Три пачки ультра-тонких...

Ближе к вечеру жара сменилась освежающей прохладой. Можно даже сказать, слишком освежающей. Мидория успел немного продрогнуть, пока закрывал двери магазинчика, и его периодически потряхивало так внезапно, что даже зуб на зуб не попадал. Охеренный контраст. Олимпийка, подаренная ему Катсуки, как обычно по дурости оставлена с утра дома, и Изуку мечтательно возвел глаза к уже меркнувшему закатному солнцу, уходящему за далекие холмы, воображая сегодняшнюю лекцию о том, что следует быть предусмотрительным. Какая это уже по счету за неделю? Третья? А, не важно. Мидория сладко зажмурился и стыдливо опустил голову при мыслях о любовнике. Предвкушал встречу после четырех дней его в рот на самом-то деле ебаной смены. Наверняка он будет очень груб сегодня… Внизу живота все снова сладко заныло, отдавшись немеющей горячей судорогой по всему телу: ооо да, Бакуго будет ненасытен. Неизвестно, где ему придет в голову брать мальчишку, (прошлый раз был в подсобке их же магазина, в тесной кабинке, что даже не продохнуть было от жара) — он не остановится, пока не доведет бедного Изуку хотя бы до трех иссушающих оргазмов. Ткань на джинсах сильнее натянулась в причинном месте, и Деку с постыдным тихим стоном сполз по стене на землю, пряча лицо в руках. Вот сейчас было опасно. — Эй, Деку! — раздался оклик неподалеку, на полупустой стоянке. Изуку поднял голову — захлопнув дверь уже своего внедорожника, Катсуки тяжелым шагом двигался к нему. Парнишка тут же подскочил навстречу, прямо-таки расплывшись в улыбке. — Хер ли ты сияешь, тазик медный? — И тебе привет, Кач-чан, — сначала саркастично надулся мальчишка, но долго дуться не смог, тут же едва не повиснув на плечах полицейского. Гулко рыкнув тому в шею, Бакуго приподнял кассира над землей и вот так на шее понес его к машине, открывая рывком дверь и упаковывая парня в салон на соседнее сидение. Джип взревел, сорвавшись с места и помчав, как скорая на вызов. Изуку все старался не смотреть на водителя, только краем глаза поглядывая на крепко сжимавшую руль руку. Ему почему-то сделалось стыдно за свои недавние пошлые мысли о полицейском, и всеми силами старался привлекать к себе как можно меньше внимания. Казалось, что сам Катсуки сейчас тоже взорвется от какого-то нетерпеливого мандража. Машина встала на светофоре, пропуская длинную вереницу пешеходов. — Поговори со мной, чертов Деку, — внезапно подал хриплый оклик Бакуго, стукнувшись затылком об изголовье сидения. Мидория испуганно обернулся, глядя, как ходят желваки на скулах: мужчина держался пока еще молодцом. Неужели он весь вечер проходил в том состоянии, в котором уехал из магазинчика сегодня днем — взведенный и возбужденный. В таком состоянии его следовало бояться. Особенно заднице Мидории сегодня. Ему нужно хоть немного от этого отвлечься. Изуку препираться не стал, тут же решив задобрить: просто положил ладонь на плечо, мягко собирая ткань в мелкую гармошку большим пальцем. — Как прошел день? — тепло начал он, а сам не отрывал взгляда от дороги, стараясь не смотреть на полицейского даже краем глаза. А воздух в салоне, казалось, нагрелся аж на несколько градусов в мгновение ока — лицо пылало от смущения, уши горели так, что в пору было прикладывать лед. Безумно захотелось целоваться. Сбоку, едва слышно за шумом двигателя раздался сухой вздох — мышцы на плече заходили ходуном. — Он будет охуенным только тогда, когда я тебя трахну, — горячо огрызнулся Катсуки, выдавив из бедного мальчишки сиплый, едва слышный полустон, хищно усмехнулся, облизнув резко пересохшие губы. — Уже течешь, развратный Деку? — Какой ты грубый, Кач-чан, — надулся Изуку, прихлопнув ладонью по локтю и снова обернувшись к светофору — еще долгие сорок три секунды. Выбив из парнишки несдержанный писк, на ширинку узких джинс грубо легла широкая ладонь полицейского, крепко сжав его сквозь ткань. Мидория вперился на него, как на сумасшедшего, но тот лишь подпер голову рукой, не отрывая взгляда от проклятого таймера на светофоре. Как бы мальчишка ни старался, а в трусах все равно предательски начало тянуть от приятного давления чужой руки, набухать и тяжелеть от прилившей крови. Изуку хрипло вобрал ртом воздух, вытянувшись в струнку на своем сиденье, и у Бакуго аж зубы сводит — хочет наконец посмотреть на него, прожечь жадным взглядом вжимающийся в спинку кресла стройный торс, мельком облобызать глазами сведенные в коленях дрожащие ноги. Едва не больно впивается ширинка в колом стоящий в штанах член, когда Мидория сипло скулит, кусая костяшки и уже совсем нетерпеливо придерживая чужую руку около своего паха. — Кач-ча-ан, — вдруг сорвался он на поверхностный стон, цепляясь пальцами за чужую руку, но не одергивая, а только сильнее прижимая к себе, потираясь о ребро ладони как течная сучка. У Катсуки аж волна жара по спине пробежалась, от чего стало практически невыносимо прижиматься поясницей к креслу и просто дышать. То ли кондиционер в машине начал пахать, как черти в Аду, не то он сам жестко возбудился от такого поведения этой маленькой сучки. Его сучки. — Ебаный Деку, — тяжело выдохнул Бакуго, когда сзади уже готовы