…
Суа сидела напротив Хосока, активно записывая в небольшой блокнот пометки. — Миссис Пак? — первым подает голос Хосок, немного отпивая от вкусно заваренного чая. А Суа, кажется, вообще не слышит хоть что-либо, уставившись на кончик своего черного карандаша. В маленькой кухне стояла тишина, прерываемая только звуком холодильника. В окна светило утреннее солнце, выглянувшее после луны. Грозовые тучи медленно скреблись по небу, уступая место таким редким теплым лучам. Суа в мгновение отвлеклась от своего очень интересного дела, переводя усталый взгляд на Хосока, и спросила: — Прости, ты что-то сказал? — Хосок вздрогнул от неожиданности, тут же отложив ложку с десертом. — Как часто вы его бьёте? — осторожно спросил парень, прокашлявшись после неловкого вопроса. — О чем ты спрашиваешь? — искренне удивилась женщина, уронив карандаш. — Тогда почему он такой дерганный? Вы же сами видели, как он увернулся от моей руки, — подробно объяснил он, поднимая с пола упавший предмет. — Не знаю. Честно, я ничего не знаю, — прикрыв усталые глаза холодными ладонями, ответила она. — Я — ужасная мать. Не знаю о своем сыне ни-че-го. Я никогда не прощу себя за это. Я ненавижу себя, ненавижу. В кухне опять воцарилось напряженное молчание. Хосок взглядом пытался поддержать сломленную женщину, что смотрела на него, как на последнюю надежду выжить. Чон Хосок уверен, что подобные оплошности допускали многие. Каждый имеет свойство ошибаться. Она просто молча сглотнула скользкий комок безысходности и, насильно расцепив зубы, продолжила: — Я просто хотела лучшего. Хотела, — губы задрожали, а в глазах отразилось бесконечное сожаление, которое медленно стекало с уголков глаз. — Я знаю, понимаю, — обнял он её, обходя стол. Ничего он не понимает. Мать и ребенок — отношения между ними уникальны. В них всегда есть вина и прощение, привязанность и бунт, ни с чем не сравнимая сладость и ни с чем не сравнимая боль, неизбежное сходство и яростное его отрицание, первый и главный опыт нашего «вместе» — и первая попытка все-таки быть отдельно. Он не понимает чувства матери, что собственноручно заставила отдалиться от себя своего ребенка. В раннем детстве почти полное слияние с матерью необходимо ребенку для того, чтобы выжить. Чувство безопасности, которое возникает благодаря такому симбиозу, помогает ему расти, взрослеть и постепенно начать самостоятельную жизнь. Но если такой близости не было? Если была только борьба. Страх? Она оставила большой шрам на сердце самого любимого человека. Для ребенка мать — совершенное всемогущее существо. «Объект любви». Должна была быть. — Я уверен, он поймет. — Нет, — она мотает головой из стороны в сторону. — Не простит, не поймет. — Он вас полюбит. Я уверен, что он даже не разлюбил. Просто очень обижен. У вас будет все хорошо, я с этим вам помогу. Обещаю, — Хосок смотрел на неё так долго, что та отчетливо слышала, как тикает минутная стрелка на круглых настенных часах. В её глазах блестели слезы сожаления. Сколько этих слез он уже видел. Слезы бесконечной радости, слезы от невыносимой боли, от просмотра кино. Не сосчитать. И каждый раз подкупается, тяжело вздыхая и, в итоге, помогая. Даже совершенно незнакомому человеку. Умение сопереживать и сочувствовать, поддержать — это те качества, обладая которыми можно с точностью сказать: «я — хороший человек». И он — человек. Хороший. Слишком уж сердце болит, когда Чон на слезы других смотрит. Опять он за свое. Хосок не может просто наблюдать, просто не может. Не его это сущность — равнодушие. — Всё будет хорошо, — напоследок вытерев рукавом разноцветного свитера одинокую слезу, подбодрил парень.…
