Твоя история — наша история

      Прошло три дня, но Тина так и не нашла в себе силы сомкнуть глаза. Веки её были настолько тяжелы, что она не могла даже моргать. Тина лишь сидела на твёрдом кресле для допросов британского Министерства магии и не отрывала взгляда от огромных песочных часов, которые стояли в тёмном углу кабинета. Мелкий, блестящий песок медленно сыпался на самое дно, в то место, куда не падал свет от тусклой лампы. Тина находила это забавным: весь мир, в котором она жила все свои двадцать шесть лет, разрушился в один миг, и теперь маленькие осколки ранят её, исчезая в небытие, будто и не было той, прошлой жизни.       Из омута раздумий её резко выдернул Торкуил Трэверс, глава отдела магического правопорядка. Он изъявил желание лично допросить всех причастных к этому делу и настоял на том, чтобы все необходимые процедуры проходили не во Франции, а в Британии. Именно поэтому сейчас он сидел вместе с Тесеем Скамандером напротив Тины и задавал очередной вопрос:       – Мисс Голдштейн, как давно вы знакомы с Криденсом Бэрбоуном? – его голос был полон сухого официоза.       – Не помню точно, где-то лет семь, возможно, шесть, – Тина пыталась вспомнить точно, совладав со своими мыслями, но не смогла. Всё, что она знала и о чём думала раньше, казалось теперь чем-то нереальным, фальшивым.       – Достаточно большой срок, – заметил мистер Трэверс, делая пометки в своей записной книжке. – Как вы познакомились?       – Наши дома находились в одном районе, часто пересекались, – на самом деле про их знакомство можно было рассказать больше, но Тина не желала этого делать, понимая, что делу это не поможет.       – Подозревали ли вы о том, что он ваш брат? – следующий вопрос Трэверса был словно острый нож, который резким взмахом прошёлся по сердцу, оставив такую незаметную, но смертельную рану.       – Нет, – только и смогла произнести Тина.       – Я нахожу ваш ответ сомнительным, – в голосе Трэверса появились нотки подозрения. – Насколько нам известно, вы напали на магла из-за Криденса Бэрбоуна. С чего это вдруг?       – Он был несчастным и замученным ребёнком, – Тина слегка наклонилась и так пристально смотрела в глаза начальнику отдела магического правопорядка, будто желала испепелить его яростью, которая бурлила в её душе. – Та женщина, на которую я напала, была самым мерзким человеком, которого я только знала. Она постоянно била, мучила всех своих детей, в том числе и Криденса!       – Всё предельно ясно, – заключил Торкуил Трэверс, закрывая свою записную книжку. – Сомневаюсь, что вы сможете нам помочь чем-то ещё. Можете быть свободны. Только единственное предупреждение: всю эту историю нам придётся придать гластности...       – Что?! – резко подорвалась со своего места Тина, поражаясь, откуда у неё появились силы на это. Мистер Трэверс переходил всякие границы. Она ни за что в жизни не могла позволить, всему пережитому, всей боли и глубокому горю стать грязным бельём, которое перебирали бы все, кому только это вздумается. Тина твёрдо решила, что не станет объектом насмешек, презрения и гнусных слухом любой ценой, даже если ей прямо сейчас придется убить начальника отдела магического правопорядка.       – Но зачем всё это нужно? – впервые Тесей Скамандер заговорил.       – Неужели вы не понимаете, как быстро портится репутация Министерства, – ответил Трэверс таким тоном, будто это была самая элементарная вещь в мире. – Нам необходимо, чтобы люди обращали внимание не на наши методы работы, а на реальные вещи.       – Вам не кажется, что это лишнее? – Тесей пристально посмотрел на Трэверса.       – С чего бы это?       – А с того, что мы прежде всего Министерство Магии, а не рассадник сплетен и интриг! – голос Тесея Скамандера был холоден и даже в какой-то мере безразличный.       Торкуил Трэверс какое-то время смотря на него довольно странным взглядом, будто между ними шёл безмолвный разговор. Возможно, для мистера Трэверса было важно мнение мистера Скамандера, хоть он и считался его подчинённым.       – Хорошо, этот вопрос ещё стоит обговорить, – в конце концов заключил глава отдела магического правопорядка. Тина смогла вздохнуть с облегчением: хотя бы одна беда обошла её стороной.       – Я вас провожу, – Тесей Скамандер встал и, даже не посмотрев в сторону Тины, покинул кабинет. Она последовала за ним, так и не попрощавшись с мистером Трэверсом.       Коридоры Министерства магии в этот промежуток дня были пустыми. Тина отчётливо слышала звуки своих шагов, которые эхом расходились в разные стороны и ударялись о серые стены. Как бы там ни было, она была безумно рада, что людей вокруг не было, ведь для неё было просто невыносимо даже находится рядом с ними: ей казалось, что они недоброжелательно смотрят на неё, бросают свои осуждающие взгляды, хотя Тина понимала, что это не так.       Она очень боялась, что семейную тайну, которую она сама недавно узнала, мистер Трэверс решит обнародовать. Тина не могла допустить, чтобы глубокая душевная рана её родителей стала достоянием общественности. Она всегда считала свою семью самой заурядной, самой обычной, таких было тысячи в одном только Нью-Йорке. Всю свою жизнь Тина была так далека от скандалов и семейных интриг знатных семей: про таких постоянно ходили самые разные слухи, писали статьи в газетах, издавали даже целые книги. Тина была уверена, что если бы про семью Голдштейн кому-то вздумалось книгу, то больше одной страницы она бы не была, да и читать её было бы ужасно скучно. Если бы всегда было так.       – Мы предполагаем, что Гриндевальд пытался убрать вас с дороги, чтобы вы не смогли узнать правду и обнародовать её. Эту информацию он использует в своих целях. Не думаю, что Криденсу Бэрбоуну будет рассказана вся правда: его гнев можно направить на кого-то более важного для самого Гриндевальда, – Тесей Скамандер говорил без единой эмоции в голосе. Тина впервые хорошо рассмотрела его: лицо главного Аврора выглядело изнеможённым, глаза, казалось, погасли, что-то в них исчезло навсегда. После недолгого молчания Тина острожно произнесла:       – Мне очень жаль, что всё произошло именно так. Соболезную, – она хотела сразу же уйти, направившись к выходу, но неожиданно резкий, срывающийся на крик, тон её остановил:       – Легче мне не станет от ваших соболезнований! Если бы не вы, я бы уже давно воссоединился с Литой на том свете!       – Простите меня, раз я оказала вам гоблинскую услугу, – глубоко вздохнув, ответила Тина. Эти слова не могли её задеть: в душе и так давно царила пустота.       – Вы сделали меня своим должником, – голос Тесея Скамандера снова стал прежним. – Я должен вас за это отблагодарить, поэтому сделаю всё возможное, чтобы ваша тайна осталась лишь вашей тайной...       Тина ничего не сказала в ответ: нужные слова не приходили ей в голову. Она ещё раз посмотрела на Тесея: в глубине души Тина была ему очень благодарна. Он уже не казался ей высокомерным аврором, которого она без зазрения совести связала во французском Министерстве магии. Тесей Скамандер прятался под маской суровости, но ведь он тоже потерял того, кого любил, часть своей души. Как же Тина его понимала. Она осознавала, что от её слов легче никому не станет.       Попрощавшись с Тесеем, Тина направилась к выходу. Она прошла через огромный камин и по красной телефонной будке поднялась наверх. Там её ждал Ньют. На его лице уже не было прежней умиротворённости, прежней улыбки. Тина прекрасно знала, что у него нет сил произнести хотя бы слово. Смерть Литы нанесла ему сильный удар.       Она подошла к Ньюту, ощущая, как дрожат её ноги. Тине казалось, что всё, к чему она коснётся, к чему приближается вмиг становится ещё несчастнее и не желало бы присутствия такого человека, как она.       – Ну как? – спросил Ньют, заметив её.       – Всё хорошо, – просто ответила Тина, едва избежав дрожи в голосе. Хотя это самое «хорошо» уже утратило свой истинный смысл. Её жизнь за эти три дня окутали густые серые тучи, поэтому в душе царило, так называемое, спокойствие только тогда, когда утихали внутренние гром и молния.       Ньют взял Тину за руку, и они трансгрессировали, оказавшись на однообразной улице с одинаковыми домами, возле которых гулял взбесившийся ветер. Лондон казался Тине таким однообразным, возможно, слишком правильным, чтобы безвозмездно принимать у себя всех изгнанников судьбы. Но разве это имело сейчас значение? Тине одинаково было бы плохо даже на острове, где было бы нежное тепло и палящее солнце.       