Три пачки ультра-тонких...

Стоило только Мидории упасть спиной на кровать, как сверху его придавил недюжинный вес копа, выдавив остатки воздуха вместе с поверхностным задыхающимся стоном. Хотя простонал он даже больше не от давления, сколько от заново ударившего в голову возбуждения, когда его бедра обхватили чужие ручищи и притиснули к своему паху, грубо и непроизвольно толкаясь между ягодиц крепким стояком. На белом постельном белье тут же потемнели сырые пятна воды с их тел после ванной — обтираться оба не стали, да и не было на это терпения — они так долго воздерживались, что такую мелочь даже не замечали. — Четыре дня, — ревет у него в ушах, когда Катсуки с силой пихает его в грудь как немощного, роняя мальчишку на кровать и прижимает сверху животом. Каменный стояк трется уже по чужому члену, головка тыкается в горячую влажную кожу живота, и коп дышит загнанно, как пес. Рычание в шею слилось в один утробный горячий выдох. — Четыре ебаных дня, Деку, я из тебя душу выебу, сука. Мидория не нашелся, что ему сказать, лишь призывно и тихо заскулить в подушку, когда его схватили за волосы на затылке, оттянув голову и впившись зубами в ямку между ключиц, покрывая влажными поцелуями-укусами расстояние до сосков и на плечи. Изуку от нетерпения впился пальчиками в его спину, как утопающий за огромное бревно, жадно глотнул воздуха, едва не унесенный этим сногсшибательным возбуждением. Лишь тихо заскулил мужчине на ухо, чтобы тот был помягче. И Катсуки эти недоуказания подбешивали, он только рывком перевернул мальчишку на живот, швыряя на подушку и сильнее вгрызаясь зубами в мягкую плоть шеи. У копа все еще стоит, как скала, будто и не он пару минут назад драл его в ванной, поставив к стенке раком. И сильнее башит в голову возбуждением от того чувства, будто его хотят сожрать заживо, со смаком. Его ведет от звука щелкающей крышечки на тюбике смазки, от ощущения влажных пальцев, скользнувших по ложбинке и нырнувших в расслабленную дырочку. Изуку трясет, когда внутрь проникает сразу три пальца, скользят по простате каждый раз, вдавливая ее глубже, а у него от этого жгучего чувства аж коленки сходятся вместе от спазма, непроизвольно открывается рот. Язык вялый, как слизень, парнишка не может проглотить скопившуюся слюну. Катсуки не разводит его ноги снова — наоборот, он ставит свои ноги по обе стороны от его, стискивает коленями и пропускает через скользкие от смазки пальцы его пухлые ляжки, сгребает в крупную жменю ягодицы. И с каким-то животным горловым рычанием на выдохе разводит их в стороны, ныряя пальцем в скользкую дырку. Любуется какие-то секунды, пока Мидория не оборачивается, весь красный от стыда, который с лихвой перебивается нетерпением. И он с рваным выдохом подается назад, принимая в ложбинку чужой член. Коп хищно скалится, пихая мальчишку в задницу обратно на кровать, наваливается сверху, опираясь на прямые руки и вжимая его худые плечики в кровать. Отнимает правую руку и больно хлещет по умасленной заднице. На запястье мелко брызгает смазка, а Изуку ломанно стонет, подпрыгивая под ним и поджимая ноги. — Чей ты, Деку? — вопрос ревет в ушах, плескаясь кипятком в низу живота вместе с ощущением шлепка на ягодице. Бакуго дергает его за волосы, подрывая и обхватывая за горло рукой. Артерия частично пережата, и у мальчишки кипяточная кровь гудит в голове. Он хрипло хватает воздух ртом, чувствует, как трется промеж ягодиц крупный горячий член и уже все готов сделать, только бы эта сводящая с ума пытка закончилась. Катсуки неожиданно отпускает его горло, поднимаясь и садясь на его стиснутых ногах. Мидория отупело оборачивается, заметив только, как мужчина рвет упаковку презерватива. По мокрому резинка раскаталась на ура, а у мальчишки все переворачивается внутри, и по подбородку все-таки липко и вязко течет, клокочет в груди. Бакуго видит его состояние и начинает нарочно медлить. — Говори, сука, чей ты. — Т-тво-ой, — скулит Изуку через силу, падая на подушку и не смея оторвать от нее лицо, пунцовое до самой шеи. Сверху снова наваливается живой вес, пригвоздив его туловище к койке с характерным скрипом. Мидория уже ни о чем не может думать и несет полную чушь сквозь подушку. — Я… Качча-ан. Честность награждается сполна — член заходит сначала туго, скользя между сжатыми ягодицами, и у мальчишки непроизвольно поджимаются пальцы на ногах. Это сперва даже немного больно, пока головка не скользит по самой простате, уходя глубоко внутрь. Катсуки с хриплым выдохом шлепает бедрами об его задницу, прижимаясь горячей грудью к узкой мокрой спинке, буквально ложится на него, обхватывая его плечи обеими руками. И трахает своего мальчика — глубоко, горячо и влажно. Охуенно туго, гладко, с неприличными мокрыми звуками и шлепками об округлую упругую задницу, и оба сходят с ума. Изуку в большей степени: вытягивается в струнку, трясясь от прокатившегося по телу спазма, замирает и даже, кажется, перестает дышать на секунды, хрипло скуля на выдохе. Катсуки чувствует пульсацию по всей своей длине, но не отрывается от парнишки, кусая его в плечо и протискивая руку под его животом. А на простыне уже ощущается горячее, мокрое и такое постыдное пятно, и Бакуго хищно, жарко смеется в чужое ушко, шпаря его выдохом. — Скорострел, — будто бы стыдит он мальчишку, а тот смотрит искоса так загнанно, снова скуля, когда коп не сбавляет темпа, не выходя из него и продолжая толкаться глубоко в его задницу, все время вдавливая простату куда-то вглубь живота. И плакать хочется от сводящего с ума удовольствия. Просто сводит все мышцы от тяжелого, концентрированного кайфа. Бедный Мидория только хрипло дышит через раз, стискивает в кулаках простыню и закатывает глаза, изредка подмахивая маленькой задницей навстречу чужим бедрам. И от этого по всей комнате разлетались негромкие сочные шлепки, горячие выдохи-полустоны и густое рычание в холку. Изуку на высокой ноте скулит, начинает задыхаться, когда Катсуки вдруг ускоряется, громче и сильнее шлепая бедрами о мягкие красные ягодицы, остервенело пропуская мышцы плеч между зубов. Он уже не в силах терпеть, несет околесицу, с придыханием стонет и умоляет дать ему кончить. Стыд пропадает от слова совсем, и мальчишка прогибается, вжимаясь лопатками в чужую грудь, открывая больший участок шеи под болючие укусы и бордовые засосы. И мужчина наконец дает ему то что он хочет — просто управляется еще за пару целенаправленных глубоких толчков с ласканием живота и чужого члена, ложится на него сверху и замирает, доводя до конца мелкими частыми толчками. Красное ухо Мидории шпарит рычащий выдох. Через мгновения скользит назад, извлекая из растраханной дырочки белый пузырек в резинке. Со смешком стягивает и завязывает узлом, швыряет в мусорку у комода. А Изуку смотрит из-за искусанного плеча так загнанно, устало… сыто. И коп не может сдержать жеманного хриплого смешка, пока на глубокое удивление мальчишке вскрывал новую упаковку. — А я предупреждал, что эту ночь от тебя не отстану.