Демоны Риарио

Леонардо слышит деликатный стук в дверь и ему кажется, будто он знает, кто за ней стоит. Человека этого да Винчи уже не видел год как и ему странно даже думать, что Джироламо Риарио нужно от него. Странным кажется даже то, что Леонардо угадывает. На пороге он видит старого врага, ставшего другом. — Риарио, — с улыбкой кивает он, пропуская неожиданного гостя в дом. — Здравствуй, Леонардо, — шелестит голос Джироламо и на его губах так же скользит тонкая улыбка. Он проходит в дом и художник отмечает его одежду. Чёрная кожаная куртка довольно топорной работы на вид, чуть свободные штаны, зелёная рубаха. Теперь не было чёрного платья, на руках — столько колец, и нательный крест был скрыт одеждой. Джироламо выглядел как обычный, пусть и не бедный торговец, а не капитан-генерал священной Римской церкви. Что изменилось за год? Он не в фаворе у нового Папы Римского? О смерти Сикста Лео знал, слухи ходили разные. Кто-то говорил, что он захлебнулся водой в купальне, кто-то, что подавился и оттого умер, а кто-то, что это было преднамеренное кровавое убийство. Однако Лео было всё равно: смерть Сикста его нисколько не взволновала, ибо он заслужил даже самой ужасной участи. Даже сотрудничество не добавило расположения. — Есть какая-то причина твоего приезда или просто решил навестить старого друга? — спрашивает Леонардо, разливая вино по кубкам. Джироламо принимает кубок, не торопясь отпить. — После смерти отца…я стал свободен, а значит, у меня больше нет причин быть в Риме. Перед тем, как я найду место, где проведу остаток своей жизни, я хотел увидеть тебя. Услышать твою историю и рассказать кое-что самому. Ты положительно влияешь на моё душевное равновесие, — усмехается в конце Джироламо, а после его охватывает приступ кашля. Лео осматривает гостя с головы до ног и замечает его бледность и то, как Риарио едва ощутимо подрагивает. — Ты болен? — Лёгкая простуда, не страшно, — качает головой Риарио, но после снова кашляет. — Погода была дождливая, так что я вымерз, всего навсего. Лео хмурится. — Сухое есть, что бы ты мог переодеться? Я сварю тебе лечебный отвар, через пару дней будешь в порядке. — Боюсь вся одежда вымокла в пути. Да Винчи кивает. — Я дам тебе свою. Поднимайся на второй этаж, в спальню. Джироламо ухмыляется, но не спорит. Откладывает на стол кубок и направляется наверх. Спальня находится легко: дверь нараспашку. Кровать разворочена: видимо да Винчи в принципе не заправляет постель. Риарио скидывает куртку, кидая её на один из табуретов и подходит к камину, пытаясь, не особо успешно, разжечь его. Лео является быстро, помогает с огнём и и достаёт сухую и, на удивление, чистую одежду. Белая рубаха и чёрные штаны. Всё это Джироламо с благодарностью принимает. — Ложись поспи, ты наверняка устал с дороги. Тебе нужно согреться и отдохнуть, а у меня полно работы, я не буду тревожить твой сон, — предлагает да Винчи. Риарио и рад бы отказаться, но от усталости, тепла, алкоголя и уюта глаза сами начинают закрываться. Лео кивает на свою постель и уходит, а Джироламо почти падает в одеяла и мгновенно отключается. Всё тут пахнет Леонардо и это дарит необъяснимое чувство покоя и комфорта. Он выплывает из сна медленно. В комнате почти жарко. Возможно для других такая температура была бы неприемлема, но Джироламо хорошо. Он вечно мёрз, сколько помнил себя и хотя терпел это молча, но при любой возможности старался сделать помещение тёплым. Пролежав несколько минут в постели, уставившись в потолок и размышляя о дальнейших действиях, Джироламо всё же поднялся. Его собственная рубашка, вывешенная на спинке стула уже высохла, но от той что была на нём пахло Леонардо, так что Риарио решил не переодеваться пока. Он спустился вниз, в мастерскую художника, застав того за рисованием. Какие-то странные, очевидно шифрованные надписи и самые необычные устройства, предназначение которых Джироламо не понимал. Гений был за работой и не хотелось его отвлекать, однако сам Леонардо мгновенно обратил на мужчину внимание. — Как себя чувствуешь? — спросил он, повернувшись к гостю. — Намного лучше, спасибо, — кивнул Джироламо, присаживаясь на свободный