— Не переживайте, — тепло улыбнулся красноволосый, взглядом провожая женщину. — Это необходимо? — Я не хочу, чтобы вы сильнее расстроились. К сожалению, он не хочет вас видеть, но это пройдет. — Я надеюсь на тебя, Хосок, — прохрипела Суа, вытирая всё ещё соленые щеки. После сделав шаг назад и покинув свою квартиру. — С ним все будет в порядке, — уверенно заявил он, закрыв за женщиной дверь. После этого сразу Чон постучался в дверь подростка: — Хэй, парень. Я вроде ничего плохого тебе не делал, так что может откроешь дверь? — громко спросил Хосок, чтобы тот точно его услышал, но, видимо, это не сработало, ибо в ответ мертвая тишина. — Ты любишь молчать? Жаль, но ничего, зато я люблю говорить. Безостановочно. Так тебя зовут Чимин? Очень милое имя, а я уже представился, но повторюсь. Меня Хосок звать, можешь сокращать, если тебе лень. Хо можно, Хоби можно или просто хен. Все-таки, я старше, — он медленно спускается вниз и спиной опирается на дверь. Чимин недоуменно тряхнул головой назад, услышав какие-то странные звуки. Он снял черные большие наушники, положил их на стол, и, медленно шаркая по полу домашними тапочками, остановился возле двери. — А ты всегда так молчишь? Тебе не нравятся болтливые люди? Если это так, тебе будет нелегко со мной жить. Ведь я очень… — Жить? — тихо спросил Чимин. — О, ты говорящий! — резко вскочив на ноги, громко обрадовался парень. — Да, ты теперь со мной будешь жить. Можешь собираться уже сейчас, я думаю, что за три дня управимся с переездом. — Подождите. Я не буду ни с кем жить или куда-то переезжать, — запаниковал Пак, нахмурив брови. — Не хочешь? — Конечно, я вас даже не знаю. — А мне всё равно, хочешь или не хочешь. Итог один: со мной пойдешь! Не посчитай это грубостью, но вот такая вот у меня натура. Что, зря с Сеула за тобой приполз, что-ли? И вообще, из-за неудобного перелета, шею у меня ломит, а мне никто даже подушечки не предложил. Стою, как дурак, разговариваю со дверью. — Ну, эм, — замямлил Чимин, разглядывая золотистую ручку на двери. Странный очень, этот тип, но почему-то его манера говорить поднимает настроение. — Так что? Мне еще долго придется пялиться на твою пыльную дверь? — Я вас даже не знаю. — Во-первых, перестань обращаться ко мне на вы, я же не такой старый! Во-вторых, я вот тебя уже час знаю, так что упустим эту тему про незнакомцев. Я — Хосок, ты— Чимин. Вот и всё! Чего ты так все усложняешь? Но только не говори мне, что ты из тех проблемных подростков, которые хотят закончить жизнь самоубийством под песню Ланы. Ты же не такой, да? — А что, если так? Ну и что с того? Я умру. Ничего не изменится. Никто не будет скорбеть, никто не будет вспоминать. Я никому не сделаю больно, перестану портить экологию. Наоборот, сделаю всем одолжение, перестану мешаться под ногами. — Вообще, я неконфликтный, адекватный человек, который уважает мнение других. Но неужели ты хочешь закончить свою жизнь так дерьмово? Разве не хочешь доказать своим обидчикам, что ты сильнее и умнее их в тысячу раз? Оставить свой след? Или ты хочешь, чтобы они вспоминали о тебе как о том мальчишке — слабаке? Тебе дали прекрасную возможность жить. Выбор. Так перестань себя жалеть, — выпалил Чон, прикусив язык. Он знает, что это вовсе не поддержка для такого сломленного человека, как Чимин. Эти слова вовсе не мотивация. Он понимает это, но обида и горечь сжигают Хосока. У Чимина еще целая жизнь впереди, так почему он этим не воспользуется? У него не так, как у сестренки. У него не рак легких. У него есть выбор. Почему он так необдуманно говорит о смерти? Хосоку за это обидно. Зачем бог дает полноценную жизнь таким не благодарным людям, а его сестре нет? Не дал. Нечестно, обидно. Но поделать с этим ничего нельзя. — Знаешь? Я здесь для тебя. Чимин за дверью пару раз моргает, «я здесь для тебя». Это просто. Это тепло. И это значит сразу