***
Взгляд Кисаме бесцельно скользил по гальке и осколкам ракушек, как вдруг зацепился за что-то маленькое и до боли знакомое. Наклонившись, Кисаме подцепил это двумя пальцами и улыбнулся. Он подошёл к сидящему на большом камне Итачи и протянул ему ладонь, на которой лежал оранжевый полупрозрачный камушек. — Это янтарь, — пояснил Кисаме. — Всего лишь окаменевшая смола, но на южных островах любят легенду, мол, янтарь — это слёзы богини солнца, которая влюбилась в юного рыбака. Был он красив и смел, и когда выходил в море на своей лодке, то пел песни, и голос его так очаровал богиню, что она забыла про всё на свете и отвергла любовь морского царя, который мечтал жениться на ней. Тогда этот царь разгневался, дождался, когда юноша снова отправится рыбачить, и накрыл его волной. Лодка его перевернулась, а тело тотчас растерзали акулы. Богиня солнца узнала о его смерти и горько расплакалась, её золотые слёзы упали в море и превратились в янтарь. По сей день она плачет и отвергает морского царя, а он выбрасывает её слёзы на берег. Кисаме видел, что Итачи пытался внимательно слушать, но ему всё ещё было плохо после путешествия на корабле. После того, как Пейн выслушал их план три дня назад и согласился с ним, Кисаме и Итачи немного отдохнули и отправились в путь. Двое суток прошли в безумном темпе: ели быстро, иногда на ходу, дремали в повозках, старались нигде не останавливаться. И несмотря на это, всё равно едва-едва успели на корабль. Перед портом изменили внешность, купили билеты и словно проспавшие студенты побежали к трапу, который подняли сразу после того, как они, запыхавшись, забрались на палубу. Итачи практически сразу ушёл в каюту, чтобы отдохнуть и набраться сил. Кисаме остался на верхней палубе. Стоило ему вдохнуть солёный морской воздух, и вся накопившаяся усталость за утомительные два дня словно растворилась. Он не спеша бродил от кормы до носа корабля, стараясь привыкнуть к качке и с наслаждением слушая скрип мачт и удары ветра о натянутые паруса. Корабль нёсся вперёд, о его корпус весело разбивались волны, и холодные брызги игриво падали на оголённую кожу. Кисаме любовно гладил огрубевшими пальцами планшир, слушал, как бойко, громко, слажено пели матросы песни во время своей работы, наблюдал, как ловко они забирались на ванты и хмурили выгоревшие брови, задумчиво ковыряя мозоли на грязных руках. Через пару часов на горизонте стал чётко вырисовываться остров, и сердце Кисаме защемило от сладкой тоски. Он снова был дома, но в этом доме его никто не ждал. Он скучал по родине, любил её сложный характер и ненавидел за то, как она с ним поступила. Он любил Киригакуре так же, как старый моряк любит больную портовую шлюху — бессмысленно, неосознанно, невзаимно. Но только она могла так по особому приласкать, сказать что-то успокаивающее, нежное. Только после неё не было обидно чувствовать нестерпимый зуд в паху, отхаркивать гной и ощущать неприятную лёгкость в кошельке. Кисаме подставлял лицо холодному морскому ветру, пытаясь унять в груди шквал чувств — презрение и злобу смешанные с привязанностью и нежностью. В вечерних сумерках они высадились в неаккуратном порту и сразу отправились к северной части острова, где их обещал встретить агент. Итачи держался стойко, но волнистое море хорошенько встряхнуло его желудок и вымотало и без того уставшее и ослабленное тело. Первое время его, словно подвыпившего, слегка заносило то вправо, то влево после морской качки, несколько раз он просил замедлить шаг, но быстро брал себя в руки и возвращался в прежний темп. Словно назло, агент опаздывал. Но Итачи, кажется, не сильно расстраивался. Он, тяжело вздохнув, сел на большой камень у кромки воды и делал дыхательные упражнения, пока Кисаме