Стой, не проходи мимо

Для начала он принял горячий душ. Схватился за грязную ручку старого крана испещрёнными шрамами пальцами и выкрутил на максимум. Челюсть у него уже не болела — сломанные кости срослись ещё несколько часов назад, — но он всё ещё чувствовал её, эту исчезнувшую боль от удара. Было ли тому виной время суток, или то, что он съел сегодня на обед, или сама личность того, кто врезал ему? Может, всё вместе? Квартира Нейта была той ещё дырой, но Уэйду случалось останавливаться в местечках похуже. Вместо того, чтобы модернизировать систему, те парни, которые разбирались с водоснабжением дома, предпочли заполнить бойлер охрененно горячей водой — естественно, в расчёте на то, что так жильцы будут расходовать её как можно меньше. Это его вполне устраивало. Долгую минуту спустя холодная вода пропала окончательно, уступая место кипятку. Пар окутывал его тело, и Уэйд лишь изредка шипел сквозь зубы; его кожа покраснела и горела огнём. Ему было больно всегда — боль давно стала дерьмовой хронической болезнью, — но теперь всё его существо требовало избавиться от этой боли. Жжение очень быстро перешло в привычное лёгкое покалывание: кожа восстанавливалась почти так же быстро, как повреждалась. Больно было всё равно, но теперь иначе. Описать это было сложно. Боль и облегчение перемешивались в такой дикий коктейль, что распробовать его, понять его мог только кто-то с мгновенным исцеляющим фактором. Если подумать, Уэйд не понимал и сам. Он просто… ему просто пришлось принять это как данное. Он чувствовал себя грязным. Вот почему сейчас он стоял под струями кипятка. Тугая спираль, свернувшаяся в животе, когда он поймал Человека-паука на мушку, закрутилась ещё больнее, когда они разошлись. Нет, это случилось даже раньше — до того, как он сказал то, что сказал. Возможно, кипяток мог спасти от этого чувства. Может, ожогов третьей степени по всему телу окажется достаточно, чтобы забыть то, что он сказал Питеру. Проблема в том, что какая-то его часть была согласна с каждым словом. Это, должно быть, я. Я всё ещё не могу поверить, что мы сказали это. Это было несправедливо. Обжигающий душ был таким мучительным, что он не мог толком сформулировать, почему именно — даже мысленно, — но это было несправедливо. Чёрт побери, да ты просто не знаешь. Мы могли бы поступить по-другому. Мы могли бы снова поцеловать его. Мы должны были сказать ему. Сказать что? Что мы — кусок дерьма? Ему нравилось. Прямо сейчас мы могли бы оказаться в постели. С ним. Неужели ублюдки в его голове не могли оставить его в покое хотя бы на один несчастный вечер? Он ясно дал понять, что не хочет говорить, но он попросту не мог позволить Питеру раскрыть секрет его личности. Не мог — не после всех нудных предупреждений Нейта. Он обязан был сказать! Обязан был заявить, что это было небезопасно. Что Питер не должен был делать то, чего от него хотел Тони Старк. Что Питер вообще ничего никому не был должен. Конечно, он рассчитывал на то, что охранники оттащат мальчишку подальше, но также существовала вероятность того, что Питер будет его преследовать. Разумеется, именно это и произошло. Разумеется, его поставили на место. Разумеется, он запаниковал и сделал единственное, что пришло ему на ум, чтобы обезопасить себя от вопросов Питера. Он не был честен с ним раньше, к чему было начинать теперь? Парень, ты жалок. Было бы неплохо, если бы мы научились держать себя в руках. Ну, мы хотя бы не ревели. А что, по-твоему, мы