все, что человеку нужно от вас услышать: я забочусь о тебе, я принимаю это; я не до конца могу понять твое состояние, но я люблю и поддерживаю тебя. Дверь внезапно отворяется. Перед Чоном Чимин с сальными волосами и усталыми глазами. Хосок буквально кожей чувствует эту тупую боль, от чего сердце безысходно сжимается. — Это… — растерянно икнул Пак, прикрываясь руками от чужого пронзительного взгляда. Но парень руками его за плечи схватил, окутав теплыми объятиями. — Доверься мне. Я помогу тебе, — прошептал красноволосый, облокотившись подбородком о голову Пака. А Чимину трудно опять довериться. Доверие? О каком доверии он говорит? Пака предавали даже те, кому он доверял как самому себе. Опять отдавать частичку себя, чтобы потом его раздавили как ненужный мусор? Опять? Он поддавался много раз. Каждый раз его собственное сердце предавало его. Вновь забивалось, вновь расцветало. Но с Чимина хватит, его и так много раз использовали, много раз добивали. Всё из-за дурацкого доверия. Он теперь боится. Боится собственных чувств. Можно ли ему хоть что-нибудь чувствовать? Можно ли ему хоть во что-то верить? Можно ли ему довериться кому-то? Потому что он уже обжёгся. Очень много раз. Но последнее чувство — любовь, заставившее пронзить себя ржавым ножом и покрутить его в собственном сердце, все еще напоминает о былой ошибке. Шрам в сердце продолжает кровоточить. Пак хотел забыть, выкинуть из головы Юнги. Но он отчётливо помнит всё. Те холодные губы, те лисьи глаза, те костлявые пальцы. Помнит и никак забыть не может. А в гoлoвe только этo имя, тoлькo эти зрачки и тoлько этот гoлoc.В мoих мыcлях нeт никoго кpоме тeбя.
Мир, в котором он живет, очень выматывает. Чимин устал даже от того, что просто живет в нем. Он устал слишком много любить, заботиться, отдавать себя миру, что никогда не дает ничего взамен. Он устал от неопределенности. Устал от серых будней, которых раньше по ошибке считал радужными. Чимин был полн светлых надежд, оптимизм перевешивал цинизм. Он был готов отдавать снова и снова. Но разбитое сердце, не выполненные кем-то обещания, неудавшиеся планы — постепенно съедали его. Вселенная всегда была несправедлива к нему, он терял больше, чем выигрывал. Сейчас уже нет совершенно никакого желания, чтобы попытаться снова. Он устал. Сейчас, кроме усталости и ненависти, Пак ничего не испытывает. Личность раскалывается. Он научится держать все в себе. Ибо этот мир преподносит сюрпризы от самых близких тебе людей. Он опять надевает маску, но только теперь ему не придется быть таким как раньше. Он обязательно защитит себя: — Я доверяю тебе, хён, — Хосок улыбается искренне, счастливо. От лжи Чиминовому сердцу опять больно, но он должен это сделать, чтобы совсем себя не сломать. Он больше никому не доверяет. Нет. Не в этой гребанной жизни....
Солнце почти село. Последние его лучи касаются парней, которые сидят на окне, прислонив головы к стеклу. Чимин листает страницы книги, перечитывая ее уже третий раз. Парень не в первый раз замечает, как за окном проносятся одинокие машины, единственные на этой дороге. Они проносятся за один миг и больше не появляются. А сидевший рядом с ним красноволосый парень, смотрел на пухлые щеки и убитый взгляд. — Не грусти, — тепло улыбается Хосок. — Я не грущу, — не отрывая взгляд от книги, отвечает Пак. Врет. Хосок тяжело вздыхает. — Смотри на свои беды как на благо, твердо реши, что раз споткнувшись о булыжник, в следующий раз сделаешь из него ступеньку, дай зарок обращать раны в мудрость. Понял меня? Я тебя знаю всего несколько часов, но я уверен, что ты сильный. Я верю в тебя. Путь самореализации очень тернист. Но не волнуйся, я помогу тебе. Ты больше не будешь один. Хорошо? — вопрос остается проигнорированным....