Квартира Ньюта не блистала своей изысканностью. Самая обычная кухня с гостиной, самые обычные окна, самые обычные книжные полки – всё было таким, если не считать скрытого подвала, который был переделан под зверинец. Тина видела только краем глаза множество приспособлений по уходу за животными и несколько специальных отделов для их комфортного существования. Ньют целыми днями пропадал там, редко появляясь наверху. Бесспорно, возле своих зверей он находил утешение.       Тогда они все втроём, Якоб, Тина и Ньют, сели обедать. Якоб применил свои способности пекаря, чтобы приготовить сытную еду для всех, но никому кусок в горло не лез. Все трое сидели в печальном молчании, методично пережёвывая обед, утративший свой вкус. Лишь спустя некоторое время Ньют сказал:       – Якоб, пока про тебя не прознали министерские работники, нам нужно отправить тебя обратно в Нью-Йорк, уже через несколько дней. Как получится.       – Как?! – казалось Якоб был полностью ошеломлён этими словами, которые были сказанные ещё и Ньютом. – Неужели вы хотите в такой тяжёлый период просто убрать меня с дороги?       – Вовсе нет, – прерывисто дыша, произнесла Тина. – Мы хотим уберечь тебя.       – Уберечь от чего?! – неожиданно Якоб немного повысил голос. – Что мне может угрожать?! Самое страшное, что только могло произойти со мной, с вами уже случилось: Куинни ушла, просто ушла, хоть и могла быть вместе с нами.       Тина ощутила подступающую тошноту. Коротко извинившись, она резко бросила вилку на стол и мгновенно скрылась в дверях ванной комнаты. Оказавшись там, Тина почувствовала неприятные порывы кашля, которые так и норовили задушить её.       Она тут же брызнула себе в лицо ледяной водой и стала всматриваться в своё собственное отражение: изнеможённое, казалось, постаревшее лет на десять. Тина подумала: а как бы себя она могла чувствовать, если бы рядом была Куинни? Что бы она сказала насчёт этого всего? Какие меры предприняла бы? Вероятно, её родная сестра правды не знает, хоть и точно будет пересекаться с их родным младшим братом в чёртовом логове Гриндевальда. Сможет ли Куинни почувствовать их родство? Сама себе в ответ Тина покачала головой. Ведь сестра несколько раз встречалась с ним, и ничего не дрогнуло у неё внутри. Или может Тина ошибается? Сколько всего она не знала, сколько всего было ложью...       Ньют поселил Якоба в гостевой комнате, Тину – в своей, а сам ночевал в подвале. Тина оставшееся время провела в отведенной ей комнате среди множества книг и эскизов на стенах. Фламель отдал ей одну из фотографий её матери: на ней она была ещё совсем молода, полна жизни и амбиций, её волнистые волосы были красиво уложены, а глаза обворожительно сияли. Какая же всё-таки была красива миссис Голдштейн!       Тина пыталась вспомнить, а какой была её мама? Что осталось в памяти ещё маленькой девочки? Она обрывками помнила её нежный голос, объятия, прикосновения. Ей сложно было признать, что самое доброе и самое родное не отложилось в её памяти настолько, насколько хотелось бы. Тину мучило осознание того, что всё могло бы быть иначе. Родители могли бы быть живы, встречать и провожать своих дочерей в школу, проводить Рождество во Флориде. Как же больно было об этом думать! Элизабет Баббетт Голдштейн могла стать известной учёной, но вместо этого отправилась в могилу.       Тина после происшествия в Париже не могла спокойно заснуть, ей прописали успокоительный отвар, но это мало помогало. Тина не знала, сколько времени она пролежала, прижимая к груди фотографию своей матери, пока её медленно стал накрывать сон. Откуда-то из глубин послышались приглушенные звуки, отдалённо напоминающие крики. Словно на водной глади стали появляться размытые очертания, которые постепенно приобретали вполне ясные образы.        Порт трещал по швам от переполняющего его количества людей. Все были поглощены своими проблемами, никому не было дела до других. Сквозь толпу целеустремленно пробиралась Баббетт Голдштейн. Её лицо покрывала болезненная бедность, волосы были растрепанны и словно потускнели, а с собой у неё был лишь маленький чемоданчик.       