стул напротив да Винчи. — Я сделал тебе отвар, на вкус неплохо. Поможет не заболеть. Джироламо кивнул. — Так…о чём ты хотел поговорить? Риарио нужно несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. — Хотел узнать, что было после того, как мы расстались во Флоренции. — Ничего хорошего, — мрачно заявляет Лео. — Смерти, кровь, боль. Страница из книги жизни показала мне и моей сестре Софии одно изобретение, которое провело молнию сквозь доспехи на турках…они погибли, а те, кто нет, обратились в бегство. — Саму книгу ты так и не нашёл? Лео невесело усмехнулся и покачал головой. — Я не буду её искать, Джироламо. Это…это не закончится хорошо, а я уже устал. Весь этот водоворот изменил меня так сильно. Всё, что мне понадобится, я придумаю сам, без книги жизни. По крайней мере так погибнет меньше людей. — Я не предлагал тебе её искать. Я и сам бросил эту затею. — Ты так хотел этого… — Я хотел ответов. Я хотел определённости. Я получил то, что хотел и теперь книга…для меня как нечто, без чего можно прожить. Леонардо медленно кивнул, понимая. — Что за ответы? — О том, кто я и где моё место. О том, как нужно жить, чтобы каждую ночь не тонуть в кошмарах, чтобы не испытывать яростного желания перерезать себе руки и…— Риарио криво улыбнулся и приподнял рукава рубашки, обнажая запястье с грубым рубцом. Леонардо хмурится и тянется, чтобы провести кончиками пальцев по шраму. — Это…когда? — задумчиво тянет он. На вид рубцы уже давно зажившие. — Я расскажу тебе. Это и много чего ещё. Конечно, если ты захочешь слушать. Леонардо кивает. Конечно, ему интересно, но помимо этого он видит, что Джироламо просто необходимо выговориться. Сейчас ему слишком тяжело держать это в себе. — Рассказывай, — говорит Лео, последний раз проведя подушечкой пальца по шраму, а потом убирает руку, встаёт и наливает Риарио обещанный отвар. Тот берёт чашу в руки, немного отпивает и начинает говорить. Его голос звучит отстранённо, будто он рассказывает о том, что его совершенно не касается. — Когда мы вернулись из Новой Земли, я отправился к Святому Отцу, но не к своему, а настоящему. Его слова резали безо всякого кинжала. Он сказал, что мои грехи не отмыть ничем. И хотя он прав, это ударило по мне в сто крат сильнее, чем слова любого другого человека. Я не знал, что мне делать, как быть, куда двигаться дальше. И я решил, что отдамся на волю господа. Зашёл в реку, и вскрыл вены, — Джироламо грустно улыбается, чуть откинув голову назад, — Сейчас я понимаю, что это была та самая ошибка, почти фатальная. Я не умер лишь потому, что меня выловили из реки люди Лабиринта. Я…я сопротивлялся, очень долгое время. Может быть это раскроило меня на две части, последствие чего наблюдали Рим и Флоренция. По крайней мере ты говорил так. Ты вывел яд, это излечило тело, но не душу, хотя, признаться, я больше не впадал в забвение, забывая напрочь о совершенных преступлениях. Лаура…сеньора Черета, она была так добра, что просила меня. Мы были с ней несколько дней, она увещевала меня, что я не повинен в тех убийствах, которых не помнил. Но я подумал…а сколько было убийств, совершённых мной раньше? Я их помню, я знаю, что я виновен. Какая-то часть меня взбунтовалась и я вернулся во Флоренцию. Я…признался в убийстве Клариче, Драгонетти и Кардинала. Полубезумный Лоренцо начал меня судить. Всё как положено: избиения, хоть я и пришёл с признанием, унижения, насилие во всех его формах, — Джироламо криво усмехнулся, — Я заслужил это, безусловно. Но я ждал другого. Я ждал когда меня повесят, ведь это был закономерный итог, как мне тогда думалось. В дело вмешался Архитектор, создатель Лабиринта. Он склонил людей на свою сторону, назвав меня карающей дланью господа. Люди устроили бунт, меня отпустили. Только побывав на площади и чудом избежав казни, я понял, что моё служение пора заканчивать. Я мог бы служить богу, да, но не людям. Впрочем, я больше никому не служу. Последняя проблема была в том, что я всё ещё был на поводке у отца. — Как он умер? — спрашивает Лео, предполагая ответ на этот вопрос. — Я задушил его, как мать по его приказу. Я был в своём уме, если такое вообще возможно теперь. Я