Ложь, или Право на убийство

      — Подтянуть левый фланг!       Крик с трудом прорвался в уши сквозь грохот очередного раската грома. Ливень стучал по шлему, но вопль главного мы смогли расслышать и подтянулись друг к другу. Конечно, насколько это возможно в куче грязи и воды.       Я споткнулась и, пытаясь сохранить равновесие, оперлась на меч. Неважно, что говорят по этому поводу старожилы и ветераны. Да, меч не должен знать грязи и сырости, но не на самой войне, а после. Только после. Когда попадаешь в отпускной или просто в казарму, меч — это первое, что чистится. И то не до блеска, а просто от грязи и воды. Чтобы не заржавел. Чтобы можно было биться дальше. Вновь и вновь опускать его на тело врага, который по сути своей мало чем отличается от нас.       С чего вообще началась резня, гордо именуемая людьми «войной во имя рода»? Я не знала. И, думаю, мало кто смог бы ответить. Война шла слишком долго. Дольше, чем поколение*, и уж точно дольше, чем память людей. Понятия и причины давно уже подменились с истинных на те, которые были выгодны верхам. Тем, кто отправлял солдат, совсем еще зеленых солдат, друг против друга, как игрушечных — ведь с той стороны чаще всего стояли такие же несмышленые ребята, эльфы и люди. Убивали друг друга и взрослели — кто сумел выжить. А потом всё равно умирали, в очередном бою или после, и ряды постепенно заполнялись новыми юнцами. Так было всегда. Для меня — всегда, и даже для моей матери это успело стать обыденностью.       Немного отдышавшись, — хотя, когда лицо прикрыто забралом, отдышаться кажется чем-то невозможным, — я вытащила меч из грязи и выпрямилась. Фланг продвинулся вперед ненамного, я успею нагнать своих до того, как заметят мое отставание.       Война шла своим чередом. Дожди лили, когда им положено. Битвы никто не отменял.       По шлему скользнула алебарда. Не как удар, просто привлекая внимание. Почти вслепую из-за дождя я развернулась, пытаясь понять, какого от меня кому надо.       — Рэй, мать твою! Приказ, мля, для кого?       Наш главный. Злющий бородатый мужик, которого поставили присматривать за нами то ли ему в наказание, то ли нам. Не то чтобы он особо зверствовал, так, умеренно. Все свои выходки называл «заботой о выводке ублюдков».       Я поморщилась. Он этого всё равно не заметит: шлем глухой, в щели только часть глаз видна. Вообще для меня шлем — сплошное неудобство. Но даже я, вечно недовольная ограничениями в движении, перестаю страдать, когда стрелы скользят по нему.       Главный снова привлек мое внимание своим любимым способом: древко не сильно, но ощутимо опустилось на плоскую поверхность шлема.       — Давай, принцесска, шевели задом! В тылу врага нет, но это ни хрена не значит. Может, твой меч спасет жизнь одному из наших! Давай! Шевелись.       Я не испытывала ничего от его слов, хотя знала, что отчасти он прав. Развернувшись, молча потащилась догонять остальных. Земля под ногами скользким болотом засасывала ноги по щиколотку, стоило только остановиться.       Сегодняшняя битва походила на нелепые пьяные танцы. Шаг вперед — и, потоптавшись на месте, два назад.       Несмотря на изрядные неудобства от проливных дождей, я любила такую погоду. Вода лучше огня… И для меня всегда так будет.       Как только я добралась до своих, тут же протрубили отступление.       — Ну наконец-то… наигрались, уроды, — тихое бурчание из-под шлема соседа на самом деле было не таким уж и тихим, раз я расслышала.       