Глаза миссис Голдштейн нервно бегали, не оставляя без внимания каждый уголок, но ничего и никого не могли обнаружить. Что произошло? Что случилось? Она не могла понять! Баббет едва смогла пробраться к справочной службе. У безразличного вида женщины она спросила, едва перекрикивая гул:       – Скажите, почему задерживается «Рио-де-Жанейро»?       – Голубушка, о чём вы? – женщина посмотрела на Баббетт как на ненормальную. – Всё! Нет корабля! Под воду пошёл!       – Как?! – от услышанного миссис Голдштейн пошатнулась. – А... выжившие? Они есть? Где?! Где?! Скажите, прошу!       – Спокойно, голубушка, – скривилась женщина. – Идите прямо по коридору. Там вывешены списки.       Расталкивая всех, кто только попадался ей на пути, Баббетт ринулась в указанное место настолько быстро, насколько позволяло её теперешнее состояние. Вот она уже в указанном коридоре, вот лист бумаги, исписанный торопливым почерком. Тяжело дыша, миссис Голдштейн принялась читать фамилии. Джонсон... Аллертон... Дьюгард... Хардинг... Но нигде нет имени Жаклин!       Баббетт стала лихорадочно оглядываться по сторонам, сама не зная, что ожидала там увидеть. Неужели её хорошая знакомая, которую она считала подругой, и... только родившийся сын погибли, утонули в волнах бесконечного океана? Такого просто не могло быть! Он должен был спастись от неминуемой гибели, которая поджидала его в Париже. Не могло всё случиться так!       Не понимая, что делает, Баббетт упала на пол и закричала что есть силы. Её родной сынок, он ведь не успел даже толком пожить, побывать в объятиях своих родителей, познакомиться с отцом и сёстрами. Всё так просто оборвалось в один миг, и виновата во всём только она. Разве хорошая мать подвергла бы опасности собственное дитя? Заливаясь слезами, вцепившись в свои волосы, Баббетт не переставала кричать. К ней подходили прохожие, пытались поднять её, успокоить, но всё было тщетно.       – Прошу дайте мне умереть! Мой сын! Я его убила! – последнее, что прокричала миссис Голдштейн и затем упала в обморок.       Толпа стала медленно растворяться, пока серая и однообразная одежда не слилась с такими же домами. Женщина, одетая в длинную ночную рубашку, падала вниз. Это была миссис Голдштейн. Она не кричала, не противилась судьбе, спокойно её принимая. Вот-вот Баббетт соприкоснётся с землёй и воссоединиться со своим ребёнком, получив заслуженное наказание за свои поступки. Но внезапно что-то её резко остановило и аккуратно положило на тротуар. Ей не удалось умереть!       – Бетт! Бетт! – внезапно к ней подбежал мистер Голдштейн, принявшись поднимать её. – Что ты делаешь?! Неужели... Неужели ты хотела умереть, выбросившись из этого чёртового окна?!       – Послушай, я не могу больше жить так! – всхлипывая, дрожащим голосом произнесла Баббетт. – Нашего сына больше нет и это я во всём виновата! Ты прав...       – О, милая, неужели ты так близко к сердцу приняла мои слова? Всем тяжело: и мне, и тебе! Прости, дорогая, прости меня! Только прошу, не делай больше так, мы вместе со всем справимся! – на глазах мистера Голдштейна стали наворачиваться слёзы. – Девочки очень по тебе скучают, Бетт. Они постоянно спрашивают о тебе!       Теперь виды Нью-Йорка остались за окном. Четырёхлетняя Тина сидела на ковре гостиной и увлечённо играла со своими плюшевыми единорогами. В какой-то момент она обернулась назад, посмотрев на маму: та сидела на кресле возле окна, её глаза, полные ужаса, смотрели куда-то вдаль, а руки лежали на коленях и заметно дрожали.       – Мама, что с тобой?! – спросила Тине, оторвавшись от своей игры.       – Сегодня восьмое ноября, – словно пребывая в трансе, произнесла миссис Голдштейн. – Его День Рождения, но праздновать некому...       – Что ты говоришь? – ничего не поняла Тина, приблизившись к матери и ухватив её за подол юбки. В этот момент она словно очнулась, быстро взяв дочь на руки и осыпая её поцелуями:       – Моя милая, моя крошка! Всё хорошо, доченька, не обращай на меня внимание!       В этот момент Тина вырвалась из объятий сна. Это пробуждение оказалось настолько мучительным, что уж лучше ей было вообще не засыпать. Она почти сразу подорвалась с постели, ощущая сильную сухость в горле. Тина, с тяжестью делая каждый вдох, хваталась руками за полки и стол, пока она вполне ясно не поняла, что полностью избавилась ото сна.       