Наследник

Вернувшись после свадебного путешествия из Китая, Джи Ху застал возле дома курьера с заказной бандеролью. Курьер почти двое суток нервировал своими появлениями деда и охрану, поскольку наводил на мысли о неприятных новостях. Джи Ху аккуратно расписался в получении, унес бандероль в кабинет и вскрыл упаковку. Обложку книги для записей и почерк Джи Ху узнал сразу. Когда-то он уже заглядывал в эту тетрадь. Тогда в ней было исписано всего несколько страниц. Джи Ху целый хитроумный план придумал, чтобы хоть одним глазком глянуть, чем занят его гувернер, когда запирается в своей комнате. Впрочем, это оказалось не так сложно: примерно две недели притворялся по вечерам спящим, а как только учитель скрывался в своей спальне, переодевался в одолженные у Со Хён темные вещи и шнырял по кустам во дворе. И, пока учитель искал вокруг дома нарушителя границ частной собственности, пробирался обратно в дом. Устроить одним прекрасным днем небольшую диверсию с пристегиванием гувернера наручниками к кровати тоже трудностей не вызвало. Чуть сложнее было придумать, как заставить своих друзей думать, будто эта мысль пришла в голову им. Убил он одновременно как минимум трех зайцев: первое, выместил свое разочарование за то, что гувернер его не был в восторге от своей должности, во-вторых, добыл себе компанию развеять скуку утренней тренировки, в-третьих, посмотрел, что там и как устроено у взрослых мужчин. Ну, и до кучи вдоволь полюбовался на мучения своих друзей, которые, как ни крути, нет-нет, да и успевали его достать своими выходками, ошибочно полагая, что Джи Ху, витая в своем мире, ничего не замечает или, подобно пресловутым святым, имеет склонность подставлять вторую щеку. — Джи Ху, сынок, — услышал Джи Ху обеспокоенный голос деда, — что там? Джи Ху поспешно кинул пакет в стол и выдернул с полки первую подвернувшуюся нотную тетрадь. — Все в порядке, дедушка, — радостно улыбнулся Джи Ху и бережно перехватил книжку под носом у деда. — Давно ждал эту посылку — черновики одного знаменитого европейского композитора. Музейная вещь. Джи Ху, изобразив радостный трепет и легкое нетерпение, сел за рояль и тут же принялся наигрывать мелодию. Собственно, насчет черновика и музейной вещи он не соврал. Только получал он ее года три назад. А до записей Джи Ху добрался ближе к ночи. Прочитал прилагающуюся записку, закрыл дневник своего бывшего гувернера немного трясущимися руками. Учитель писал крайне мало и скупо, оставляя буквально выжимку от всех тех событий, что имели место быть в их жизни. Почти ничего. Почти ни слова о том, каким Джи Ху был сволочным эгоистом и маленьким избалованным собственником по отношению к нему. Ни на шаг не отпускал. Еще ему нравилось выводить учителя из себя, ведь тогда можно было чувствовать, что гувернер живой человек, способный на эмоции. С него слетала маска этой его суровой невозмутимости и назидательной правильности, и столько тепла скрывалось под ними, столько доброты. И настоящее, большое, горячее сердце. Вовсе не надо было обладать рентгеновским зрением, чтобы разглядеть его. Джи Ху еще до того, как добрался до дневника, задумывался о том, как сделать так, чтобы учитель остался с ним насовсем. А после — часто фантазировал о том, чтобы влюбить его в себя. То, что мужчины могут любить мужчин, для Джи Ху уже в то время было далеко не откровением. В центре Суам десятилетний Джи Ху однажды случайно оказался свидетелем подобного свидания. Вообще это его культурное наследство на самом деле являлось одним большим домом терпимости для крупных бизнесменов, чиновников и им подобным, тем, кому в силу их статуса походы в публичные дома грозили неприятностями или даже скандалом. Раз оказав финансовое покровительство культурному центру, эти люди ощущали себя в нем как хозяева и осваивали всевозможные служебные помещения, беззастенчиво назначая встречи своим возлюбленным. И прекратить это безобразие было невозможно. Джи Ху как-то очень легко представил на месте той однополой пары себя и учителя. Что это его тот обнимает, целует, ласково говорит, что не отпустит от себя никогда и никуда. Джи Ху увиденная сцена совсем не напугала, даже неловкости в нем не вызвала, не говоря уже о возбуждении. Только легкое раздражение от несбыточности навеянных ею мыслей. Его вообще мало что способно было напугать, кроме застарелых укоренившихся страхов, с которыми он уже ничего не мог поделать — они давно ушли куда-то глубоко и мало поддавались сознательному контролю. Словно бы компенсируя эти недостатки, в отношении многих других вещей в нем развилось его самого пугающее бесстрашие, почти жестокость к самому себе. Но даже у мелкого Джи Ху хватило мозгов сообразить, что о таких отношениях и чувствах не принято распространяться, и вообще в обществе они почти повсеместно не одобряются и сильно осуждаются. Да и сам его учитель будет отнюдь не в восторге, обнаружив в воспитаннике подобные наклонности. Что, однако, совсем не помешало Джи Ху изводить учителю нервы трудноуловимыми, но ощутимыми импульсами соблазна, вызывающими своей неопределенностью головную боль и вечную неловкую напряженность. Нет, Джи Ху не кокетничал, не строил глазки и не делал намеки. Упаси Боже, какая пошлость! Он