бродил по берегу и разглядывал расколотые ракушки и гальку. — А на северных островах ходит легенда, что когда солнце опускается за горизонт, оно засыпает в море, но каждый раз боится, что не проснётся, и поэтому на память о себе оставляет воде крупицы себя, — продолжил Кисаме, чтобы отвлечь Итачи от своего плохого самочувствия. — Не хочешь забрать? Бледно-зелёный Итачи вяло протянул руку, и Кисаме перекинул янтарь на его холодную ладонь. — Ты как? — Бывало и хуже, — тихо ответил Итачи и громко сглотнул. — Я до этого только один раз плыл на корабле. Вот тогда было хуже, намного хуже. — Не то чтобы миф, скорее просто местная шутка. Здесь говорят, что морской болезнью страдают только чужеземцы. Море так испытывает приезжих. Итачи слабо улыбнулся. — Я слышал, что страна Воды очень суеверна и полна сказок, так слухи не преувеличивают? — Я бы даже сказал, что слухи преуменьшают. Местные не относятся ко всему этому как к вымыслу. Они искренне верят в богов, духов и демонов, а мифы и сказки воспринимаются как настоящая история. То, что когда-то давным-давно было способом объяснить себе мироустройство, превратилось в истину, и так ей и осталось. — Ты тоже верил? — Пока жил здесь — да. В местах, где всё искажается туманом, трудно быть скептиком. Волны с плеском разбивались о старый волнорез. Кисаме поднял голову и посмотрел на горы, верхушки которых были укутаны молочным туманом. — Выходит, я не прошёл испытание моря? — вдруг спросил Итачи и, прикрыв рот ладонью, приглушённо рыгнул. — Прощу прощения. — Прошёл, — ухмыльнулся Кисаме. — Вот если бы тебя вывернуло прямо в него, тогда бы не прошёл. Тебя в ведро тошнило, море не видело твоего завтрака. Итачи отвернулся и с противным плеском и кашлем выплеснул из себя жидкие остатки того, что ещё оставалось внутри. — Извини, пожалуйста, — выдавил из себя Итачи и прокашлялся. — Да передо мной можешь не извиняться. Стало полегче? — Вроде… Но хотелось бы, чтобы это была последняя партия. Нам ещё до Киригакуре добираться. Не хотелось бы по дороге и перед Тареюми-сан снова это сделать. — Что-то он задерживается, кстати. Может, попросить Зецу, чтобы поторопил его? Или вообще узнал, где он застрял. — Тареюми-сан пришлось долго договариваться с охраной у западных ворот, — прошелестел знакомый голос за спиной. Кисаме обернулся и увидел Зецу, чей торс неестественно торчал из земли. — Он сказал, чтобы вы шли в сторону клыка дракона и ждали его у ястреба. Я без понятия, о чём он говорил, но он сказал, что если Кисаме местный, то он всё поймёт. Кисаме засмеялся. Клык Дракона — это узкая и высокая скала, похожая на зуб хищника. Ястреб — маленькое озеро, о гладь которого, по легендам, разбился надменный и слишком пылкий ястреб. — Да, это наши местные указатели. Тареюми-сан хочет нас провести самым коротким путём до западных ворот Киригакуре, но самым выматывающим. Видимо, возникли какие-то сложности с охраной. — Справедливости ради, никогда ничего не идёт по плану. Особенно когда в нём участвует много людей, — сказал Итачи и неровно спрыгнул с камня. — Тебя что, укачало? — ехидно спросил Зецу. — Да, — бесстрастно ответил Итачи. — Посмотрел бы я на тебя после нескольких часов на корабле. Особенно с непривычки, — вступился Кисаме. — А мне и не нужны ваши корабли, — с издёвкой сказал Зецу и исчез под землёй.***