были раздраженно сигналить на задерживающую движение машину, резко перенес левую руку обратно на коробку передач и сорвался с места, сворачивая с перекрестка. Ебаный. Им. Деку. До дома уже недалеко, но Бакуго уже готов сорваться и отыметь этого мальчишку прямо на водительском сиденье где-нибудь за поворотом. А этот сучонок сидит совсем рядом с ним и пытается унять все нарастающий жар в штанах, нетерпеливо гладит себя по бедру, тяжело дышит — делает, блять, абсолютно все, чтобы коп изнасиловал его, уже даже не важно, где — он почти твердо уверен в решении отодрать его на капоте, на глазах у всех водителей и прочих мимо-крокодилов. Катсуки можно поставить памятник за терпение — они все же доехали до дома без продолжающихся домогательств по дороге. Отдельным проклятием для полицейского было то, что они жили на последних этажах высотки, и сдержаться в лифте было невозможно. — Не-ет, Кач-чан, — стонал на последнем издыхании Мидория, зарываясь трясущимися пальцами в гриву на макушке и оглаживая выбритый затылок. Но послушно стоял у стены, терпя горячие прикосновения под растянутой футболкой, чертящие горящие линии по бокам и ребрам. — Прошу, потерпи еще немного… — Тогда прекрати провоцировать меня своим блядским голосом, — Катсуки буквально перекрыл его горячие, припухшие от поцелуев губы ладонью, чтобы от того не раздалось больше ни единого писка, а сам полез в карман за ключами, выпихивая Изуку из лифта. В квартиру оба ввалились, едва успевая стянуть с пяток обувь, и Бакуго вновь крепкими толчками погнал парнишку в ванну, закрывая следом дверь. Там уже взгромоздил его на стиральную машинку, сдергивая с узких бедер джинсы вместе с бельем. — А как же… — не успел даже возразить Мидория, как его ротик заткнули жадным поцелуем, снова кусая истерзанные губы, жарко дыша в подбородок, через раз перемежаясь между короткими влажными чмоками и глубокими затяжными французскими поцелуями. Горячими языками было так восхитительно толкаться друг в друга. — Кач-чан! — Что, блять? — зарычал на выдохе изведенный полицейский, в отместку схватив парнишку за полувставший член и стиснув его в широкой ладони. Тот через силу подавил в себе громкий жалобный вой, царапнув чужие плечи короткими ногтями и закусив губу. Запрокинул голову, чтобы отдышаться и подставить шею под жаркие мокрые поцелуи. — Мне… надо подготовиться, — напомнил он любовнику, который озлобленно зарычал куда-то ему в ключицу, готовясь укусить. — Ты же знаешь. — Сука, быстрее, — рявкнул он, усилием воли заставляя себя отлипнуть от мальчишки и уйти из ванной, на ходу снимая рубашку и хлопая дверью. Изуку же томно хихикнул, тут же стаскивая с себя футболку и забрасывая ее в машинку — потом постирает, а сейчас его дражайший Кач-чан ждать не будет. С этими судорожными мыслями он тщательно почистился, а затем, немножко подумав, густо зарделся, поворачивая вентиль горячей воды. — Кач-чан! — зовет он громко, но голосок дрожит. Особенно подкашиваются коленки и даже не думает опадать стояк, когда в коридоре гулко приближаются шаги. Дверь неожиданно растворяется, и на пороге злющий Катсуки, прожигает его сквозь ненавистную шторку в цветочек, а у самого трусы палаткой до сих пор — он как ненасытный самец во время гона, требует постоянного внимания и даже на самую малейшую провокацию отвечает яростно и страстно. У Изуку кипяток внизу живота плещется, когда Бакуго захлопывает за собой дверь и стягивает майку — ему дважды повторять не нужно. Мидории уже совсем не терпится. — Пожалуйста, скорее. — Чертов развратный Деку, — едва хрипит мужчина, сбрасывая боксеры на пол и залезая в ванну к мальчишке. На этот раз Мидория уже более серьезно настроен: толкает полицейского на бортик ванной и блаженно-горячей водой окатывает его живот и бедра. Резко дергается твердый стояк, требуя внимания, и он его получает — Изуку, стоя на коленях между чужих ног, уже нетерпеливо и горячо заглатывает, вырывая из горла любовника тяжкий выдох. — Блять, да! — ревет в ушах у Мидории, и на затылок ложится чужая широкая ладонь, тяжело опуская его еще ниже, заталкивая еще глубже. У парнишки слезы на глазах, колени сами сводятся вместе, сжимая промеж собой стоящий колом член, но он терпит. Да, еще совсем чуть-чуть. Он уже буквально чувствует, что его Катсуки уже готов: дышит поверхностно, громко, возбужденно, что даже у Изуку не хватает никакой выдержки — он стискивает свой член в ладони, яростно натирая его мокрой рукой, быстро двигает головой, втягивая щеки и облизывая уздечку кончиком языка, а потом плотно сжимает губы и насаживается почти до самого конца, ловя глоткой кайф от такого заглота. По корню языка течет горьковатое, горячее и густое, что у самого парнишки аж глаза закрываются сами по себе от удовольствия, и он глухо стонет с членом во рту, заставляя Катсуки зашипеть и дернуть его голову назад. — Ну ты и ублюдок, Деку, — жарко рыкнул ему в ухо Бакуго, поднимая того рывками на ноги и ставя раком у противоположного края ванны. Сплюнув на пальцы, размазал слюну по мягкой горячей ложбинке. Изуку тяжело заскулил, глядя, как в слив стекает его сперма. — Готовься, мы еще даже резинки не вскрыли.