Лев Толстой
— Где папа? — спросил Фингон. — Он только что вышел, — ответил Финрод. — Н-н-не надо огня. — Не будь идиотом, — резко ответил кузен. — Здесь скала. — П-п-пр-прекрати, — Фингон попытался выдернуть у него руки, но Финрод резко, больно дёрнул его за пальцы. Он поливал его серо-чёрные, как обгорелое дерево, руки тёплой водой. Вода стекала вниз, в отверстие под краем палатки куда-то наружу. Фингон попытался сжать одеревеневшие влажные пальцы. Мерзкий запах тёплого пепла был и тут. Он помнил, как ушли куда-то вниз желудок и сердце, как от грохота подкосились ноги; в мутном белёсом сиянии он увидел на льду кровь, которая лилась у него из носа. Фингон поднял глаза, и увидел, что небо на юге озарено чудовищным чёрно-красным светом; всплески синих молний разрывали глаза и мозг. В следующие несколько мгновений он ощутил у себя на лице что-то странное — будто бы снег — пыль — тёплая пыль? Серая, мягкая вулканическая пыль закрывала снег. Серо-жёлтый пепел и красные искры вместо звёзд вдали, там, куда лежал их путь; там, за пеплом — зловещий лиловый горизонт. — Моргот — повелитель подземного огня, — услышал он ровный голос своего отца Финголфина. — Он там, впереди. Это он. Лёд трещал. Фингон не мог вспомнить, что было дальше. Он лежал в глубокой тёплой луже и бил кулаками по льду. Фингон поднял глаза на Финрода. — Умывайся, — сказал тот, подавая новый тазик с водой. — Ну! Фингон начал тереть лицо; Финрод, недовольный задержкой, выплеснул ему в лицо ещё несколько пригоршней. — Да что у тебя с волосами! Волосы самого Финрода выглядели потускневшими и истончившимися — по крайней мере, так показалось Фингону. Но они были чистыми, без единого следа вулканической грязи. Финрод размотал скрученную на затылке толстую косу Фингона и опустил её в воду. — Есть немного масла, кажется… — Тонкие, сейчас почти костлявые пальцы Финрода впились ему в голову, словно тот хотел его поднять за волосы. — Хоть что-то. Фингон обвёл глазами палатку. В глаза ему бросился открытый сундук, в котором сияло золото; золотые блюда с гранатами и аметистами, золотые кубки, усыпанные жемчугом, золотые подставки для книг… Фингон осознал, для чего это сделано: блестящие зеркальные поверхности металла мягко подсвечивали ткань палатки; огромный алмаз бросал на полог дрожащее отражение, напоминавшее радужное сияние «Голубой пчёлки», Ниэллуин. (Какие тут могут быть пчёлки? Нет, нет, это всё лёд, это голубой лёд, Хэллуин, — только так…) — Раздевайся, — сказал Финрод почти что с презрением. — З-зачем? — У тебя мокрая одежда; её надо высушить, а то она испортится. Финдекано, не испытывай моё терпение. Я должен вернуть тебя отцу утром в приличном виде. Ему не до тебя после всего этого, слышишь? Финрод стал расстёгивать пуговицы на его рубашке; сорвал и отбросил тяжёлый промокший кафтан. Фингон не переставал дрожать; Финрод развёл полы рубашки и стал снимать её; прикосновение его горячих, уже сухих рук к спине и плечам заставило Фингона дёрнуться. — Перестань трястись! Фингону стало невыносимо, отчаянно стыдно, когда Финрод раздел его до пояса; наверно, кузен видел его полуголым во время купаний в океане на Тол Эрессеа… но это было так давно, и там было много народу, но вот так… Кузен… Почему, почему Финдарато положил так ладонь ему на спину? Как же это невыносимо вспоминать теперь, но для него, глупого, доверчивого, это было так важно. Так невыносимо сладко, когда на них обоих не было рубашки, и Майтимо его обнял, и он тоже обнял в ответ, и волна счастья прокатилась по телу… С тех пор он знал, что всё решено, что он принадлежит Майтимо, что они вместе, что другого быть не может — — пока тот не ушёл, не бросил, не забыл. — Штаны снимай, — сказал Финрод. А Майтимо один раз видел его совсем голым — но только видел… Фингон смотрел в голубые, полупрозрачные глаза Финрода, когда тот коснулся низа живота, развязывая штаны, проводил ладонями по бёдрам, снимая истёршиеся льняные подштанники. — Ты что так смотришь? — спросил Фингон. — А что, нельзя? — Дай мне одежду… Жар костра обволакивал обнажённое