помню взгляд и его последние слова. «За что?» — спросил он, будто мало было причин. Будто не было долгих лет издевательств, насилия и оскорблений. Будто я вырос в любящей меня семье, имел счастливое детство и моя жизнь никогда не была связана с убийствами. Это было последнее, что я сделал в Риме. Его смерть была представлена как несчастный случай, а я…не пожелал оставаться там, сказав, что горюю. Я бы больше горевал по своему скакуну, — скривился Риарио. Он ненадолго замолчал, короткими глотками допивая отвар. — Таким образом ты освободился от всех, кто тебя тяготил? — Ещё архитектор…но с ним было легко договориться, ведь уже понял, что меня не сделать единым. Так что я просто уехал. Я останавливался в разных городах под вымышленными именами. Подолгу находясь в одиночестве, я начал вспоминать, где-то место, в котором я не чувствовал себя лишним, ненужным, бесполезным. Где были люди, с которыми было интересно, приятно и не тяготно. Оказывается, лучше всего я чувствовал себя в монастыре, в юношестве и, как ни странно, на корабле, когда мы возвращались в Италию. Ты и Нико выхаживали меня, разговаривали и…слушали. Тогда я забывал прошлое и просто жил, учился улыбаться заново, не той ехидной или злой улыбкой, а…как раньше, когда моё сердце не было таким чёрным. — Но ты…ты нашёл меня, а не Нико. И не пошёл в монастырь. — Я пачкаю всё, к чему прикасаюсь. Монастырь…я подумал, но там я снова попытаюсь убить себя или забьюсь в безумии, покромсаю всех. А Нико во Флоренции, да и что ему до меня… — А мне? — почти весело спросил Леонардо, будто ему действительно было дело до Риарио. — А ты не пачкаешься, — просто ответил Джироламо. Лео ухмыльнулся. — Пока я был в пути, — продолжил Риарио, — я вспоминал самое начало нашей с тобой истории. Нашу первую встречу. Сейчас мне кажется, что уже тогда мой ум был затуманен. — Твои глаза в первую нашу встречу, в палаццо Медичи, уже горели безумием. Но твои действия были логичны и продуманны, каждый шаг, каждый поступок. Но что же до целостности…ты уже был надломан, а трещины становились всё больше и больше. Джироламо передёргивает плечами. Даже если художник и прав, слышать это было неприятно, впрочем, по поводу этого граф ничего не говорит, только смотрит. — Встреча с тобой всё усугубила. Признаться, Лупо говорил, что я помешан. Не столько на поисках книги жизни, сколько именно на тебе, Леонардо. Не могу сказать, будто он был неправ. Но сам я это осознал гораздо позже. Джироламо поднял взгляд на визави и увидел, насколько удивлённо смотрел на него да Винчи. В его глазах была смесь чувств, неясных для самого Риарио. Но Леонардо не спешил его перебивать, позволяя продолжить монолог, давал возможность высказаться. — Я хотел дружить, — сквозь собственный безумный смех пробормотал Джироламо. Этот странный приступ заставил художника обойти стол и встать напротив графа, ожидая от него не то зверств, не то истерики. С нестабильными людьми трудно было понять, что может произойти в следующее мгновение. Но ничего не случилось. Смех Риарио кончился резко, как и начался. Он прокашлялся и чуть улыбнулся. — Друзья такая редкая удача, Леонардо. У меня их не было никогда. Союзники, прислуга, враги, но никогда не друзья. Люди, которым я был небезразличен, а таких, как понимаешь, было немного, либо разочаровывались во мне, либо умирали… — Лаура? — Я сбежал из постели на рассвете, чтобы признаться Лоренцо в убийствах, она поехала за мной, конечно, пыталась меня вытащить, но тщетно. Больше мы не виделись. И я надеюсь, она забыла обо мне. Или ненавидит, что было бы намного лучше, чем неразделённая любовь. Лео кивает, не сводя глаз с Джироламо. Между ними меньше метра, они оба напряжены и даже несколько обеспокоены: Лео из-за собственной эмпатии, Джироламо из-за воспоминаний. Ему больно, но он упорно запрещает себе молчать, продолжая выговаривать всё, что придёт в голову, тем самым стремясь избавиться от гнетущего ощущения в груди. — Мать я убил своими руками…и Зиту… Лауре я сделал больно, причём как физически, так и морально. Любой женщине рядом со мной не будет покоя. — Сомневаюсь, что дело в поле человека. — Верно. Дело