По улочкам Киригакуре, освещённым газовыми фонарями, лениво бродили жители селения. Через пару часов все ресторанчики и кабаки будут забиты народом, а все окна жилых домов засветятся уютными огоньками. — Держим курс на Остров Костей! — дружно и весело пели вернувшиеся из плаванья моряки в таверне неподалёку. — Держим курс на Остров Костей, мы обогнём его и окажемся дома! Я поцелую твою жену за тебя, мой почивший друг! — Наверное, мы могли бы прикинуться матросами, отбившимися от команды, — с ноткой недовольства в голосе сказал Итачи, услышав песню. — И без проблем пройти через охрану. Сами. — Да, похоже на то, — кивнул Кисаме, продолжая рассматривать знакомо-незнакомые улицы. После того, как они прошли через западные ворота и оказались в Киригакуре, Кисаме в глубине души ждал от Итачи вопроса: «Как ощущения?», но знал, прекрасно знал, что он его не задаст. Итачи никогда ради праздного интереса не касался таких личных, почти интимных тем. Наверное, потому что и сам понимал все чувства Кисаме. Так, по крайней мере, хотелось думать. Кисаме втянул носом влажный холодный воздух, наполненный запахами рыбы и кислого пива. Киригакуре стала опрятнее и спокойнее, но от своего душка избавиться не смогла. Разве что кровью больше не воняла. — Знакомые запахи, — улыбнулся Кисаме. — Слишком знакомые. — Не расслабляйся, — напомнил Итачи. — Давай сначала разберёмся с Мизукаге. — Жаль, что мы здесь ненадолго. Тут есть одна маленькая потрясающая кондитерская. Ради неё стоит пройти хоть весь континент. Даже странно, правда? В месте, где полно рыбаков и китобоев, делают лучшие сладости. Итачи хмыкнул. — Мы заглянем, — сказал он. — Но сперва — Мизукаге. И джинчурики. «Вот заладил-то», — мысленно усмехнулся Кисаме. В некоторых вопросах Итачи был просто невыносим. Он невольно вспомнил, как после встречи с Зецу они отправились в путь, и у Ястреба встретились с агентом, Тареюми, — щуплым высоким мужчиной с длинными худыми руками, напоминающими верёвки. — Какие ваще у вас планы? — неприветливо спросил он и приподнял рукав, чтобы неровными ногтями почесать кожу, и Кисаме заметил тёмные татуировки, опоясывавшие запястья. Такие же, как у Какузу. Кисаме мысленно усмехнулся: неудивительно, что у него возникли трудности с охраной. В Тареюми за километр было видно нечистого на руку человека. Он мог спокойно промышлять своими делами в любом другом месте в стране, но не в чутком Киригакуре. — Я хочу поговорить с Мизукаге, — сказал Кисаме, мучаясь вопросом, как этот человек вообще связался с Акацки. Тареюми ухмыльнулся. — К этой суке обычно хер подберёшься, но если мы поторопимся, то успеем на одно мероприятие. Она раз в две недели мутит типа встречу с гражданскими, чтобы они могли поныть или поклянчить чего-нить. Можно туда наведаться. Тареюми, прижав один палец к ноздре и чуть наклонившись вперёд, громко высморкался на землю. — Как много там охраны? — спросил Итачи, которому Кисаме рассказал о своём плане во время выматывающего пути к Ястребу. — На входе мужиков пять и, наверн, на этаже с её каморкой тоже. Хер его знает, я не считал. Кисаме взглянул на Итачи. Тот кивнул. — Короче, — сказал Тареюми. — Вон тама ваш трактир, я два номера забронировал. Но лучше херачьте к резиденции, пока там движуха не рассосалась. Я вам ещё нужен? — Нет, — уверенно ответил Итачи. — Спасибо за вашу помощь, дальше мы сами. Тареюми, не попрощавшись, развернулся и ушёл в другую сторону. И вот они здесь. В самом центре Киригакуре, рядом с резиденцией. — Держим курс на Остров Костей! Подними юбчонку, дорогая, старый моряк пришвартует корабль! Позади — оглушительный смех, хлопки, дружный стук деревянных кружек. — Начинаем, — решительно сказал Итачи.***