просто старался быть лучшим во всем, в чем только мог (и не мог тоже, прокляни Бог большинство видов спорта и математику с физикой. Хотя в старших классах, когда из математики исчезли почти все цифры, все же нашел в ней необъяснимое очарование), демонстрировал исключительную преданность, следил за тем, чтобы выглядеть красивым, как произведение искусства, не забывая оставлять впечатление нежности, хрупкости, беззащитности и немного романтичной растрепанности-неприкаянности (вот уж огромное спасибо его старенькому учителю-искусствоведу и его лекциям об эстетике в живописи, скульптуре, литературе и прочем). Сейчас Джи Ху понимал, что это он, и никто другой, сделал атмосферу в их доме какой-то странной и нездоровой, почти невыносимой, и заставил их обоих вариться в ней день и ночь. Оставалось только удивляться здоровой психике и устойчивости гувернера, ни на грамм не поддавшегося попыткам подопечного медленно затянуть его в эту липкую паутину. Джи Ху на самом деле не испытывал к учителю ни романтической любви, ни влечения, он просто хотел, чтобы тот всегда был рядом и заботился только о нем. Маленький Юн соблазнял неумело, наощупь, сам толком не понимая, что делает. Но последствий в виде физической близости Джи Ху не слишком боялся. Знал наверняка, что гувернер его не тронет. Уже много позже, познакомившись волею случая с Мином, счел небесполезным подружиться, узнать его самого и его жизнь поближе: все же интересно, как оно, когда про тебя слухи всякие ходят. Испытывал естествоиспытательский интерес и к тому, как это, когда враги перестают, наконец, фальшиво улыбаться тебе в лицо и выказывают настоящее отношение в виде неприкрытого презрения. И сможет ли он выстоять, когда от него отвернутся друзья. Джи Ху предполагал, что рано или поздно озабоченный Мин полезет приставать, и решил уж заодно и проверить, если такое все же случится, что он ощутит от прикосновений парня. Сначала было непривычно и оттого неприятно, но со временем острота непривычности ощущений сгладилась, и Джи Ху обнаружил, что ему гораздо комфортней с Мином, с которым его связывает дружба и любовь к музыке, чем с чужими девушками, с которыми у него совсем нет ничего общего. Свою бисексуальность Джи Ху в конце концов принял без истерики, лишь с некоторой долей грусти по поводу того, что в приличном обществе таким не похвастаешься. Мир чувств Джи Ху соткан из такой тонкой материи симпатий, влечений и антипатий, что и объяснения с друзьями представлялись Джи Ху делом довольно утомительным и неблагодарным. Со И Джон его бы, возможно, принял, но едва бы понял. Сон Ву Бин скорее всего бы понял, но не смог бы принять. А лучший друг Гу Джун Пё и не принял бы и не понял. Он совсем другой. Чистый. Цельный. Душа у Джун Пё непорочна и нетронута, как у ребенка. Его чистоту Джи Ху очень ценил. Немного меланхолил Джи Ху и еще по одной причине. Ему хотелось, как бы он ни закрывался, все-таки хотелось, чтобы рядом с ним был человек, который бы понял и принял его со всеми этими сложностями и противоречиями: с добротой и жестокостью, с его заботливостью и замкнутостью, со светом и тьмой в его душе. Однако понимал, что именно из-за тех самых противоречий это его желание имеет мало шансов сбыться. Также он волновался о том, что, сам того не желая, может причинить боль близкому человеку своей неопределенностью. Сам он был человеком весьма умеренных страстей и вовсе не стремился прослыть оригиналом или целенаправленно усложнять отношения. Но эта неудобная двойственность оставалась неотъемлемой частью его натуры. А личные отношения все же та область, где, гоняясь за двумя зайцами, определенно останешься ни с чем. Своё нескромное предложение учителю Джи Ху сделал далеко не спонтанно. Готовился долго. Не полагаясь только на откровения Мина, прочитал несколько медицинских справочников и книг по сексологии (впоследствии обнаружилось, что семена знаний попали на благодатную почву животрепещущего интереса, и его мозг впитал всю информацию, как губка, крепко и надолго). Какое-то время прикидывал, насколько он готов распрощаться со своей мужской гордостью. Решился. Готов был примириться и с тем унизительным фактом, что ему еще может даже понравиться. Никому его мужская гордость и честь в итоге не понадобились. Со своим гувернёром Джи Ху просчитался по-крупному, предположив в нем гораздо меньший запас любви и порядочности и гораздо большую долю авантюризма. И, как следствие, просто вынудил его сбежать. Теперь Джи Ху скользил невидящим взглядом по строчкам записей и не мог найти выхода своему горю. Прихватив тетрадь и не отдавая себе отчета в действиях, Джи Ху машинально прошел в гараж, сел за руль автомобиля, выехал за ворота. Он ехал по ночной трассе до тех пор, пока не достиг указателя выезда из Сеула. Он ехал еще несколько часов в сторону Кунсана, если верить дорожным указателям; остановился возле туристической зоны, вылез из машины, вспомнил, что где-то здесь должна находиться самая большая дамба в мире. Обратно сел в автомобиль и доехал до места, с которого уже было видно саму дамбу Сэмангым. Около часа просидел, склонившись к рулю и спрятав голову руками. Когда открылись шлюзы, и вода с ревом устремилась вниз, Джи Ху закричал…