Затяни петлю на шее покрепче

      Промозглый ветер забирался под одежду и бил по щекам.       Не было нужды останавливаться, но Кисаме, словно загипнотизированный, встал как вкопанный, позволяя холодным пенящимся волнам накрывать его ноги. Он молча всматривался в серое море, до сих пор не веря в то, что вернулся в угрюмую страну Воды. Это больше походило на сон или на гендзюцу Итачи.       Вспомнив о нём, Кисаме обернулся.       Итачи стоял в нескольких метрах от него и беспомощно щурился, рассматривая что-то на берегу.       — Раньше здесь было больше кораблей и лодок, — пояснил Кисаме, проследив за его взглядом.       — Даже корабли умирают, — тихо сказал Итачи не то с усмешкой, не то со смирением.       Бледный, болезненный, он стоял у кромки воды, дрожа от холода. Ветер трепал его чёрные волосы, а тёмные, задумчивые глаза рассматривали мёртвые корабли, окутанные туманом. Он подходил этому месту. Или место подходило ему.       — Ты думаешь, здесь может быть джинчурики? — спросил он. — На кладбище кораблей?       — Вполне. Местные стараются обходить это место стороной, — ответил Кисаме, повысив голос, чтобы поднявшийся ветер не унёс его слов. — Моряки боятся, что накличут на себя и свою команду беду, остальные думают, что здесь водятся призраки. Сюда ходят только те, кто хочет наживы, но и у них поджилки трясутся. Джинчурики может быть в одном из самых свежих кораблей-трупов.       — Пойдём? — спросил дрожащий Итачи и натянул рукава тёплой кофты почти до самых кончиков пальцев.       Кисаме кивнул и направился к обломкам кораблей. Под ногами успокаивающе шуршала галька и хрустели ракушки. Взгляд скользнул по чайке, которая клевала на берегу бездвижную рыбу. К ней подлетела ещё одна, покрутила головой, клюнула мёртвую добычу, отчего другая птица возмущённо завопила и угрожающе захлопала крыльями.       — Если джинчурики здесь не будет, куда отправимся? — спросил Итачи.       — Он может быть в пещерах. Или на самом видном месте, — предположил Кисаме.       — Если Мизукаге так боится за своё селение, то наверняка спрятала его надежнее некуда. На самом видном месте — это слишком просто.       — Итачи-сан, не пытайся понять ход её мыслей. Нет ничего хуже и непредсказуемее женщины из Киригакуре.       — Тогда ты тоже не пытайся, — равнодушно ответил Итачи. Немного подумав, он спросил: — Кто из её приближённых может знать о джинчурики?       — Скорее всего, человека два — самые близкие и проверенные, — задумался Кисаме и слегка сморщил нос, почуяв вонь сырых досок и гнилых водорослей. — Ао, которого ты вчера в эротическое гендзюцу отправил, и кто-нибудь ещё. Старейшины могут не знать, она их никогда не уважала и не считала, что от них есть польза. Только улыбалась им и делала вид, что ценит их мнение. А тех, кто знает о джинчурики, она будет держать около себя.       — Но в туалет она же с ними не пойдёт.       Кисаме хмыкнул.       — Можно проследить за ней и выяснить, кого она держит рядом с собой, — продолжил мысль Итачи. — И вечером напасть на того, кто покажется наиболее уязвимым.       — Только нужно быть уверенными, что этот человек нам скажет правду. И вообще что-нибудь скажет, а не предпочтёт доблестно умереть.       — Нам нужен тот, у кого есть семья.       Кисаме бросил на безразличное лицо Итачи беглый взгляд.       Они подходили к останкам кораблей. Брусья, оставшиеся от корпуса судна, напоминали скелет древнего огромного чудовища. Вокруг валялись полусгнившие ящики, лоскуты порванных парусов, пугающим колом из земли торчало то, что осталось от мачты. Остовы мелких суден, разбросанные тут и там, походили на мёртвых рыб, брошенных на сушу, и казалось, что вот-вот прилетит огромная чайка и начнёт пожирать эти полуразложившиеся трупы.       — Местные моряки, кстати, говорят, что корабль — это не он, а она, — сказал Кисаме, следя за мягкими движениями Итачи, который поглаживал покрасневшими от холода пальцами скользкий от влажности корпус корабля. — У них есть какое-то чудное слово, они его вытащили из диалекта с южных островов и сделали своим профессиональным жаргоном. Вот это слово у них и означает корабль, и это слово женского рода. Потому что за кораблём нужно ухаживать так же, как за женщиной.       — Забавно, — ответил Итачи. — Твоя страна совершенно отличается от моей. У нас почти не осталось диалектов, а большинство сказок передавались от поколения к поколению только в кланах. Те, которые рассказывали мне, не рассказывали никому, скажем, из Хьюга или Нара. Впрочем, это и понятно, много преданий так или иначе касаются клановых тайн. А у вас такое единство среди местных. Вы не делитесь своим только с чужаками.       Итачи прошёл дальше, к более целым кораблям. Он сосредоточенно бродил между ними, иногда замирая на месте и словно во что-то вслушиваясь, оглядывался, проводил ладонью по земле или торчащим из земли доскам. Он походил на призрака, что бродил по мёртвым местам и которого так сильно боялись местные.       Итачи замер и наконец сказал:       — Чакры я не чувствую. Ни от человека, ни от защитных барьеров. Может, джунчурики и был здесь, но Мизукаге успела его перепрятать. А у тебя какие ощущения?       Кисаме сделал глубокий вдох.       — Никаких запахов. Ни еды, ни мочи, ни пота. Только гниль и сырость, но они не могут так сильно перебивать человеческие запахи.       — Осмотримся ещё немного, по-быстрому, и вернёмся в селение, — предложил Итачи.       Кисаме промолчал. Ему нравилось это место и уходить так скоро он не хотел, но и рациональных причин оставаться не видел. Джинчурики здесь правда не было.

***

      Кисаме неохотно пил тёплый чай и наблюдал за Итачи, который с удовольствием уплетал ботамоти , сидя напротив него за узким столиком уютной кондитерской.       Дело было дрянь.       Джинчурики не было на кладбище кораблей. Не было его и в пещерах. Его не видели местные рыбаки и контрабандисты. Никто не покидал острова — Зецу следил за береговой линией. Роуши или был очень хорошо спрятан, или его и вовсе не было на острове.       Мей всегда поражала Кисаме хитростью и смекалкой, а с годами она наверняка стала ещё невыносимей из-за своего острого ума. Они не найдут джинчурики. Это бесполезно. Мей что-то задумала. Вовлекла их в игру, правила которой знала только она. Но если бы Кисаме не согласился на её условия, всё закончилось бы резнёй и очередным побегом Роуши.       — Может, она спрятала его в том месте, о котором ты не знаешь? — спросил Итачи и осторожно откусил ботамоти. Заметив удивлённый взгляд Кисаме, он добавил: — Она же могла что-то новое построить. Бункер, например.       Кисаме открыл было рот, но Итачи не дал ему сказать:       — Или джинчурики живёт в доме гражданских с изменённой внешностью.       Кисаме хотел возразить, но Итачи снова не позволил:       — Или он спрятался там, куда ты ни за что не пойдёшь.       Кисаме не стал спорить.       — Два дня на поиск человека в большом селении, — продолжил Итачи и вытер губы салфеткой, — без сенсоров и без насилия, это слишком мало даже для нас. К тому же мы не знаем наверняка, действительно ли он здесь. Нам нужно менять стратегию. Пытаться достать информацию из приближённых Мизукаге слишком долго и опасно.       — Есть план? — спросил Кисаме и взглянул на своё зыбкое отражение на поверхности чая. Он слегка повёл плечами, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, но не обратил на это внимания. Может, это Зецу где-то рядом высматривал их.       — Мятеж, — спокойно ответил Итачи. — Подкупить контрабандистов или местных головорезов. Найти недовольных или обделённых чем-то людей и сподвигнуть их к бунту. Наверняка есть те, кому не по душе политика Мизукаге. Скорее всего, таких много среди людей старой закалки. Слегка раззадорь их — и они начнут громко возмущаться. Это лучше сделать ночью, когда люди будут пить в кабаках. Гражданские начнут поносить власть, а потом в дело вступят наёмники. Помахают ножами, призовут к действиям. Мизукаге будет сонной, перепугается и, по хорошему счёту, отдаст два приказа: подготовить наряд для подавления бунта и защитить джинчурики. Так мы сможем на него выйти, а нашу причастность к мятежу она не сможет доказать. Главное — создать много шума.       