Под колесами плескались грязные лужи, когда машина проезжала по осенней дороге. Хосок включил обогреватель, из которого подул теплый поток воздуха. В машине негромко играла музыка. Песня однозначно была в стиле красноволосого - легенды рэпа 90-х. Незабываемое и вечное. Чон, поправив своё сиденье, с легкой обеспокоенностью посмотрел на Чимина, что безразличным взглядом рассматривал ночные пейзажи Сеула. Хосок не думал, что переезд доставит такие трудности. За последние два дня они не очень-то и сблизились с Паком так, как планировал парень. Тем не менее то, что темноволосый согласился покинуть свою крепость - уже успех. Единственное, что расстраивает красноволосого, так это отношения сына и матери. За эти два дня он в них ничего не увидел. Где родственная связь между членами семьи? Он не увидел даже того банального приветствия. Будто они совсем не видят друг-друга. Суа пытается, но каждая попытка всегда заканчивается провалом. Ему грустно на них смотреть. Это больно. Но в итоге переезд был успешно закончен. Суа забрала документы из школы и перевела своего сына на домашнее обучение. А Чон занялся вещами для полноценного переезда и у него это, кстати, очень хорошо получилось. Он вернет былую жизнерадостность Чимина, о которой не раз упоминала Суа. Он вернет на улицу свет. Закончив мысль он опять возвращает свой взор на пустую дорогу. А брелочек в форме «солнышко», который подарил Тэ, болтался туда-сюда на зеркале заднего вида....
Холодная вода забарабанила по израненной ремнем спине. Мин прошипел сквозь зубы и уперся ладонями в стенку душа, опустив голову. В последнее время всё это надоело. Все его мысли только вокруг одного человека. Чимин. Пак мать его Чимин. Эти блядские губы и блядский голос, которые так его зацепили. Он не может больше отрицать факт влюбленности. Хотя и очень хочется. — Блять, о чем я думаю? — выдыхает Мин, поднимая при этом верхнюю губу и расширяя ноздри. Отвращение. Отвращение к самому себе. Как он вообще оказался в числе этих «голубых»? Но с одной стороны - не похуй ли? Он больше не протянет, если не увидит своей лучик солнца с короткими пальчиками. У Юнги от таких мыслей голова рвется на части; она все равно что переполненный стакан. Еще одна капля, и жидкость в нем разбрызгается, а капли разлетятся в разные стороны. Чимин - его персональное искусство. Чимин — его персональная боль. Как только мятноволосый покинул серые стены своего дома, в лицо ударил холодный ветер. Погода была пасмурной, а утренний туман ещё не рассосался до конца, из-за чего создавалось впечатление, что он не исчезнет до самого вечера, если только не выйдет солнце. Хотя для этого было мало оснований. Вернее, совершенно не было. Юнги проскочил мимо уличных окон, надеясь, чтобы никто из знакомых его не заметил. Успешно справившись с этим заданием, он прыгнул на свой байк и отправился в «храм знаний», в котором он уже не был, сколько? Около трех недель? — Вот он будет рад, — самодовольно произнес Мин, проходя во внутрь класса. Все одноклассники стали шептаться, но ему уже не привыкать. Хотя такое внимание и раздражало, оно все равно придавало уверенности в себе. Не услышав привычного нежного приветствия от Пака, он немного нахмурился. Неужели он так рано пришел, что не застал своего "друга"? Он лишь еле грустно вздыхает, не найдя причину своего отсутствия, и садится за свое место. Не такое он себе представлял....