делаем сейчас? Это из-за кипятка. Как жаль, что даже горячая вода не могла остановить спор в его голове. «Ничего не было». Уэйд ждал целую вечность, чтобы Питер… Питер… чёрт, он даже не планировал залезать к Питеру в штаны, он просто не хотел чувствовать себя мусором, расходным материалом, кем-то, кто воспринимается как должное! Он и не претендовал на роль единственного партнёра Питера… Чушь собачья. Ты жуткий собственник. Нам пришлось бы постоянно бороться с искушением запереть его в чулане. …он просто хотел, чтобы его уважали и ценили. Ты не заслуживаешь уважения после того, что натворил. Мы пытались спасти ему жизнь. И теперь мы потеряли его из-за Тони. Разве нет? Я не хотел об этом думать. — Почему мы не вместе? — спросил Питер несколько месяцев назад. — Ну, потому что тебя морально прессуют в пюрешку. И ещё, для начала, из-за этого твоего «ничего не было», — вот что хотелось ответить Уэйду. Каждый раз, когда он открывался Питеру, подставлял ему мягкое беззащитное брюшко, Питер… Питер просто плевал ему в лицо. — Почему ты спишь в маске? — спросил он. Уэйду не нравилось чувствовать себя беззащитным. И тогда Питер спросил, почему они не вместе. Будто знал, где искать уязвимые места. Потому что Уэйду до сих пор ещё иногда казалось, что Питер считал его отвратительным. Отталкивающим. Морально и физически. Неважно, как сильно он старался — он так, чёрт возьми, старался — быть хорошим человеком. Достаточно хорошим для Питера. Было ещё кое-что. Он перестал брать заказы. Разве то, что он добровольно отказался от наёмнической работы ради Питера, было плохо? Это было так сложно — измениться, перекроить саму свою суть. И все усилия оказались напрасными в одночасье. Когда Питер нацепил на него жучок. А хуже всего было то, что Питер не мог не переживать о таких мелочах, как тайна его личности, в стенах дома, пока это оставалось между ними, но зато он смог рассказать об этом всему грёбаному миру. — Меня зовут Питер Паркер! — проскулил Уэйд, старательно имитируя мягкий акцент Питера. Вода брызнула ему в лицо, попала в рот, когда он запрокинул голову, подставляя лицо струям. — Я такой хороший, такой симпатичный, такой особенный, и я не умею быть самим собой, если я не пьян в стельку или не ношусь на своей паутине перед сотнями зрителей. Уэйд ничего не смог сделать, кроме как поцеловать Питера. Ему просто нужно было, чтобы Питер замолчал. Уэйд не хотел быть с ним честным, Уэйд не хотел быть честным даже с самим собой. Правда никогда никого не доводила до добра — по крайней мере, его самого ни разу. На секунду там, в переулке, он подумал о том, чтобы врезать Питеру по яйцам: это дезориентировало бы его, и Уэйду хватило бы времени, чтобы сбежать. Но Питер… Питер решил выйти из шкафа. И взялся за края маски. Из-под красной ткани показались губы — губы, которые с лёгкостью бросались обвинениями и с той же лёгкостью смеялись, губы, на которые Уэйд так часто засматривался, невольно размышляя, каковы они на вкус… И он сменил тактику. Если Человек-паук действительно решил раскрыть тайну своей личности — что ж, пускай. Пусть посмотрит, насколько «всё было». Уэйд прекрасно понимал, что Питер, скорее всего, придёт в ярость, если кто-то — кто-то, кто уже целовал его — поцелует его там, где их с лёгкостью могут застукать. И потом… Уэйд вообще-то только что стрелял в него. Питер был мальчиком из серии «ты узнаешь всё о трудностях», так что определение «ходячая проблема», данное ему Уэйдом, подходило