Кисаме в чужом обличье и простой одежде стоял перед кабинетом Мизукаге. Шиноби-охранники, караулившие у двери, ничего ему не говорили. Секретарь быстро забежал внутрь, сказал, что остался последний человек, и вежливо попросил Кисаме пройти, после чего закрыл за ним дверь. Гендзюцу Итачи справлялось, как всегда, великолепно. Осталось только самому ничего не испортить. — Час поздний, — произнесла Мей с приветливой улыбкой. Только синяки под глазами, плохо скрытые косметикой, и чуть покрасневшие глаза выдавали её усталость. У Кисаме вновь скрутило желудок. — Но я вас выслушаю, вы честно прождали весь день. Он глубоко поклонился. Распрямив спину, он посмотрел в окно за Мей, округлил глаза и ткнул пальцем в ту сторону. — Гля какая махина! Мей обернулась. Кисаме сглотнул. — Тебе очень идут длинные волосы, кстати, — сказал он собственным голосом. Мей резко повернулась в его сторону. Краска сошла с её щёк, а глаза наполнились ужасом вперемежку с ненавистью. Она не стала ждать — сразу, стоило ей понять, кто перед ней, вскочила на ноги и сложила несколько печатей. Кисаме вздохнул и незаметно создал клона, который остался на месте и принял на себя удар техники, а сам отскочил в сторону. Мей это заметила, но злость и скопившееся за день напряжение не позволили ей сконцентрироваться и чётко определить его движение. — Я пришёл только поговорить, Мей. Давай без драки. Кисаме, оказавшийся за её спиной на опасно близком расстоянии, снял с себя хенге с тихим хлопком. — Нет, постой, — твёрдо произнесла Мей. Будто выковывала слова из стали. Она повернулась к нему лицом и впилась в его глаза угрожающим острым взглядом. — Ты преступник. Беглый ниндзя. Ты ворвался в мой дом, в моё селение, в мою резиденцию, что-то сделал с охраной, с Ао, ты… — Мей, — мягко, но с нажимом перебил её Кисаме. Он бы и сам с удовольствием выплеснул все эмоции, он бы превратился в шторм, но задание было важнее. Нужно было сохранять спокойствие. — Я никому не причинил вреда. Этот твой Ао лежит на диване и смотрит на голых баб в гендзюцу, тот, чью внешность я взял, спит дома. Вся охрана на месте, ни одного жителя я не трогал. Даже того, который чуть не украл мои деньги. Мне не война нужна, а разговор. Я безоружен. Побледневшая Мей не изменилась в лице. Взглядом она прожигала Кисаме, крылья её тонкого носа гневно вздувались, на длинной изящной шее набухла вена. — Ты же знаешь, что я всегда держу своё слово, — серьёзно, но с улыбкой сказал Кисаме. — И я тебе обещаю, что даже если меня не устроит твой ответ, я молча уйду и никого не трону. — Ты просто… — не находя слов, произнесла она, шумно вздохнула и встала на безопасное расстояние от него. Кисаме пригляделся. Нет, она заняла хорошую позицию, с которой ей будет удобнее атаковать. В этом была вся Мей: сперва показать врагу, что она уязвима, а затем, когда он потеряет бдительность, разорвать его на куски. — Ты… как тебе вообще наглости хватило заявиться сюда? И зачем? — Ну, будто ты не знаешь, — с привычной ухмылкой ответил он. Мей закусила губу. Эта девчонка совсем не изменилась. Такой и осталась, как почти десять лет назад, несмотря на возраст и статус. — Джинчурики, — холодно ответила она. — Правильно, — отозвался Кисаме. — Он прячется в Киригакуре под твоей защитой. Поэтому у меня предложение: ты отдаёшь его нам, а мы не трогаем селение. Никто не пострадает. Откажешься — и даже если ты одолеешь нас, то просто представь, какой урон принесёт наша битва селению? Наши силы равны. — Кто знает, может, иногда и нужно рисковать. Зато Акацки не получат биджу и не смогут воплотить какой-то свой безумный план. Пожертвовать тысячью, чтобы спасти миллионы, — сказала она и, немного подумав, добавила: — Хуже Ягуры я всё равно не стану. Кисаме прекрасно знал — блефует. Мей ни за что не станет рисковать чужими жизнями, она ведь пообещала себе стать защитницей, а не палачом. К тому же, больше всего на свете она боялась, что о ней станут плохо думать. — Я готова пойти на риск, если он остановит вас, уж не сомневайся, — твёрдо добавила она. — Никогда в тебе не сомневался. Мей сдвинула к переносице брови, но тут же расслабила их. Кисаме любил, когда она была такой. Без ужимок, кокетства и