Из колонок на полную громкость орет музыка. Хард-рок — электрогитара, орган и ритм-секция — ударные. Стены из «голого» кирпича, кованые детали декора, металлические аксессуары. На окне в рабочей зоне белые жалюзи, контрастирующие с цветом стен. На грязной и не заправленной постели валялись белая футболка и черное пальто, а под кроватью классические брюки-скинни. Чонгук прошелся босой ногой по мягкому ковру, вытирая банным полотенцем все еще влажные волосы. Раскрасневшаяся кожа дышала паром. Обнаженное тело купалось проходящими из жалюзи теплыми лучами взошедшего солнца. Телефон на кровати завибрировал, когда на дисплее высветилось «Хосок-хен». Чон, немного удивившись, принял вызов и, зажав между ухом и плечом телефон, начал натягивать носки. — Хен, между прочим я собираюсь в школу, — с легким укором сказал он, делая музыку по-тише. — Йа, Чонгук-а! Сам не звонишь, когда звоню упрекаешь! — зазвучал в трубке хосоков враждебный голос. — Блять, хен, я сейчас оглохну. Не кричи! — поставив телефон на громкую связь и кинув его на кровать, он продолжил свою утреннюю процедуру. — Мелкий, ты сведешь меня в могилу! Ты зна- — Ну да, сейчас начнется тирада про возраст. А не забыл ли ты про телосложение? Я же больше тебя, так что ты должен уважать меня, — засмеялся Чонгук, закончив вытирать распаренное тело. — Вот значит какая молодежь пошла. Ты даже посмел пассивно-агрессивничать! — заорал в трубку Хосок, прикрывая динамик ладонью. В ответ раздался звонкий смех, и Хосок заулыбался еще шире, открывая банку с растворимым кофе. — Клянусь Богом, Чон Чонгук, если твое поведение и дальше так пойдет, тебя даже созвучность твоей фамилии с моей не спасет! Будешь как тогда пощаду просить, — забирая стаканчик с обжигающим пальцы напитком, предупредил красноволосый. — Хен, это было лет пять назад! — надулся брюнет. — И что? Моя уже победа не считается что-ли? — возмутился Хо, отпивая своё свежезаваренное кофе. — Ладно, ладно. Мой хен всегда прав. К чему ты звонишь-то? Ты обычно рано утром всегда дрыхнешь, — спросил Чон, натягивая белую футболку с небольшим пятном от кетчупа и заправляя ее в брюки. — Кстати, еще вчера вечером хотел спросить. Когда мы в последний раз вживую виделись? Шесть лет точно прошло. — Шесть лет?! — удивился красноволосый и чертыхнулся, когда кофе обожгло язык. — Мы так часто общаемся по телефону, что я даже не заметил это, — по-доброму сказал Чон, уже спокойно отпивая кофе. — Мы уже старые, хен, — парни одновременно улыбнулись. Они на мгновение замолчали, чтобы почувствовать настроение друг друга. Чонгук надел черное пальто и застегнул на запястье часы с черным кожаным ремешком и серебряным циферблатом. Чон выключил пультом музыку и взял в руки телефон, отключая громкую связь. — Ты же, вроде, говорил, что в Сеул переедешь? — спросил он, подбирая сумку с тетрадями и учебными книгами. — А, так вот я уже в Сеуле! Представляешь? Вообще, я здесь уже около трех дней, — ответил Хосок, допивая свой кофе. — Что?! Ты был в Сеуле всё это время? И ни слова мне об этом не сказал?! — закричал Чон, с громким хлопком закрывая входную дверь. — Ты удивительный человек, хен. Удивительный, — произнес Гук, вызывая лифт. — Я забыл про это рассказать! — ставя грязную кружку в раковину, возмутился Хосок. — А, блять, про то, что вчера по-большому наконец сходил, не забыл? — заходя в машину и нажимая первый этаж, упрекнул брюнет. — Так это серьезнее! Я думал, что уже никогда не пойду! Даже к врачу хотел обратится! — Ты удивительный. Я в ахуе, что сказать. Ну, и? — А вот теперь вспомнил, что я в Сеуле, и решил сказать тебе. Чтобы потом не обижался на меня, — хохотнул красноволосый, проходя в коридор. — Так то, я здесь по важному делу, но пока не могу сказать по-какому, — делая свой голос значительно тише, он осторожно открыл дверь комнаты и просунул свою голову в комнату. Глазами осматривая помещение, он увидел темную макушку и остановил свой взор на ней. — Я вообще-то уже обиделся, — наигранно сказал Гук, выбежав на улицу. — Ладно, хен, я в школу опаздываю. Вечером обязательно позвони и объясни всё. — Хорошо, удачи, мелкий! — самодовольно хмыкнул Хосок, сбрасывая вызов. Знает же как Чонгук ненавидит, когда он его так называет....
Когда Чимин встречает...