Кисаме задумался. Планам Итачи он доверял, и уж кому-кому, а ему было хорошо известно о том, как за одну ночь потрясти не только всё селение, но и целую страну.       — Можно попробовать. Даже если что-то выйдет из-под контроля и нам придётся сражаться, то начнётся такая неразбериха, что Мей не посмеет вступать с нами в бой, чтобы не покалечить своих людей и тем более мирных жителей.       Итачи кивнул, а Кисаме, не в силах больше терпеть чьего-то пристального взгляда, огляделся. И встретился глазами с привлекательным юношей за столиком у двери. Совершенно незнакомая внешность. Тёмно-рыжий, с россыпью веснушек на ровном носу, в гражданской одежде, он жевал бисквитное пирожное и не отрываясь смотрел на Кисаме. Тот хотел было перевести взгляд, но вдруг повнимательней посмотрел в глаза.       Он узнал их.       Юноша, поняв это, подмигнул, сделал большой глоток чая, встал и не торопясь вышел на улицу.       — Я скоро вернусь, Итачи-сан, — сказал Кисаме и поспешно поднялся из-за стола. — Как тебе сладости?       — Очень вкусно, — быстро ответил он и спросил: — Куда ты?       — Мне нужно отойти. Встретимся в гостинице.       Кисаме на мгновение остановился, решив, что стоит сказать о деньгах, но отмахнулся от этой мысли и пошёл дальше. Бюджет с Итачи у них был общий — сегодня платит один, завтра другой. Правда, Итачи расплачивался вчера за номера гостиницы, но ничего, потом разберутся,       Кисаме вышел на улицу и огляделся. Юноша медленно шёл по улице, и Кисаме последовал за ним, стараясь сохранять небольшое расстояние между ними. По ощущениям, шли они минут двадцать, когда юноша наконец обернулся на пустой улочке и низким голосом спросил с издёвкой:       — Ну что, нашёл свою цель?       Кисаме приблизился к нему.       — Да, Мей. Спрятал её в карман, можешь заглянуть.       В ответ он получил смешок.       — Пойдём.       Мей, в облике юноши, запрыгнула на козырёк высокого здания, оттуда — на выступ, ещё один, ещё, пока не добралась до крыши. Кисаме повторил её путь и, оказавшись на самом верху, спросил:       — Ты что-то хотела?       — Да просто поговорить, — пожала плечами она, не меняя внешности, и села на самый край.       — Или отвлечь меня от поисков?       — И это тоже, — со смехом сказала она. — Но я правда хотела поговорить. Если хочешь, так уж и быть, я не буду считать эти часы.       Кисаме подошёл к краю крыши и сел рядом с Мей. Молча они смотрели на открывающийся вид и слушали звуки большого селения. Утренний туман поредел, но не исчез. Он стирал линию горизонта, и казалось, что корабли, мерно покачивавшиеся на воде недалеко от берега, плыли по бесконечному небу. Кисаме несколько раз бегло взглянул на Мей и невольно вспомнил их совместные юные годы, когда она специально обрезала волосы и утягивала грудь, чтобы её принимали за мальчика. Потому что, если бы что-то пошло не так на одном из заданиий, её бы просто убили. Парней всегда убивают. Девушек почти всегда насилуют.       — Как тебе Киригакуре? — спросила Мей своим голосом.       — Стало чище и вони меньше. В остальном же всё как обычно: пьяная матросня, сомнительные личности, портухи, болезненные гражданские.       Мей с улыбкой толкнула его в бок.       — А вот ты изменился, — сказала она. — Страшнее стал.       — Я старался, — довольно хмыкнул Кисаме.       Мей покачала головой и снова взглянула на море. Немного помолчав, она серьёзнее сказала:       — Знаешь, иногда я вспоминала о тебе и думала: может, мне нужно было вернуть тебя в Киригакуре? Может, это я виновата, что ты стал частью Акацки? Правда, потом я говорила себе, что если бы ты сам хотел сюда вернуться, ты бы это сделал. Особенно когда я стала Мизукаге. Стать преступником — это твой выбор.       — Да, это так. Но в мирной Киригакуре для меня просто не нашлось бы места. Да и нам было бы тяжело ужиться рядом с нашим-то прошлым. Нас объединяет только смерть, помнишь?       — Помню, — неохотно согласилась Мей. — Просто… у тебя бывает такое, что появляется чувство вины, хотя, когда думаешь о ситуации, то понимаешь, что ты бы ничего не смог сделать? Не всё получается контролировать, даже если сильно этого хочешь и у тебя есть силы. Хотя ощущение того, что ты силён, это самое обманчивое ощущение.       — Мей, — с улыбкой позвал Кисаме. — У тебя привычка всё держать под контролем, потому что ты Мизукаге. Расслабься, судьба мудрее нас. Иногда приятно отпустить некоторые ситуации и плыть по течению. Вот и ты отпусти. Особенно те, которые были давным-давно и которые от тебя совершенно не зависят.       Она в ответ лишь вздохнула. Кисаме с удивлением понял, что, несмотря на прошедшие годы, общение с ней всё такое же — простое и лёгкое, без напряжённых пауз и неуютного молчания. Словно и не было ни его преступного прошлого, ни её карьерных взлётов, а они расстались буквально пару недель назад.       — Кстати, я слышал, ты не отменила закон о куноичи, — сказал он, чтобы отвлечь себя от собственных мыслей. — А ведь раньше хотела.       — Я его изменила. Если женщина со званием чуунина забеременеет раньше двадцати пяти, то она лишается всех льгот и ей урезается пенсия вдвое, — затараторила оживившаяся Мей. — Генинам можно рожать с восемнадцати, чуунинам с двадцати шести, джоунинам разрешается завести одного ребёнка с тридцати двух. Исключения могут быть у исчезающих кланов, при проблемах со здоровьем или если у женщины муж ниже её званием или вообще гражданский, пусть вот он с ребёнком и сидит. Я устала от этих случаев, когда потрясающие молодые куноичи уходили в декрет и становились домохозяйками. Они не работали, пособия получали неплохие, а штаб шиноби лишался отличных кадров. Ну уж нет, так не пойдёт, подумала я и решила, что нужно что-то менять. Первые правки к закону, между прочим, были намного проще. Разрешалось уходить в декрет на два года, а потом пару месяцев выполнять мелкие задания, чтобы плавно возвращаться в жизнь шиноби. Но что ты думаешь? Из десяти ушедших в декрет обратно в строй возвращались двое. Пришлось ужесточать меры. Не знаю, думаю, потом отменю возрастные ограничения и придумаю что-нибудь другое.       — Ты же всегда ныла, что замуж хочешь, — ухмыльнулся Кисаме. — Семью завести и всё такое.       — Да, я ною. Да, я хочу замуж. Но детей не хочу. Да и куда теперь с постом каге? Пока преемника не найду на своё место, о детях даже думать не буду.       — Не жалеешь об этом?       — О чём? А… нет. Дети, муж — это есть почти у каждой женщины. И я тоже могла стать женой и матерью. Но семья не всегда даёт возможность реализовывать свои мечты. Карьера, по крайней мере, это интересно. Я изменила селение, изменила отношение всех стран к ней. Я останусь в истории. Может, и ненадолго, но останусь. Для меня всё это важнее серой, пусть и счастливой жизни. Так что нет, я не жалею.       Она замолчала, и Кисаме понял, что больше она ничего не скажет, пока он не переведёт тему. Он взглянул на молочно-белое небо, пытаясь понять, что ему делать. Стоило бы попрощаться с ней и вернуться к Итачи, чтобы воплотить в жизнь их план, но Кисаме не хотел. Послезавтра они покинут Киригакуре — с джинчурики или без него — и он больше не поговорит с Мей так непринуждённо. Возможно, больше никогда не поговорит. Никогда не вернётся в родное селение даже ради какого-нибудь задания.       Кисаме вдохнул влажный воздух.       Эта жизнь — ненастоящая. Скоро он вновь проснётся в утро перед поимкой Однохвостого и всё начнётся сначала. Тогда был ли смысл стараться выполнить задание, из кожи вон лезть? Если он немного, совсем чуть-чуть поживёт так, как ему хочется, ничего страшного не случится. А если случится — у него есть гарантия, что весь мир забудет про его оплошность. Он признался самому себе, что на кладбище кораблей и в пещеры он пошёл не ради поисков джинчурики, а просто потому, что ему хотелось там побывать. И за Мей он пошёл, надеясь, что они просто поговорят. Но эти желания были зарыты так глубоко в его душе, что он сперва не осознал — он действовал почти импульсивно, следуя за Мей и предлагая Итачи проверить места, где Роуши точно быть не могло.       