Мотнула головой в знак согласия. Да, наигрались. На сегодня.       Проклиная всё на свете, но молча, мы двинулись обратно в лагерь. Останавливаться на месте смысла не было, все знали наверняка, что эти несчастные несколько миль враги не займут. Хотя бы потому, что они тоже отступали. Назревал перерыв.       Несмотря на такие «шуточные» маневры, смерти здесь были настоящие. Крики, боль и страх делали войны реальными… и глупыми. Никто по-настоящему не помнил, зачем всё это происходит, но всем было плевать. Потому что нас так вырастили, и еще мелкими мы слышали сказки о неприятеле и зверствах, что он чинит. Потом выросли и поняли, что, даже если не веришь во всё это, будешь убивать просто за деньги. Жить как-то надо, а ничего другого не умеешь. Только махать оружием, да кричать громче, чтобы приглушить страх. Усталость, что неизбежно приходила на войне, многие быстро заливали вином и заглаживали шлюхами — или попросту насилием в захваченных селениях.       Добравшись до лагеря, я первым делом сняла шлем и подставила лицо дождю. Как я его любила… Дождь успокаивал и дарил надежду на хорошее.       Кто-то, проходя мимо, толкнул меня в бок.       — Эй, Рэй, ворон не считай. Нет их там. Погода нелетная! Айда лучше ко мне, я тебе звезды покажу.       Элвар. Вечно со своими шуточками, словно это поможет ему ко мне в штаны залезть. Ну уж нет. Я с ним слишком долго воюю, чтобы на милую улыбку купиться. Мне ли не знать, что временами он не моется до самого отпускного — мол, примета плохая. Месяцами вшивый ходит. Как только шлюх от него не воротит?       — Эй, Эл! — наигранно весело крикнула я вслед.       Он обернулся, мило улыбаясь. Улыбка хороша, ничего не скажешь. Только потому с закрытыми губами, что зубы гнилые да выбитые.       — Помойся хорошенько, прежде чем в казармы идти. Я через три ряда от тебя, и то воняет.       Эл побагровел. Я подобралась, готовясь к драке. За ним станется, сцеплялись уже. Все, кто успел расслышать, разразились смехом. Кто-то крикнул:       — Эл, ты бы правда помылся да лучше к шлюхам. Сдалась она тебе. Всё принца своего ждет, принцесска!       Я поморщилась и пошла к бочке с водой, хотя дождь и так смыл с лица почти весь пот. Мне не было обидно от их шуток. Просто порой возникало желание вспороть брюхо всем шутникам.       Сзади кто-то снова хохотнул, и вскоре шум превратился в обычный. Радуются, что живые и силы на баб есть. А то. Какие еще развлечения солдату, кроме драки, вина, карт да сисек?       Меня немного сторонились — потому что пить я уже давно перестала, а к шлюхам и не ходила. Зато почти всегда хмурилась и любила дождь. Даже по ночам порой выходила из палатки и стояла мокла. Всем это казалось странным, а я просто любила думать, ощущая холодные капли. Мысли солдату лишние, так считали многие, однако мастер научил меня другому. И то, что я много думала, не мешало мне убивать. Почти. Меня сторонились и за то, что думаю больше, чем нужно. Но всё же ценили: я не подводила и не трусила.       В отражении на меня смотрели усталые глаза. Надо выспаться, неизвестно, когда снова поднимут. Тем более сейчас многие рванут в бордель, и в казармах будет тише, чем обычно. Доспех давил на уставшие мышцы — снова будет болеть спина.       В этом нелепом бою я не убила ни одного противника. Не успела из-за всех этих «пьяных танцев» по грязи.       «Бой, проведенный без единой жертвы, — идеальный бой». Так говорил мастер. Вот только идеальных боев не бывает, ведь не я одна воюю.       Я устало подняла взгляд к небу. Интересно, где сейчас мой мастер? Где сейчас мой принц?.. Так его за глаза называли там, где я росла. Здесь же, в этом подразделении, вообще только это и знали — его прозвище. Ничего больше. Поэтому частенько любили фантазировать о том, чего никогда не было. Правда, после пары крепких драк желающих смачно пошутить по этому поводу стало гораздо меньше. И всё же они бывали. Всем рты не заткнешь, как бы ни хотелось.       Наспех умывшись, я доплелась до своего места в казарме и с облегчением сняла сперва доспех. Оглядела ровные ряды железных чешуек — сегодня они были заляпаны просто грязью, ничего особенного. Чуть позже почищу. Скинула слегка пованивавшую от пота стеганку. Выложу на солнце проветриться и просушиться, как дождь кончится. Когда отбросим этот отряд темных подальше, конечно. Мы их не первый день тесним, скоро это должно кончиться. Нужно будет занять холмы, к которым они отступили, очень уж удобное место получится потом: с этой стороны они пологие, нам атаковать не так сложно будет, а вот с той, внешней стороны, их взять сложнее. Особенно если укрепления достроить.       Ребята умудрились развести небольшой костер около второго входа, и теперь он уютно потрескивал сквозь веселые разговоры. Я старалась не смотреть на огонь. Скинула грязную одежду, тут же заметив чужой взгляд на своей груди. Эл стоял неподалеку и глупо ухмылялся, показывая зубы. Н-да, лучше уж его обычная улыбка… Натянув свежую рубаху и подвязав штаны, я хмуро спросила:       — Что, Эл, сиськи в шрамах не видел? Могу устроить.       На мое удивление, он смутился и промямлил:       — Да ладно тебе, Рэй. Я ж просто посмотреть.       Такое оправдание немного повеселило, и я, уже добрее, ответила:       — Иди-ка ты в бордель. Шлюхи не бесконечные. Очередь будет.       Не дожидаясь ответа, я всё же пересилила нежелание и пошла к костру. Там было гораздо теплее. Намного теплее. А если совсем близко подойти, то вообще горячо. А если руки сунуть в огонь — кожа оплавится и боль ударит по самому нутру. А если еще и привяжут к столбу, то никуда не денешься, будешь гореть. Одним ясным, теплым днем…       Крики приходили из воспоминаний сами собой. Я была совсем мелкая, но тот день запомнила очень хорошо.       — Эй, Рэй! — неожиданно окликнул главный.       Он стоял у самого костра и грел руки. Я подошла поближе. Огня я не боялась, просто он заставлял вспоминать детство.       — Завтра выдвигаешься в город… — начал он ворчливо, как и всегда. Словно только подойдя, я уже успела ему всю жизнь испортить.       — Зачем?       Не то чтобы меня это сильно волновало, просто интересно.       — Кром вызвал. Что-то ему там надо.       Внутри впервые за долгое время словно что-то оборвалось и прошелся холодок. Вызвал — значит, по делу, иначе увиделись бы только в отпускной… Что-то подсказывало: не к добру.       — Че молчишь, принцесска?       Не выдержав, я мазнула по главному не скрывающим злобу взглядом. Улыбка на его лице застыла, и в следующий момент я услышала ожидаемое:       — Эй, ты… ты поняла меня вообще?       Кивнув, я совершенно равнодушно повторила:       — Завтра отправляюсь в город, в распоряжение известного под именем Кром.       — Молодец… — Больше ничего не сказав, главный отвернулся от меня.       Я молча посмотрела в костер. И всё-таки — зачем?       