ему как нельзя лучше. Он поцеловал Питера, сцеловывая окончание этого слова — «проблема» — с его губ. Он ожидал, что Питер сбежит, закричит, проклянёт его, в конце-то концов; но Питер этого не сделал. Питер ответил на поцелуй, и губы его были на вкус совсем как мятные леденцы. Тёплые, податливые, невероятно умелые губы. Уэйд с трудом мог поверить в происходящее: Питер прижался к нему, углубляя поцелуй, больно впился пальцами в плечи, пробрался языком в рот… И тот его тихий короткий стон… Господибожемой. О чём, чёрт возьми, Уэйд вообще думал? Как он мог не догадаться? Ты просто… своеобразный. Эй, чувак, это было приятно. Да-а, это было приятно. Но это не помогло ему сбежать, а бегство всегда занимало лидирующую позицию в его личном списке действий, когда дело доходило до решения проблем. Ему просто нужно было уйти. Ему было это необходимо. Отчаянно. Невероятно. По-настоящему необходимо. Оказаться Где Угодно Ещё™. Он запаниковал, едва поцеловав Питера, и запаниковал ещё сильнее, когда Питер ответил, приникая к нему всем телом. По правде, у Уэйда стояло с того самого момента, как Человек-паук швырнул его в стену, демонстрируя свою невероятную, восхитительную силу, но, по крайней мере, костюм надёжно скрывал это. Спандекс Паучка не скрывал ничего. Так что, когда Питер прижался к нему, Уэйд внезапно обнаружил, что… что Питеру действительно нравилось. Не только в теории. Питер целовал его, Питер стонал ему в рот, и у Питера был каменный стояк. Проблемой было уже то, как сильно он любил и ненавидел Питера за то, насколько он был хорош. Проблемой было и то, что он чувствовал, когда Питер снял маску. И ещё хуже было то, что Уэйд ждал этого. Он любил Питера за то, как тот вылизывал его рот языком и постанывал куда-то ему в ухо. Он ненавидел Питера за вырвавшийся у него самого стон. Он любил Питера за тяжесть и жар его гибкого, крепкого, сильного тела, прижимающегося к телу Уэйда. Он ненавидел Питера за это его «ничего не было». Если бы он не опомнился, он ни за что не сумел бы прекратить — нет, он отдался бы велению сердца (не говоря уже о члене; после того, как Питер буквально запихнул ему в рот язык, стояк стал невыносимым). Если бы Пити переспал с ним и решил, что на этом его удовольствие удовлетворено… Уэйд сомневался, что сумел бы пережить это. Оказаться отвергнутым снова… Его чувство собственного достоинства и без того было унижено и растоптано, но оно разрушилось бы окончательно, если бы Питер отверг его, зайдя так далеко. Уэйд не мог позволить этому случиться. Уэйд не хотел бы оказаться ничьим ошибочным выбором. И ещё сильнее он не хотел оказаться ничьим кинком. Тем не менее, говорить то, что он сказал, было по-настоящему больно. Особенно потому, что он знал, как сильно это ранит Питера. Но это его не остановило — и сломанная челюсть была справедливой ценой за его слова. Горячая вода заканчивалась. Нейт колотил в дверь ванной, что-то крича, но Уэйд, погружённый в себя, не мог разобрать слов. Однако он почувствовал изменение температуры. Действуя на автопилоте, он выкрутил ручку крана и ступил на ледяной линолеум; он забыл прихватить полотенце, и теперь капли воды, стекавшие с его обнажённого тела, с его израненного тела, образовали лужицу под ногами. Перед тем, как покинуть ванную, он напоследок познакомил своё тупое лицо с тупым зеркалом. И залил всю раковину кровью. И прислушался к воплям Нейта, и… Похоже, мы переборщили с кипятком. У этого пола вкус бородавок.