тело, но он всё равно стеснялся — особенно когда Финдарато так смотрел… — Тебе же не холодно. — Нет, — признался Фингон, — но так нельзя. Неудобно. — Конечно, — фыркнул Финрод, — пересядь сюда, здесь мокро. — Он показал на ложе, укрытое мехами и тёмно-зелёной мягкой тканью. Тут и вправду было мягко и тепло, даже жарко; Фингон прикрыл бёдра уголком ткани и стал перебирать влажные ещё волосы, пытаясь найти глазами гребень. — Пить хочешь? — спросил Финрод, протягивая кубок с ледяной водой. — Я раскопал снег, чтобы достать чистую воду. — Спасибо, — ответил Фингон. — Я попью. Жаль, что это не вино, — сказал он резко. — Хочешь напиться до бесчувствия? — спросил Финрод. — Не выйдет. Обидно валяться в луже трезвым? — Прекрати, пожалуйста, — попросил Фингон. С отвращением он услышал слёзы в собственном голосе. — Ладно, я сегодня добрый, — пожал плечами Финрод. Он расстегнул ворот своей шёлковой вышитой рубашки (наверно, сейчас её надел — слишком она была тонкая, чтобы носить её на улице) и достал из-под подушки серебристый мешочек. В нём он нащупал круглый бурый шарик и бросил его в огонь. Из костра пошёл жёлтый маслянистый дым; Финрод встал и старательно затянул полог палатки, прикрыл отверстие, через которое стекала вода. Стало совсем жарко; запах заливал воздух, такой же жёлтый, маслянистый, душистый; странно, но дым словно заставил золото сиять ещё ярче, заставлял ещё веселее играть на нём отражения лепестков пламени. Финрод взял свою арфу и приблизился, коснулся пальцами струн. — Не нужно музыки сегодня, — прошептал Фингон. — Это не отличишь от треска льда, — сказал Финрод и дёрнул двумя пальцами струны, — от шороха северного сияния; от плеска воды… — он резко хлопнул по трём струнам сразу, вызвав странный звук, — от рёва тюленя… Музыки больше нет. Фингону показалось, что вода заливает палатку; он хотел было всхлипнуть со страха, но потом подумал — нет, это не просто вода, это вода из колодца, откуда поливают Лаурелин; да, сейчас дерево вырастет снова — и оно стало расти из костра, разбрасывая искры-ветки. Фингон почувствовал, что сейчас рассмеётся от радости и облегчения; он потянулся к плоду, который, казалось, вызрел, пылая летним жаром — но нет, нет, нет, это не плоды, это головы — это выжженные, расколотые черепа — там голова его брата Аракано — и голова Феанора, и корни, разрывающие землю… Фингон повалился на ложе, закрывая руками лицо; он почувствовал, что с него спало покрывало, и что Финрод положил руку ему на член. — Ты что делаешь? — спросил Фингон. — А что такого? У тебя же уже было. — Что было? — непонимающе спросил Фингон. — Не ломайся. С кузеном Нельяфинвэ. Вы же были вместе. — Пожалуйста, перестань… убери руки. Не трогай… Фингон вцепился ему в плечо, неловко отталкивая, но тот вместо того, чтобы отстраниться, придвинулся ещё ближе. — Вы много раз уходили вместе в дедушкин сарай. Мне сказал Аэгнор со слов твоих братьев, что вы как муж и жена. — Да, это правда… но не надо сейчас про это, пожалуйста! — Ты ему давал? — Что давал? — недоуменно спросил Фингон. Финрод расхохотался — тихо, но пронзительно, и никак не мог остановиться. — Давал тебя трахать как жену, — непонятно, что ли? — Мы же оба мужчины, ты что, — ответил Фингон. Теперь он уже чувствовал, что плачет. — Ничего такого не было. Мы оба невинные… мы только обнимались… Фингон плакал сейчас не только от грусти, от тоски по любимому, но и от ярости и унижения от того, что делает с ним Финрод, заставляя рассказывать об их близости. — Дурость какая, — сказал Финрод. — Я в школе уже пробовал. Мне давали, понимаешь? И никакие вы не муж и жена. Между мужчинами это ничего не значит. Просто удовольствие. Скажешь, не хочешь? — Рука Финрода снова прижалась к его члену, уже ощутимо поглаживая, сжимая, словно заставляя подтвердить его слова; пальцы бесстыдно прикасались к лобку и низу живота. — Кстати, у тебя здесь волосы темнее, чем на голове. А мне всегда было любопытно… — Ты с кем уже был? — спросил Фингон. — Какое тебе дело! Сказано же — ничего это не значит. И твой Майтимо уехал без