***

      С утра солнце жарило вовсю, но лес встретил прохладной тенью от деревьев. Лошадь шла медленно, вяло. Я не торопила. Время есть, иначе бы отправили выступать прямо в ночь.       Отрада фыркнула, отгоняя назойливую муху от ноздрей, и споткнулась. Почти по привычке, не вдумываясь, я погладила ее по грязно-рыжеватой шее.       — Давай, милая. Идем. Отдохнешь в городе…       Мне не было жаль эту уставшую лошадь, на которой обычно ездили от одной части к другой с мелкими поручениями, или — изредка — выезжали в город. Где ставили на общую конюшню, и через какое-то время она возвращалась на место распределения части с тем же самым или новым седоком. Наверное, ее жизнь очень скучна. Но, в отличие от боевых коней, наша Отрада прожила несколько их жизней. Когда атакует конница, первым делом бьют по лошадям…       Солнце просвечивало сквозь чуть пожелтевшую листву, бросая причудливые тени, изредка заставляло жмуриться. Я чувствовала себя такой же уставшей, как эта лошадь. Много боев прожито, многое хочется просто забыть. Ухо на миг резанул показавшийся громким среди тишины стук: дятел доставал себе еду. Какие-то мелкие зверьки изредка шебуршались в кустах. Сейчас я ехала одна по хорошо натоптанной за не один год дороге, хотя по ней время от времени кто-то ездил, даже обозы с едой проходили.       Ярко пахло травой и прелыми листьями. Дождь щедро полил вчера землю, как и наши головы на поле боя. Лес, как и я, любил дождь. Мастер тоже любил дождь и леса…       Мерный шаг старой лошади и ощущение, что я до сих пор жива, настраивали на спокойные раздумья и воспоминания. Ветер прошуршал в кронах, и я огляделась, рассматривая ставший более резким танец теней от листьев.       «Рэй, леса нужны как людям, так и нам. Многие солдаты напрасно недооценивают их значение…»       Мягкий голос мастера сам собой всплыл в сознании. Тогда я была еще очень мелкой и запуганной. Меня только-только привезли в казармы. Сказали, что я сирота и родители погибли во имя нашего короля…       Так было больше шансов, что за меня крестьянам немного заплатят. Они говорили так убежденно. Будто их совсем не тревожило, что они сами сожгли мою мать как пособницу темных эльфов и зарубили отца, пытавшегося ее защитить.       Ну да, полуголодные крестьяне, которые до последнего будут верить, что их родная страна и добрый король всегда защитят от злобных тварей… Которые разоряли их дома, убивали их женщин и мужчин. Которые — совершенно точно! — хотят только смерти и крови.       Которые, как и они, просто хотели есть. А смерти на всех войнах есть, были и будут.       Когда меня определили в казарму к мастеру Вэйде, он долгое время часто находился рядом. Я не знаю, почему он выделил меня среди многих сирот. Может, из-за тогда вечно заплаканных и запуганных больших глаз. Может, из-за рыжего комка шерсти, которого я называла своим котенком и ни за что бы не бросила. Может, из-за ночных кошмаров, от которых своим криком я будила всю казарму.       Нам, мелким, полагалась помимо мастера также то ли нянечка, то ли надсмотрщица. Одна на всю казарму, эта бедная и уставшая, но очень добрая женщина у нас, конечно же, была. Старая Марта… Я улыбнулась, с теплотой вспоминая уже умершую женщину. Мы были ее последними детьми.       Как бы то ни было, но чем-то я приглянулась и самому Вэйде. Он много разговаривал со мной, отвечал на бесчисленные вопросы — даже когда я подросла, и вопросы стали дерзкими, а порой и почти хамскими.       Он тогда говорил, что лес рядом с нами — один из немногих, которые еще оставались живыми и теплыми. А недавно прошел слух, что в лесу подальше, за нашим лесом, начали пропадать люди. Да бесследно, а не в руки темным эльфам попадали. Но меня это особо не волновало, ведь всё неизбежно, конец приходит всему. Люди умирают. Дома рушатся. Деревья тоже могут погибнуть. Любимые исчезают, одежда изнашивается… Есть только одно, что никогда не прекратится и не закончится. Война. Она очень и очень длинная, может быть, бесконечная…       Грусть когтями черной кошки царапнулась в душе. Отрада опять фыркнула, будто ловя мое настроение.       — Всё хорошо, милая, — я погладила ее. — Всё хорошо…       Зашумевшие от ветра листья подтвердили, что да — пока всё хорошо.       Солнце почти скрылось, когда я остановилась на ночлег. Стреножила Отраду и отправила ее погулять немного. Пусть поест свежего, пока есть что. Скоро все пожелтеет, следом придет зима, и лошадь увидит только сухое сено. И то если не будет сильно голодно. Иначе она может и топор мясника увидеть.       Отрада топталась неподалеку от моей лежанки из плаща и веток. Кусочек вяленого мяса и немного сыра на ужин — сейчас это почти роскошь, хоть сыр и чуть заплесневел. Костер я не разводила. Желудок больше не сводило от голода, от холода защищал теплый плащ, а ночной лес меня не пугал. Я давно уже мало чего боялась на самом деле, скорее просто подстраивалась под окружающее, по привычке выдавая «нужное» поведение.       Темнота постепенно окутывала, словно поглощая и растворяя в себе. Я становилась частью леса и не испытывала страха от этого, хотя знала, что многие солдаты не любят останавливаться ночью в лесах или же разводят костры. Лошадь фыркнула неподалеку, и я чуть улыбнулась. Она хорошая, наша старая Отрада. Но когда-нибудь она умрет. Так или иначе, все приходят к своему концу. И чем ты старше, тем конец ближе. Этого я тоже не боялась.       После ухода Вэйде я много плакала, было больно и обидно от того, что он ушел и не вернулся. Во мне, тогда еще очень пламенной и юной, бушевал пожар. Но рядом был Бэлл, и это унимало огонь. Когда же вскоре после того погиб Бэлл… Унять пожар стало некому. Постоянные пьянки и драки в итоге поставили под сомнение мою пригодность, и я чуть не вылетела в резерв, несмотря на отличные боевые показатели. Я дралась даже с вышестоящими, я просто не могла остановиться. Но однажды утром поняла, что больше не больно. Просто что-то внутри, словно выжженное до пепла, немного саднило.       Конечно, иногда боль возвращалась до сих пор. Но она несравнима с тем, что я когда-то могла испытывать… По крайней мере, как я это помню.       Вэйде. Мой мастер… Он бы помог, если бы был рядом. И, наверное, я смогла бы остаться живой и яркой. Но он ушел, и после смерти Бэлла у меня остались только пустота и ночь.       Я тряхнула головой, отгоняя мысли. Кром наверняка на дело вызвал, надо поспать, пока есть возможность. Ночь настраивала на размышления, но я всё-таки солдат, и стоит отучаться думать лишнего. Слишком уж порой это мешает жить. Завтра доеду до города — и всё выясню.       Отрада тихо перетаптывалась рядом, не отходя далеко, словно, как многие люди, боялась темноты.       

***

      Лес пропустил меня спокойно, словно и не заметил. Лошадь мерно топтала уставшими ногами дорогу. Солнце к утру скрылось за плотными тучами, но до нового дождя еще было далеко.       Деревня на самой окраине леса встретила меня опасливыми взглядами крестьянок из огородов и тихим перешептыванием.       Я знала, что здесь не любят солдат. Однажды зимой я вела отряд к городу этой же дорогой. Уставшие, замерзшие и голодные, мы попросились на постой — если есть возможность, многие предпочтут выйти из леса, не разбивать там лагерь. И удобней всего остановиться в ближайшем месте, где есть люди, еда и теплая постель. Королевским указом давно запрещено угрожать жителям, грабить их или…       Мимо меня пробежал мальчишка лет пяти, размахивая палкой и крича: «Убить темных! Рвать! Рвать!»       …или насиловать.       Иногда мне было интересно: сколько из этих детей, из тех, которые бегают, размахивая своим пока еще детским оружием, — сколько из них рождены в результате насилия? Ведь всем известно, что законы существуют, чтобы их нарушать.       В ту ночь вместо того, чтобы спокойно предоставить ночлег, нас настойчиво гнали в город, обещали разве что дать — с возвратом — пару лошадей и какой-никакой еды… Но мы слишком устали, и было слишком много раненых. Я убедила дать нам постой — взамен на деньги и клятву вести себя тихо.       