Какой же невыносимой была мысль, что её мать так страдала, виня во всём себя. Но разве она должна была поступать так с собой? Миссис Голдштейн всего лишь хотела помочь другим, но вместо этого судьба дала ей такую болезненную пощёчину. И разве можно было в этой ситуации найти виноватого? Что могло оставить Криденса рядом со своей семьёй? Где ответ на этот мучительный вопрос? Он ведь мог расти в счастливой семье, посещать Ильверморни вместе с сёстрами. Наверняка Криденс имел бы совсем другое имя.       Но его жизнь могла закончиться так рано. Его спасла, сама того не ведая, Лита, обрекая себя на вечные угрызения совести и мучительные страдания. Тина только сейчас осознала, насколько благодарна ей. Эта ужасная трагедия забрала жизнь той, к которой она поначалу относилась враждебно, а сколько ещё будет таких невинных жертв? Тина была готова сделать всё возможное, чтобы только следующей не оказалась бедняжка Куинни.       Она, напрочь забыв про свою волшебную палочку, наощупь выбралась из своей комнаты. Ни единая лампа не горела, кухню освещал лишь одинокий лунный луч. Тина на ватных ногах подошла к столику, где громоздилась посуда. Дрожащими руками она пыталась достать чашку, чтобы выпить воды, но внезапно все тарелки и приборы с грохотом упали на пол и осколки разлетелись по всему полу.       Со своего подвала тут же выбежал Ньют: он, видимо, даже не ложился, поскольку был в своём обычном дневном костюме. Ньют зажёг свет на конце своей палочки и, увидев, что ничего ужасно не произошло, явно вздохнул с облегчением.       – Ох, Ньют, прости, пожалуйста! Я такая неуклюжая, всё только испортила, – тут же затараторила Тина, махнув рукой с долей наигранности, а в её голосе слышались истерические нотки. На какой-то момент она затихла, прислушиваясь, не проснулся ли от такого грохота Якоб, но услышав храп в его комнате, резко вернулась в свою реальность.       – Неужели ты расстроилась из-за разбитых чашек? Сейчас мы это всё исправим! – сказал Ньют настолько легко, насколько могло позволять его теперешнее состояние. Затем он махнул палочкой, и вся посуда, целая и невредимая, оказалась на своём месте.       – Нет, дело не в этом... – у Тины больше не было сил произнести хоть слово. Она опустилась на пол и, чувствуя, что терпеть больше не может, залилась слезами, словно маленькая девочка. Раньше Тина не могла позволить себе чего-то подобного, и уж тем более при Ньюте, но сил просто не оставалось. Что-то начало уничтожать её изнутри, забирая все надежды.       Ньют присел возле неё, и в тот же момент Тина резко схватила его за руку, крепко вцепившись в неё.       – Мне кажется, что я сейчас на похоронах собственной матери, которую ещё раз заставили умереть, а я должна смотреть на это всё! – задыхаясь от слёз, проговорила она, устремив свою затуманенный взгляд на Ньюта, лицо которого в свете луны казалось ещё более несчастным. Он ничего не сказал ей, лишь крепко обнял её.       Тина чувствовала себя путником, который после дальней дороги впервые увидел человека. Она безумно радовалась, что может находиться рядом с Ньютом, чувствовать его беспокойное дыхание, ощущать, как он провёл рукой по её волосам, поцеловал в висок. Никого не было, кроме него. Все те, кого Тина всем сердцем любила, покинули её, лишь Ньют всё ещё был с ней: такой родной, такой дорогой. Она ни за что не хотела бы потерять и его. Пусть только судьба смилуется над ней хотя бы в этот раз...       – О, Ньют, ты не должен меня утешать! – дрожа, прошептала Тина. – У тебя у самого горе, я просто не могу... не должна устраивать все эти истерики! Я не смогу помочь тебе в эту трудную минуту! Мне очень жаль...       – Нам нужно всего лишь держаться вместе, – ответил Ньют. Тина не видела этого, но и на его щеках появились слёзы.       Они не помнили, сколько просидели вот так: плача и крепче обнимая друг друга, нуждаясь в поддержке и защите. За окном слышался гул автомобилей, шумный Лондон не засыпал даже ночью. Всё жило своей обычной жизнью, было на своих местах, лишь луна, одиноко плавающая в небе, казалось непривычно тусклой и бледной. Она в молчании наблюдала за Тиной и Ньютом. Возможно, луна видела не только их, но и кого-то ещё, такого же несчастного и одинокого?