Ветер в Свит-Черри-Гарденс

1994 г. «Лучше такое одиночество, чем одиночество в шумной толпе», — подумал Северус Снейп, закутываясь плотнее в тёплую чёрную мантию. Он уже отошёл на порядочное расстояние от Хогвартса — чуть ли не до опушки Запретного Леса. Но развесёлый шум Святочного Бала стал неслышным только здесь. Здесь царила торжественная тишина. Озябшая природа ждала Чуда, которое вот-вот должно было тихонько спуститься с неба и согреть её. Первый снег… Северус невольно протянул руку. И на неё тут же села крупная узорчатая снежинка — самая первая в этом году. Все те любители танцев и шумного веселья прозевали Чудо. А он — нет… Хотя все чудеса — быстротечны и хрупки, как вот эта снежинка. Был узорчатый кристаллик, а сейчас уже капелька — прозрачная как слеза. — Слёз в этом мире гораздо больше, чем чудес… — тихо-тихо сказал сам себе Северус. Маска непроницаемой суровости уже сошла с его лица — как бывало всегда, когда он оставался один. Холодные, колючие тёмно-карие глаза наполнились мягким печальным теплом. Такими — совсем не злыми и беззащитными, словно у маленького ребёнка — видела его глаза только Лили. — Лили… — прошептал Северус, запрокидывая голову и вглядываясь в покрытое лохматыми серыми тучами небо. Тринадцать лет назад она вот так же растаяла, исчезла навсегда… Вот так же он своими руками погубил её. Кто бы там ни предал её и Джеймса — хоть Сириус Блэк, хоть Питер Петтигрю, — а если бы он, Северус, не рассказал безжалостному Волан-де-Морту о том пророчестве… — Прости меня… — тихонько простонал он. По бледным щекам скатились две прозрачные — как растаявшие снежинки — слезы… Наполненные болью глаза крепко зажмурились. Но тут же широко раскрылись: его застали врасплох. А удавалось это лишь одному на всём свете доброму волшебнику. — Она тебя простила, Северус… — на какой-то миг положив руку ему на плечо, негромко произнёс Альбус Дамблдор. — И ты всё-таки не совсем один… Можешь ничего не говорить и не оборачиваться, если не хочешь. Я просто скажу тебе то, что хочу сказать, и уйду… Рождество — это праздник, в который очищаются человеческие души. Если, конечно, душа действительно этого хочет… Не знаю, пробовал ли ты когда-нибудь загадывать желание на Рождество. Вроде бы глупая традиция для маленьких детей. Но дети — многие из них — мудрее взрослых. Потому что они всем сердцем верят в Чудеса. А если веришь — Чудо обязательно придёт… Попробуй и ты поверить. Просто скажи после моего ухода, какое у твоей души самое заветное желание. И тебя услышат. И помогут… Ты только поверь. Если не хочешь раскрывать душу никому из людей — раскрой её тому, кто слышит, но никому не скажет. Тому, имя которому — Любовь… Он не оставит без ответа просьбу того, кто хранит Любовь глубоко в сердце… Просто поверь, Северус. Старый директор Хогвартса ушёл так же бесшумно, как и пришёл. А волшебник в чёрных одеждах всё стоял недвижно, словно изваяние. — Пусть настанет такой день, — зазвучал наконец тихий, но глубокий баритон, — когда я не буду больше одиноким… Лили я никогда не забуду. Но она принадлежала другому. И сейчас принадлежала бы ему, будь они живы… Пусть будет рядом со мною та, к которой я смогу без страха и сомнений прижиматься головой. И чувствовать всякий раз, как родные руки согревают меня и уносят прочь всю боль… И пусть я не загублю её. Пусть всегда смогу защитить, согреть, успокоить… Прошу… Снова крепко зажмурившись, Северус стряхнул с ресниц крупные слёзы. И… увидел Чудо. Сквозь плотную завесу снеговых туч ненадолго, но пробилась — вернее, почти пробилась — яркая круглая луна. Осветила косматое серое покрывало вокруг… — Лань… — заворожённо прошептал Северус. Конечно же, очертания лани — серебристые на тёмно-сером — скоро исчезли. Снова скрылась за тучами прорвавшаяся было на свободу луна… Что поделаешь — чудеса быстротечны… Но он видел. Он запомнит. Он знает, что его услышали… Хотя не всё ещё сказано — иначе не было бы на душе так тяжело. — Пусть я смогу искупить вину перед Лили, — заметно дрожащим голосом проговорил Северус. — И… не только перед ней. Последние слова дались ему с огромным трудом. Ибо вспомнил он — так отчётливо, будто увидел только что — распростёртое на полу безжизненное тело Джеймса. — И пусть искуплю я вину перед всеми, кто ещё умрёт или пострадает из-за меня, — уже увереннее продолжил волшебник. — Пока я ношу метку Пожирателя, этого не избежать… И пусть, если суждено будет мне умереть от руки того, кто эту метку нанёс, умру я достойно. Но… только не в одиночестве… Северус глубоко-глубоко вздохнул… А ведь правду сказал Дамблдор: как легко на сердце стало… Вроде бы в пустоту говоришь, а чувствуешь, что тебя слышат. И как будто окунают душу во что-то чистое, ласковое. Похоже, пожалуй, на вот этот сверкающий снежный покров, который успел уже окутать землю и деревья. Волшебник ещё долго стоял, запрокинув голову и радуясь нежно обнявшей его тишине. Снежной тишине… Невесомые белые хлопья, неспешно кружась в морозном воздухе, садились на плотную чёрную мантию и длинные пряди вечно немытых чёрных волос. Таяли на кончике слегка загнутого крючком носа… Если бы кто-то увидел сейчас это бледное, наполненное тихой радостью лицо — не смог бы понять, что за капельки на нём блестят: только что растаявшие снежинки или скатившиеся с мягких чёрных ресниц слёзы. Но он точно знал, что его никто не видит. Никто из людей…