тебя. — Да? — Фингон хотел было встать, вырваться, но руки и ноги не слушались. — Куруфин тоже уехал без жены. И твоя невеста за тобой тоже не пошла. — Ей не дали. — И она тебе не дала, да? А у неё там какие волосы, — тоже золотистые? Ты так и не знаешь? Финрод свистяще выдохнул и повалил кузена на серебристо-серые меха. — Да, она не моя, — сказал Финрод. — Не моя. А ты сейчас… я сейчас хочу, понимаешь? Близость с Финродом оказалось так же трудно вспомнить, как себя в тёплой, засыпанной пеплом луже. Финрод намотал его волосы на руку, прижимал к ложу, не давая укусить; пронзающая боль, неловко вывернутая спина, ноющая боль в пояснице. — Я ещё масло потратил на тебя, пожалел тебя, понимаешь? Раз у тебя первый раз сейчас, пусть тебе будет удобно. — Какая гадость! Не надо так говорить, — сказал Фингон. — Разве твой Майтимо так умеет? — спросил Финрод. — Нет, конечно, — Фингон поймал себя на том, что смеётся — и этот смех был довольным и бессмысленным. (Да, да, в этом всё дело; если бы я ему вот так дал, то он бы не бросил меня. Он бы взял меня на корабль. Не мог бы без меня обойтись. Он любил бы). (А если был кто-то ещё? Один из его братьев? Аэгнор? Он ведь такой же красивый, как Финрод… они взяли его… братья Майтимо… для себя…) (Что за ужасная мысль…)***
— Садись на меня. Я знал, что ты и сегодня придёшь согреваться. — Что значит — «и сегодня»? Я не был с тобой уже два дня, — Фингон распустил волосы, тёплые, душистые — сегодня он вымыл их сам. — Ты ведь хотел бросить, порвать, да? Ты пытался, — Финрод проводит по его пояснице рукой. Сегодня Финрод раздет — так же, как сам Фингон, кажется, первый раз. — Я всё равно твой, — ответил он, и как будто кто-то чужой сказал это за него. Фингон посмотрел в тусклое красное пламя и закрыл глаза. Он не хотел смотреть в лицо Финрода, да и на его тело — тоже. Ему нужны были только его прикосновения. — Что, если так дальше пойдёт, будешь говорить, что мы муж и жена? — Нет, — простонал Фингон. — Нет. Не буду. Никогда. — А если так? Ну давай, давай же! Фингон ничего не мог ответить. — Сейчас ты точно жена, — Финрод рассмеялся. — Разве нет, Финдекано? Фингон не выпускал его из объятий, и сейчас Финрод его не оттолкнул, как обычно, сразу после. Обнимая, Финрод уложил его; потянулся к расписной шкатулке из кости странных чёрных тварей, что выли и стонали на песках западных берегов Амана. Достал из неё кружевное, свежее, как качающаяся на летнем ветру веточка вьюнка, ожерелье-пектораль с сапфирами; камни, установленные на крошечных пружинках, подрагивали, как от ветра, на тяжело дышащей груди Фингона. — Как же хорошо на тебе, — сказал Финрод. — У тебя кожа кажется белее и ярче, хотя я знаю, что моя светлее. — У тебя есть эта ваньярская бесцветность в лице, как у Индис, — заметил Фингон. — Зачем тебе столько драгоценностей, Финдарато? — Ты же слышал… слышал то, что говорил дядя Феанор? О Людях? О младших детях Илуватара? — тихо сказал Финрод. — Да, я помню, но… — Они пришли позже. Они знают меньше нас. Все эти вещи — маленькие чудеса, маленькие окна в мир, которого они могут достигнуть. Они будут почитать нас как Валар — меня и тебя. Люди… — Финдарато, так нельзя! — сказал Фингон. — Даже если всё так, неужели нельзя оставить их в покое? Если Эндорэ действительно находится под властью Моргота — или будет находиться с тех пор, как он возвратился — это значит, что им и так плохо. Я буду счастлив, если мы сможем помочь им и защитить, но… — Это земля Моргота, милый Финдекано, — ответил Финрод, — и властвовать там можно только, как Моргот. Это его металл; это след его первобытной мощи, когда он был сильнее всех творений и мог раскалывать континенты и рушить горы. Я куплю себе власть в Эндорэ частью его силы. Бороться с ним бесполезно; бесполезно пытаться отомстить, как этого желает твой отец. Но мы можем отнять часть его власти, вытянуть его силы по капле, и внушить Людям, что наша мудрость… — Финдарато, это мерзко: я не знаю, почему, но мне неприятно то, что ты говоришь. — А что ты предлагаешь? — Даже если Мелькор силён, если