приторных улыбок. Настоящей Мей становилась на поле боя и когда гнев захватывал её с головой, словно волна. — Если тебе интересно, — сказал Кисаме, — мы охотимся на биджу не для того чтобы развязать войну, а наоборот, чтобы никто больше её не начинал. Жертвуем тысячами, чтобы спасти миллионы, выражаясь твоими словами. — Так, подожди минутку, я лапшу сниму, которую мне вешают каждый день казначеи и феодалы, и можешь свою вешать, — сказала Мей и демонстративно сделала вид, будто-то убирает с ушей. — А то места уже нет. Кисаме рассмеялся — непривычно легко и искренне. Его это правда позабавило. — Твою мать, Кисаме, — вздохнув, сказала Мей и поправила чёлку. Она чуть поджала тонкие губы со стёршейся за день помадой. — Дай мне успокоиться и подумать. Только стой где стоишь. Не смей двигаться. — Как пожелаешь, — пожал плечами он. Кисаме втянул носом воздух, наполненный влагой, туманом, духами и чернилами. И совсем немного — засохшей кровью. От Мей всегда так пахло. И чем-то ещё, что Кисаме никогда не мог описать, но для себя решил, что так пахнут все женщины. Запах окунул его в омут воспоминаний о жизни в Кровавом Тумане, о годах искалеченной юности и совместных заданиях с Мей. Они стали сперва генинами, а затем чуунинами в один год, и чуть не убили друг друга в первую же совместную миссию. Маленькая, хрупкая Мей, больше напоминающая дикого зверька, почти не разговаривала и вместо улыбки скалила зубы. Кисаме, смотря на неё, лишь опасно щурил глаза и предупреждал, что прикрывать её не будет — раз такая замкнутая, значит, самодостаточная. На третьей миссии, удивленно и озадаченно, они поняли, что хорошо дополняют друг друга как бойцы. Тех, кого заживо не сожжёт девочка огня, утопит мальчик воды. Тем, кому монстр не успеет перегрызть острыми зубами глотки, дикарка в лицо пустит кислотный пар. Через два года похорошевшая Мей твердила, что станет Мизукаге, пока Кисаме с хрустом ломал хребты наёмникам. Он с аппетитом жевал кровавый стейк и наблюдал за Мей, которая рассуждала о дизайне подвенечного платья. «Вот, смотри, о таком цвете я говорила, — спокойно произносила она и указывала пальцем в развороченную рану ещё тёплого мертвеца. — Такого цвета хочу помаду». Кисаме качал головой и думал: какая же забавная эта девочка-лава. Он писал в рапортах, что все жестокие убийства во время миссий — его рук дело, а Мей просто заметала за ними следы. Её это не устраивало, она говорила, что это нечестно и что ответственность они должны делить поровну. «Будущей Мизукаге не к чести будет кровавое прошлое», — говорил Кисаме и остро улыбался. Мей кривила накрашенные губы — того самого цвета, что кровь из раны свежего трупа — и крепко сжимала его ладонь. Мей была жестока. Об этом знали немногие: она, Кисаме да сотни шиноби, что пали от её прекрасных рук. Бедная девочка пара и лавы после кровавого экзамена на генина поклялась, что если она и станет главой селения, то под её началом дети не будут с пелёнок спать с кунаями и вместе с молоком пить кровь, а на улицах перестанут течь багровые реки. Но в условиях той политики, которую вёл Ягура, нужно было выживать. С волками жить — по волчьи выть. Этот урок Мей поняла быстро. «Я стану последней куноичи, рождённой в крови», — твёрдо говорила она. Изуродовать свою душу, чтобы под началом своего правления никто не повторил её судьбу — так, наверное, и поступают настоящие каге. Мальчик воды молча слушал. Он понимал её мечту, но не разделял. Мей молодец, она знала, чего хочет от жизни, у неё были цели. Она всегда видела дорогу, по которой ей суждено было идти. И Кисаме помогал ей, как мог, добиться желаемого, потому что в её глазах он видел взгляд, не затуманенный ложью. Она не искала правду, в отличие от него, она