Кисаме взглянул на Мей.       Он не вспомнил её перед смертью в той, первой жизни. И так странно было об этом думать сейчас, когда она сидела рядом и даже решилась поговорить с ним откровенно.       — Знаешь, Мей, — задумчиво произнёс Кисаме. — Однажды я умер. И перед смертью я не вспомнил о тебе.       — У вас есть тот, кто умеет воскрешать? Морские боги, какой кошмар, — театрально произнесла она и ухмыльнулась. Кисаме хмыкнул.       — Нет, дело не в этом. Я проживаю одни и те же дни уже третий раз подряд. Видимо, временная петля или что-то такое.       Кисаме сам не понимал, почему признался в этом. Наверное, потому что честность Мей что-то в нём пробудила. Или потому что был уверен: она забудет об этом разговоре через пару часов, но сейчас, быть может, она расскажет ему что-то полезное. Вдруг она знала что-то о временных техниках?       Мей чуть наклонилась и заглянула ему в лицо с хитрым, внимательным прищуром.       — Что ты выдумываешь? На тебя не похоже.       Кисаме молча посмотрел в её глаза — единственное, что она не изменила с помощью техники. Мей тотчас нахмурилась.       — Постой, правда не выдумываешь?       Кисаме покачал головой.       — Однажды я проснулся в утро перед поимкой Одноххвостого, — сказал он, и Мей едва заметно поджала губы. — Примерно через несколько месяцев я погиб в битве, но я не отправился в небытие или ад. Я снова проснулся в то же самое утро, когда двое наших должны были идти в Суну. И несколько недель назад я опять встретил то утро.       — А что, ты никому не говорил об этом?       — Я рассказал Итачи-сану, моему напарнику, он выслушал меня, а потом забыл.       Мей прыснула.       — Да чёрт, Мей, — раздражённо бросил Кисаме и сам себе удивился: его не так-то просто вывести из себя. Даже немного. Но у Мей всегда это хорошо получалось. Он подумал: и хорошо, что судьба разлучила его с ней — их отношения у обоих пробуждали нежеланные чувства. — Он забыл, потому что это особенность техники. Я и тебе об этом рассказал, потому что знаю — через пару часов ты не вспомнишь о нашем разговоре.       Она посмотрела на него внимательно и изучающе.       — И что мы с тобой делали в прошлые разы?       — Ничего, тебя там не было. Я не возвращался в Киригакуре.       — То есть события меняются? Они не одни и те же каждый раз?       — Нет, в том и дело. Это странно. И не я их меняю.       — Значит, кто-то другой меняет. Или тот, кто наложил на тебя эту технику, или просто не ты один в неё угодил.       — Да, я думал об этом. Я только одного понять не могу: почему я и почему именно в это время?       Мей ничего не ответила. Она ребячески покачивала ногой и смотрела на небо.       — А если бы ты мог что-то изменить в своей жизни, ты бы какой момент выбрал? И чтобы он повторялся, пока всё не пошло бы так, как ты того хотел?       — Да с самого рождения всё пошло не так, Мей.       — О, не драматизируй.       Кисаме подумал.       — Нет, я серьёзно. Ты же знаешь о моём детстве и рождении. Всё пошло не так с самого начала. То, чем я занимаюсь сейчас, — это закономерно и правильно, и лучшего варианта у меня попросту быть не могло.       — Не хочешь сходить на погост? — спросила Мей после недолгого молчания.       Кисаме вспомнил: они любили там гулять.       — Ты что, ничего с ним не сделала?       — Конечно сделала, поэтому и приглашаю, — фыркнула Мей. — Там теперь не так убого и страшно, как раньше.       — Раз так, тогда не пойду. Мы ведь раньше туда и ходили именно потому, что там было убого и страшно и нас никто не трогал.       — Ага, зато мы всех трогали, кто туда приходил, — хищно улыбнулась Мей. Она немного помолчала, долго и задумчиво смотря вдаль. Чуть тише спросила: — А хочешь посмотреть на свой дом?       Кисаме невольно нахмурился.       — Там точно ничего не изменилось, — добавила Мей.       Он посмотрел на Мей, представляя её лицо.       — Пошли, — уверенно сказал он. — Только когда мы придём туда, верни свою внешность.       — Хорошо, — кивнула Мей и поднялась на ноги.