфиоре дни превратились в ком из повторяющихся миссий о зачистке и поиске информации. Бесконечный, тягучий и пахнущий прокисшими цветами, прямо как новая семейка. А снег всё падал и падал, укрывая собой тёмную землю с островками блёклой травы. И посреди всего этого белого великолепия Бельфегор обнаружил свою потерю. На одном из деревьев, стоя на крепкой толстой ветке, прыгал Фран. Его губы открывались, он что-то говорил. «Простынет же», — пронеслась в голове мысль. Бельфегор покинул коридор прямо через окно, спрыгнув на улицу. Ставни захлопали на ветру, но его это уже не волновало. Снег поскрипывал под подошвами сапог. За ним тянулся след, отмеряя путь Бельфегора от резиденции до пролеска, окружающего сам замок. На открывающиеся посреди снежного моря голые участки вновь падали белые хлопья, скрывая их от чужих глаз. — Мне холодно, мне холодно мне очень-очень холодно, — услышал Бельфегор нудное распевание какой-то дурацкой песенки Франом. С каждым шагом это «Мне холодно, мне холодно, мне очень-очень холодно» становилось всё отчётливей. Пар вырывался изо рта Франа, когда он подпрыгивал на ветке и выдыхал слова своей песенки. — Лягушонок, спускайся, — позвал его Бельфегор, вставая под веткой. Их разделяли метра три с половиной. — Мне весело, мне весело, мне очень даже весело. Мне весело, мне весело, но завтра будет месиво, — пропел Фран и замер. Они смотрели друг на друга. Пар вырывался из ноздрей, исчезая в падающих с неба хлопьях снега. — Слезай, Лягушонок, — ещё раз повторил Бельфегор и широко расставил руки. — Я тебя поймаю. Фран склонил голову набок. Снежинки покрывали его светло-зелёные волосы, точно зимняя шапка. Снег оседал и на плечах и воротнике. Точно зимний покров. — Точно поймаете? — с сомнением спросил Фран, вынимая руки из карманов кителя. — Просто слезай. И Фран спрыгнул с ветки, то он упал прямо в объятия Бельфегора, утыкаясь ему холодным носом в щёку. Его ноги не касались присыпанной снегом земли. — Я просто хотел летать, Бе-е-ел-семпа-а-ай! — сообщил ему чуть погодя Фран, когда Бельфегор, держа его на руках, возращался к входу в резиденцию Варии. — Лягушки не летают. — Ну, а вдру-у-уг? — Не говори глупостей. Фран уткнулся в его грудь, пряча от Бельфегора озарившую лицо улыбку. Открылась входная дверь, громко скрипнули петли. Со светло-зелёных волос заботливо смахнули снег. «И дальше не буду ему говорить, что я всё вспомнил», — решил для себя Фран. Он был действительно счастлив, что бы им ни готовило будущее. Пусть даже завтра не наступит, сегодня у них есть тепло и они сами. А всё остальное как-то успеется. Не стоит забегать вперёд. Всё только начиналось. А, может, уже заканчивалось?