— Уйди нахер с дороги, Джеён, — раздраженно произносит Юнги, не смотря на неё. Уже второй урок, а его как на зло, всё нет. Чонгука тоже не видно. А эта девушка бесит своими допросами, боже, почему сегодня все против него? — Ты выглядишь рассерженным, — слышится совсем рядом. — Хотя сердиться должен я, — приобнимая за плечи, весело здоровается Чонгук. — Наконец-то, Чонгук. Просто отвык за выходные от этих, – бросил Мин, едва разжимая губы. Однако раздражение медленно начало отпускать его. Холодный взгляд постепенно исчезал, сменяясь на мягкий. — Джеён, прости его за грубость. Можешь отодвинутся от него, ты же знаешь, что лучше Мина не сердить, — мягко объясняет Чон. — Не стоит извиняться оппа! Понимаю, я уже ухожу. — Вот видишь, если общаться с девушками и вообще с людьми вежливо, то они не будут тебя бесить. — Не дождешься, — фыркнул в ответ он, сразу садясь за парту. — Ты что опять недовольный? Мне кажется или твоё настроение портится каждый раз, когда ты меня видишь. — Тебе не кажется, твоё ебало и вправду мешает мне жить, — ответил парень, улыбнувшись. — Ну, заебись. Лучший друг называется, — недовольно проворчал брюнет, так и не найдя свой карандаш в сумке. — Хорошо, приколист, я типо поржал. Собираешься рассказывать о своем отпуске? — спрашивает Чонгук, но так и не дождавшись ответа, он смотрит в сторону белобрысого, который пилит глазами вход. — Его ждешь? — Кого? Нет, никого я не жду, отстань, — засуетившись выпаливает парень, сразу переводя взгляд в другую сторону. — Да, точно его. — Нет. — Да. — Нет, — в ответ злобно шипит парень нахмурившись.Тем не менее, его рука смиренно поднялась с парты, вытянулась в сторону Чона и оттопырила средний палец, ярко демонстрируя все, что он думает по поводу столь агрессивной дискуссии. «Вместо тысячи слов…» — мысленно пропел парень, ничуть не смутившись. — Да ладно тебе, не ломайся, как целка! — весело выкрикнул Чон в сторону Мина, не обращая внимания на все еще демонстрируемый ему средний палец. Юнги в ответ, явно разочарованный тем, что жест его по достоинству не оценили, что-то тихо пробормотал себе под нос и вернул свой взор на входные двери. — Он не придет, — уже серьезно произносит Чон. — Почему? Опять твои шуточки, я тебе не верю, — обеспокоенно выдает он. —Нет, я серьезно. Я его ни разу не видел, после того случая в столовой. После этого он вообще исчез. Учителя, походу, тоже не знают где он. — Как? Он вообще не появлялся? — сразу подняв свою голову, спрашивает Юнги. — Хотя бы раз? — Ни разу. — Почему ты мне ничего не сказал? — испуганно требует Мин, достав свой телефон. Он начал что-то быстро печатать. — Я пытался, но ты меня либо не дослушивал, либо игнорировал. — Нет, нет, нет. Не может быть, ты шутишь, — широко открыв глаза, твердит парень. Нет, не может быть, — выдыхает он, прикрывая руками глаза. — Хён, — тихо шепчет он, испугавшись израненного вида друга. — Чон Чонгук, Мин Юнги! Пожалуйста, встаньте и проявите хоть капельку уважения, — сердито выдаёт учитель. — А? — Чон суетливо оборачивается по сторонам и, увидев директора, быстро встаёт со своего места, успев мягко толкнуть товарища. Мин тоже встаёт с места. — Спасибо, садитесь, — выдаёт пухлый мужчина, у которого редкие волосы зачесаны назад. — Я пришел объявить важное сообщение вашему классу. На днях, ко мне подошла женщина, — равномерно рассказывает он, но услышав непонятные возгласы останавливается. — Тихо, она — родитель. Ничего большего. Продолжим. Это несчастная женщина пожаловалась на буллинг. На то, что она нашла своего сына полумертвым. Оказывается, это не первый случай физического насилия.Сердце Юнги пропускает удар.
— Не говоря еще о моральных побоях. Её сын — ваш одноклассник, и он не захотел рассказывать, кто именно над ним издевался. Но будьте уверены, если бы он рассказал, вы бы здесь не сидели. Гнили бы в колонии для несовершеннолетних. Его справки о побоях, повергли меня в шок. Как вы можете быть настолько жестокими?! — не выдержав, тон голоса директора повышается.Сердце болит.
— Женщина забрала документы сына и передала мне слова своего чада, где он говорит, что больше не хочет всех вас видеть. Это же надо так извести человека, чтобы заставить его так говорить! Он надеется, что вы его точно также забудете и больше никогда о нем не вспомните. В этом он не сомневается.Больно.
— На тему буллинга сегодня пройдет совещание. После седьмого урока все в специальный зал, — говорит он, еле сдерживая своё отвращение к людям в помещении. И уходит, напоследок бросив: — Пак Чимин. Он больше не ваш одноклассник.— Что я наделал?