он повелевает землёй, огнём, льдом, какими-то мерзкими тварями, что служат ему — он не создавал наш мир. Он же убийца. Мы видели дела его рук — и видели то, чего он не создавал и над чем не имеет власти: Манвэ, Варду… Да хоть тех же лошадей… Финрод глухо рассмеялся. — Ну ты даёшь! Ты что, надеешься, что Манвэ за тобой своего орла пришлёт, что ли?! Фингон пожал плечами и стал снимать с себя ожерелье. — Да нет, — ответил он. — Возьми себе на память, — сказал Финрод. — Возьми-возьми. Подаришь кому-нибудь. … — Мне больно! — Оно звенит. О звёзды предвечные, как же мне нравится, как оно звенит на тебе! Ты слышишь, Фингон? Жёлтый дымок крутился между их лиц, на золотых пружинках и впрямь звенели бриллиантовые капли и сапфировые цветы. Как же мутит… словно он сам превратился в дрожащий сапфировый василёчек, который дёргает-дёргает ветер, никак не может выдернуть, да, это же любимый цветок жены Тургона, она была на свадьбе в венке из… …стебелёк сушится и сгорает, сгорает всё внутри, кожа горит… …Майтимо, где ты, почему?..***
Эдрахиль потерянно смотрит на Фингона. Он голый, такой же голый, как сам Фингон был в тот раз, ему стыдно. Он пытается спрятать лицо в плащ Финрода — Финрод даже не снял зимней одежды — но тот отталкивает его, и Эдрахиль весь дрожит. Фингону хочется сказать ему что-то ободряющее, как-то прекратить это, но он почему-то молчит. И выходит из палатки Финрода — пожалуй, Эдрахилю можно помочь только так. Он слышит, как стягиваются запирающие палатку шнурки.***
Фингон не замечал ни стен, ни обстановки, отметив только, что Финдарато умеет устраиваться. У него в глазах было темно — с тех самых пор, как Финрод вернулся из лагеря сыновей Феанора. — Ты рад, что мы с тобой теперь на твёрдой земле, не так ли? Финрод подкинул дров в очаг и сел рядом с Фингоном на законченную сегодня утром кровать. Хотелось бы сказать «грубо сколоченную» — но нет, Эдрахиль и его младший брат, резчик по дереву, ничего не могут сделать грубо. — Они подарили мне немного вина. — Финрод показал на чёрный глазурованный кувшин с простым белым орнаментом. — Ты хочешь? — Не знаю, — ответил Фингон. — Не уверен, как это сейчас на меня подействует. Финрод улыбнулся. — Нам понадобится палатка, чтобы вдохнуть дым. Но боюсь, здесь, в доме, если мы накроемся, то задохнёмся. Впрочем, есть и другие способы… — В другой раз, Финдарато. — Я должен тебе сообщить… — Папа мне уже всё рассказал, — выговорил Фингон. — Оставь эту тему, пожалуйста. — Теперь тебе его жалко? — упрямо продолжил Финрод, положив руку ему на спину. Встав, Фингон стряхнул её, выпрямился. — Я почти привык, что меня предали. Почти научился жить без… почти смог уговорить себя, что неважно, что мы были как муж и жена, тем более… Наверно, он должен был бы сказать сейчас — «тем более, у меня есть ты»… Финрод открыл кувшин, налил себе вина и расхохотался: — Бедный Финьо, так ты ничего не знаешь? Что тебя не предавали? Мне Маглор все рассказал. Тебе никто не говорил, что Нэльяфинвэ не жег корабли? Что первыми его словами, когда он вступил на эту землю, был вопрос — когда сюда приедешь ты? И что он тут только что лбом об деревья не бился, осознав, что обратно пути нет, а отец и Атаринкэ так его подставили. Так нас подставили, конечно. Не знал, как ему теперь вообще жить. Да он и в посольство-то к Морготу поехал так… будто ему в жизни терять больше нечего… Но это все неважно, потому что теперь он умер. По крайней мере, я ему этого искренне желаю. Финрод поставил на стол золотой кубок. Фингон оглянулся, рассматривая резьбу кровати; зелёное покрывало, которое служило им ложем, теперь превратилось в причудливо драпировавший её балдахин; мягкая чёрная с золотом ткань и тёмно-алые подушки тянули к себе сладким теплом. — А теперь иди ко мне, я хочу, — сказал Финрод, расстёгивая рубашку. — А я больше нет, — ответил Фингон и вышел. Проходя по нагретой вечерним солнцем траве, Фингон осознал, что на нём всё ещё надета золотая пектораль. Он снял её и бросил на поле, на тёплый камень, оставив сапфировые васильки качаться среди настоящих.