во мне. Но единственный, кто был небезразличен мне и выжил — был мужчина. — Это ведь ты спас меня, — пожимает плечами Леонардо в ответ на откровенный и прямой взгляд. — И даже не один раз. — А ты меня лечил, — с той же интонацией парирует Джироламо, — и даже не один раз. Впору засмеяться, но не смешно. Да Винчи пытается понять, к чему ведёт Риарио, но всё так сложно и запутанно. А ведёт ли к чему-то или всё дело просто в одиночестве. Ему не с кем поговорить, просто поговорить и рассказать о больном, а Лео в любом случае выслушает. Не может не сделать этого. — Мы оба выжили, — кивает Лео. — Этот мир не заслуживает тебя, а я не заслуживаю этот мир. Квинтэссенция несправедливости. И всё же, на тебе я окончательно свихнулся. Ведь, если так подумать, кроме тебя у меня ничего нет: в моральном смысле я беднее церковной мыши. Даже Бог…и тот, оставил меня. — Ты…растерял свою веру? — вопросительно прошептал Лео. — Её остатки, — пожал плечами Джи. — Я не умираю, но такая жизнь…бесцельное существование, вопреки здравому смыслу. С другой стороны, ты тот, кто может предать моей жизни смысл. — Ты ищешь у меня смысл жить? Риарио медленно кивает. — Но зачем тебе я? На свете столько всего…почему я? — Потому что тебе я верю. Уже не себе, но хотя бы тебе. И потому, что моя одержимость тобой так и не прошла. Вот и смотри: перед тобой поломанная игрушка. Ты можешь играть ей, можешь починить, можешь выкинуть. Разнообразие выбора. — Ты не игрушка, — тихо говорит Лео, хмурясь. — Тебе кажется. Всю жизнь мной управляли другие люди. Я привык. Лео отходит налить ещё отвара в чашу Джироламо. — И что? Теперь у тебя есть возможность жить так, как ты хочешь. А ты…не хочешь ничего, выходит? Просто не знаешь, что делать. Джироламо бессильно кивает. Лео отдаёт ему чашу с тёплой жидкостью и, повинуясь секундному желанию, кладёт ладонь на голову графу, вплетая пальцы в пряди. Медленно ведёт вниз, незамысловато лаская. Джироламо позволяет. Ему странны прикосновения такого рода, но пусть да Винчи делает что угодно. К тому же прикосновения тёплых рук приятны. Странное удовольствие растекается внутри Риарио и он даже коротко улыбается. — Ты хочешь остаться здесь? Делить со мной приключения и неприятности? — Хочу быть твоим, — твёрдо и немного даже дерзко говорит Джироламо, а потом припечатывает, — во всех смыслах этого слова. Леонардо удивлён настолько, насколько это вообще возможно. — Ты не понимаешь…в действительности тебе не хочется того, о чём ты просишь. Мы можем вести беседы, даже путешествовать, заниматься искусством или наукой, если пожелаешь, — Леонардо чувствует себя почти напуганным. — Я желаю быть твоим, — упрямо продолжает Джироламо, — Насколько мне известно, для тебя подобная связь не стала бы чем-то новым. Ведь те слова мальчишки, в суде, не были слишком уж далеки от правды, верно? — Я его не насиловал, — разводит руками Лео, — то, что было — было по обоюдному согласию. А ты? Разве такая связь не противоречит римским законам? — Богу нет до нас дела! Кто с кем спит, какая разница? Я знаю сколько в Риме публичных домов и что там происходит. Под носом у святого отца, — мгновенно вспыхивает Джироламо. Он вскакивает со стула и с горящими гневом глазами приближается к Леонардо, заставляя его отступать, — Церковь стремится к власти. Бог нас оставил, как бы мы не молились, а жизнь на земле стала адом. Мужчина, женщина, брак, не брак. Мне всё равно, да и всем остальным тоже. — приступ гнева отпускает Риарио. Леонардо обнимает его за плечи и уводит наверх, захватив пару склянок со стола. Он усаживает молчащего Риарио на постель и садится рядом, всё ещё не убирая ладони со спины бывшего врага, который выворачивался сейчас перед ним чуть ли не на изнанку. Он протягивает маленький бутылёк Риарио: — Выпей, это успокоит тебя. — Я в порядке, — отмахивается граф. — Ты в отчаянии, — мягко продолжает Леонардо. — Но это ничего. Надежду можно найти, что бы не случилось. И желание жить, цели. А пока…если рядом со мной тебе лучше, оставайся здесь. Джироламо благодарно кивает и чуть приваливается боком к да Винчи, укладывая голову ему на плечо. Лео неловко обнимает мужчину.