Мы и вели себя тихо.       Только вот за пару месяцев до нас здесь проходил другой отряд уставших солдат. Храбрые мужчины и женщины, что защищали жителей, чтобы те могли спокойно жить и просыпаться каждое утро. Они старались — служили, дрались и умирали за людей… Разве они не заслужили бесплатного хлеба, ночлега и пару женщин? Им всего-то нужно было согреться. Обогреть желудок, душу и тело…       Потом, уже в городе, я узнала от Крома: брали те «защитники» отнюдь не краюху и не одну женщину. Получив отказ — был ли он грубым, сейчас никто не узнает, — солдаты впали в бешенство. Они врывались в дома и брали всё, что видели. Женщин тоже. Девушек и одну почти девочку… Я видела ее, когда сидела ночью на постое. Она забилась в угол конюшни, пыталась спрятаться от нас под сеном. Я помню глаза этой девочки. Казалось, она умрет от страха, просто видя нас.       Они отрезали ей язык, наверное, чтоб не слушать мольбы остановиться, а может, это их веселило…       В тот год почти без перерыва шли бои, линия фронта подошла слишком близко к одному из ключевых городов, и никому не было дела до простой потасовки со своими же в какой-то деревушке. Тем не менее, всё постарались уладить. Пострадавшим выделили лучшую врачебную помощь. Женщинам разрешили вытравливать плод в течение трех месяцев — и это несмотря на строгий запрет детоубийства. Правда, в основном этот запрет лежал на простых крестьянах, у них потом легче было отобрать детей в королевскую армию. Нищета делала свое: порой они сами их отдавали, особенно когда казна могла выдать за детей немного денег. Также этой деревне выделили небольшую поддержку и помогли починить всё, что разрушили солдаты. Смутьянов же просто перевели по другим частям — разбросали, рассеяли весь отряд…       Сейчас, когда Отрада аккуратно и неторопливо ступала по деревенской улице, я четко ощущала на себе много настороженных взглядов. Они не собирались на меня кидаться, конечно, это было бы глупо. Они просто боялись. Боялись настолько, что, если к ним придут темные эльфы, они скорее им помогут, чем солдатам своей же страны, людям…       Это место и его жители меня изрядно беспокоили: слишком близко к лесу, который люди толком не контролируют, слишком близко к границе страны. Как бы темные сюда не сунулись. Я даже подумывала через Крома обратиться к кому-то из вышестоящих, обратить их внимание на эту деревеньку, на произошедшее в ней. Но что они сделают? Нельзя просто вырезать всю деревню. Можно купить верность деньгами, но это не будет верностью. Сколько волка не корми, он с тобой только пока в ошейнике.       Испытав вспышку неприязни к этим, в сущности, ни в чем не повинным людям, я слегка ударила лошадь по бокам.       — Давай, красавица. Н-но. Пошла. Пошла, хорошая.       Отрада недовольно фыркнула и прибавила ходу. Вскоре деревня с молчаливыми запуганными жителями осталась позади.       До города было еще полдня пути. Вечером меня ждали ванна и горячая, свежая еда.       Поля и рощи сменяли друг друга, и через несколько часов в мою душу вернулся покой. Конечно, я дитя войны и крови, но ничто человеческое мне не чуждо.       На одном из полей недалеко от города солнце играло в мокрой траве. Пахло свежестью и теплом. Почти как в детстве, летом, когда я подбивала свою часть махнуть в дыру в заборе и побегать по полям. Мы даже отсчитывали время, за которое нас найдут и вернут обратно.       Улыбка возникла сама собой. Солнце пригревало, и, прикрыв глаза, я почти слышала свой же голос, наполненный давно потерянным детским азартом…       — Ну, ребят! Ну чего вы?!       Улыбаясь, я запустила руку в остриженные волосы, взъерошила их. В том году стригли всех из-за вшей. Но меня это мало волновало. Главное, друзья были рядом. И главное, что они всегда поддерживали мои проказы, хотя расплачивались потом сполна.       