создавала свою. Они сражались бок о бок немного — два с половиной года. Так мало относительно жизни, но так бесконечно долго для шиноби. Кисаме стал мечником, Мей в свободное от миссий время просиживала в чудом сохранившейся библиотеке за учебниками по истории и философии. Он незаметно закрывался в себе, она, повзрослевшая и почувствовавшая свою сексуальность, пускала в ход всё своё очарование и медленно, но уверено, собирала вокруг себя единомышленников. Мей спала с советниками даймё, пока Кисаме сжигал одежду, пропитанную кровью товарищей; она плакала от отвращения по ночам, пока он, пьяный, смеялся в тавернах; она шла по головам, пока он блуждал в поисках джинчурики, чтобы помочь чужим мечтам осуществиться. Всё, что она делала, не было напрасно. Цель оправдала средства. Мей пришла к посту каге, стараясь не пачкать пол кабинета кровавыми следами, и надела одеяния главы селения. Кисаме по прежнему бродил во тьме, с трудом понимания, зачем он нужен этому миру. Из сумбурных размышлений о прошлом его отвлёк шорох юбки. Мей медленно подошла к нему, положила ладонь рядом с его рукой, покоящейся на столе. Кисаме готовился почувствовать тепло её кожи и прикосновение гладких пальцев. Мей без прежней злобы взглянула на него. — Просто знай, что я питаю крайнее отвращение к Акацкам, — сказала она и тихо добавила: — Но не к тебе. Только из-за нашего прошлого, из-за твоей помощи мне и того, что я знаю, как поступил с тобой ублюдок Фугуки. И всё. Мей с шорохом провела ладонью по краю стола и отошла к окну. Кисаме не был удивлён. Девочка огня хорошо помнила, что если она коснётся мальчика воды, то они оба превратятся в пар; оба убьют себя. Потому что их всегда объединяла только смерть. — Польщён, — с ухмылкой сказал он. Мей смерила его недовольным взглядом. Кисаме серьёзней добавил: — Я мог бы камня на камне не оставить от этого места, и всё, что ты строила годами, могло быть разрушено в один миг. Ты знаешь, я не преувеличиваю. К тому же мой напарник из клана Учиха. Сама всё понимаешь. Но я уважаю тебя, Мей. Поэтому я пробуду в Кирикагуре до тех пор, пока не найду Четырёххвостого, и я обещаю, что никого не трону и буду действовать со своим напарником тихо. Мне нужен Роуши, а не твоя истерика из-за разрушенного селения. — Два дня, Хошигаки, — строго сказала Мей. — Поиграем в прятки. Джинчурики я хорошо спрятала. Найдёшь его без единой жертвы за двое суток — он твой. Если не найдёшь или кто-нибудь пострадает по вашей вине — и я спущу на вас всех собак. Кисаме хмыкнул. — Договорились. Печать, хлопок. Клубы белого дыма и — безупречное хенге. — Хорошо выглядишь, Мей. До встречи.***
— Мы пришли к компромиссу, — прошептал Кисаме, когда он и Итачи зашли в маленькую комнату на втором этаже трактира. — Мы можем пробыть в селении два дня, естественно, под хенге. Если найдём джинчурики без единой жертвы, то он наш. Если спустя два дня не найдём его, но продолжим здесь находиться, то на нас натравят всех шиноби. — Слишком смело. Неужели его здесь нет? — чуть нахмурив брови, произнёс Итачи. — Нет, он здесь. Мей… Мизукаге просто понимает, сколько вреда селению может принести наша битва. Что-то мне подсказывает, что она за эти два дня отправит джинчурики в другое место, дождётся, когда мы это выясним, и как только отправимся следом за ним, то нападёт на нас. Или же продолжит его прятать у себя под юбкой, но слух всё равно пустит о его уходе, чтобы мы ушли из Киригакуре. Давай подумаем об этом завтра, Итачи-сан? Надо бы отдохнуть и поесть, а утром, с новыми силами, со всем разберёмся. — Да, ты прав, — кивнул Итачи и с тихим хлопком снял с себя хенге. — Слишком многое нам нужно обдумать и обсудить. Тогда спокойной ночи, Кисаме. Если что — разбуди меня, пожалуйста.