Бэлл нахмурился. Смешной тогда такой. Еще чуть по-детски полноватый, как и все мы, он каждый раз пытался меня образумить. И ни разу ему это не удалось.       Я скривилась и отмахнулась, не дав ему и слова сказать.       — Ой, ты занудней старой Марты. Вон она спит, нас просмотрела. Вот ей и достанется от мастера!       Рядом хохотнул крепыш повыше меня ростом. Как же… Рерриг. Тогда я еще хорошо помнила его имя.       — Брось, Рэй. От мастера Вэйде больше тебе прилетит. Мы же знаем.       Я резко и зло ткнула его в бок.       — Не лезь, дурень волосатый!       Рер чуть поник. В тот день на его голове вместо огромной рыжей копны кудрявых волос красовалась какая-то невнятная рыжая полянка. Я помнила, что он очень любил свои волосы. В отличие от меня.       — Ну, ты еще пореви, как девка, — я тут же попыталась подбодрить его. — Отрастут. Это вот у Марты зубы новые уже точно не вырастут. А ты-то что?       Здоровячок улыбнулся. Он вырос в огромного бугая…       Вырос бы… Я моргнула. Да. Точно, вырос бы. Иногда я путаю, кто умер, а кто еще жив и где находится.       Поле кончилось, начался последний небольшой перелесок, за ним ждал Кэррил — город, довольно крупный, центр провинции. Город, живший войной и воспитанием мяса на убой.       Я помню, как всё-таки уговорила друзей, и мы сбежали от надоедливой работы в огороде, пока старая Марта прикорнула на скамье во дворе для занятий. Вот здесь я и бежала…       — Ребята-а-а! Быстре-е-е!.. А то старуха проснется и прилетит нам раньше, чем спрячемся!       Ответом был дружный смех. В тот день мы нашли глубокий овраг за перелеском, оттуда был прекрасный вид на небо…       Стражник пропустил меня в ворота, приветственно махнув рукой. Но молча, разговоры на посту не приветствовались. Ничего, еще поболтаем, — тоже давний знакомый. А может, и нет. Смотря что скажет Кром.       Город оставался прежним — шумным и не очень приятным для меня. Здесь жило слишком много людей, слишком много толпилось воспоминаний. Ощущение, что призраки прошлого смотрели на меня из каждой стены или окна, даже из глаз прохожих.       Вот здесь мы целовались с Бэллом. Прямо на улице, не стесняясь никого. Мы ведь солдаты, у нас свой мир в мире людей, нам можно то, что нельзя им, и наоборот. Главное — не мешать друг другу. А вот в этой таверне я жестко напивалась после смерти Бэлла… Но алкоголь не воскрешает мертвых. Зато им отлично прижигать раны. Даже если их нет на теле…       Люди всё так же, как и десять лет назад, шумели и ходили по улицам. Но скоро наступит ночь, и станет тише.       А вот здесь… Здесь, в доме лекаря, мы с Бэллом пытались разбудить рыжего здоровяка Реррига, который так и не отрастил волосы до привычной красоты. Сбежал однажды ночью из казармы, поругавшись с кем-то. Сбежал туда, где перед этим мы провожали втроем закат и щурились на солнце, наслаждаясь просто тем, что нас еще не нашли. Он оступился в темноте и свернул шею. Очень нелепая смерть для такого, как он — будущего солдата, мяса на убой.       Я поморщилась от воспоминаний.       Мы не сразу сообразили, почему он лежит у лекаря и вообще такой бледный. Нас сюда позвал мастер. Зная, что мы дружили, он решил, что мы можем попрощаться с ним до того, как о его смерти сообщат остальным. Я не была плаксой и в тот раз так и не заплакала… Пока не забралась вечером к мастеру в комнату. Он ничего не говорил. В тот раз ничего, просто обнимал.       Рерриг, Бэлл, мастер Вэйде и многие из тех, чье имя я особо уже не вспомню. Они все больше не со мной. Почти все умерли. Хотя, может, уже и все, кроме разве что Крома. Я не помню, чтобы были новости о смерти мастера, но ведь память порой делает человеку как лучше. Она заставляет забывать. И, может, я просто забыла?..       Раздражившись, на этот раз на себя, я тряхнула головой. Ну уж нет. Не настолько у меня дырявая память, да и мастера не так просто убить. Я не буду думать об этом. Однажды я смогу его найти — или он сам вернется сюда. Он обещал…