***

Потребовалась большая часть той малости, что ещё оставалась от потрёпанного самоконтроля Питера, чтобы не хлопнуть от души дверью, когда он вернулся домой. Весь сегодняшний день был полной катастрофой, и больше всего на свете ему хотелось притвориться, что ничего не бы… Нахмурившись, он отшвырнул рюкзак в сторону и упал на диван, глуша подушкой короткий стон, полный разочарования и ненависти к себе. Он сжимал и разжимал кулаки, вспоминая, как он врезал Дэдпулу. Как хрустнула его челюсть. Питер не сломал её — не-ет. Питер её раздробил. Питер не мог поверить, что настолько потерял самоконтроль, пусть даже виной тому были жестокие слова Уэйда. Воспоминание о чужом лице, нечеловечески изувеченном, искорёженном, разбитом, резало Питера, как нож. Если бы Уэйд был обычным человеком… Но он не был. У него была регенерация, и, кроме того, он был чёртовым ублюдком. О чём он вообще думал? В какую игру играл? Зачем ему было врываться в жизнь Питера снова после того, как он столь резко порвал все связи с ним? И если он и правда беспокоился за Питера, то почему он не остался? Питер не хотел плакать. Он уже успел наплакаться на всю жизнь и пробовать снова не собирался. Конечно, прицепить к Уэйду жучок было ошибкой, но… но, похоже, ни сам Уэйд, ни вселенная ещё не закончили со своей местью за это. Иначе почему ему всё ещё было больно? И разве не из-за этого Уэйд вернулся? Он переживал за Питера? Или он хотел отомстить? «Ломать систему всегда так здорово». Боже, ему хотелось умереть. Значит, вот чего Уэйд хотел от него? Только этого? Или, может, Уэйд решил, что Питеру нужен от него только секс? Он даже не мог винить в этом Уэйда — Питер его отталкивал, Питер постоянно его отталкивал. Но разве Уэйд плохо знал его? Он вжимался лицом в подушку с такой силой, что почти не мог дышать, и силился вспомнить всё, что когда-либо говорил Уэйду. Всё, что могло означать, что он хочет только секса, что ему наплевать на Уэйда. Как это было ужасно… он сказал ему столько всего необдуманного. И уж в этом-то они были схожи. Хотя это и не помогло развитию их отношений. — «Мистер бисексуал», да кем он вообще себя возомнил? — проворчал Питер и поднялся на ноги. Он даже думать не хотел о том, что Уэйд сказал о его дяде. Да, Питер хотел бы, чтобы Уэйд был с ним честен, но это… он не был готов к подобному. Не к тому, что услышал про дядю Бена. Если бы только тот поцелуй не оказался таким потрясающим. Таким… невероятным. Даже несмотря на то, что Питер понимал, что Уэйд, вероятно, попросту не хотел с ним разговаривать, это было так… Какая-то часть его решила, что поцелуй означал решение Уэйда вернуться домой. Да, пожалуй, выстрел в плечо был необычным способом привлечь внимание, но это сработало. И они остались наедине. Когда они целовались, когда пальцы Уэйда, пробравшиеся под маску, дразнили его кожу — так нежно, так интимно, — Питеру показалось, что это означает, что они могли попробовать. Быть вместе. Наконец-то. Что, может быть, он проснётся от тяжести и тепла навалившегося на него сзади Уэйда, что Уэйд будет обнимать его за пояс, что, вернувшись домой, он первым делом уловит запах свежеиспечённых блинчиков — в три часа утра, потому что Уэйд не смог уснуть. Что голос Уэйда заполнит всю его квартиру, будет звучать в его голове и петь в его груди. Боже. Голос Уэйда. В его губы. Ему на ухо. Вспоминая его голос, Питер невольно вернулся к моменту поцелуя, к тому моменту, когда всё было ещё хорошо. Две крайности — разбитое сердце, пульсирующее в груди, и жар возбуждения в паху — разрывали его на части. Что за жалкое противопоставление: твёрдый член и раздавленное сердце. Собирался ли он теперь каким-либо способом свести общение с Уэйдом к нулю, или Уэйд и дальше бы появлялся в худшие моменты его жизни, напоминая Питеру о его ошибках? Напоминая о том, что у него могло бы быть. Что он мог бы быть с Уэйдом. Прямо сейчас. Что он мог бы… Холодный душ. Ему правда был нужен холодный душ. Он долго, долго стоял под ледяными струями. Стучал зубами, обнимал себя за плечи, рассматривал прозелень плесени между кусочками плитки. И пытался забыть, как звучал голос Уэйда, когда тот пел в душе. После душа ему стало чуть лучше — по крайней мере, схлынуло возбуждение. Но на смену ему пришло бурчание в животе — он так давно не ел, слишком много было переживаний и забот, чтобы отвлекаться на еду. Покопавшись в холодильнике, он обнаружил позавчерашнюю лапшу, оставшуюся после встречи с Майлзом, и устроился за столом, включив новости. Едва ли он заметил, что даже не потрудился разогреть еду; он просто сидел, рассеянно отправляя в рот ложку за ложкой, пока диктор в маленьком телевизоре вещал о всех тех ужасах, что принёс с собой Человек-паук. И, по правде, учитывая, куда катилась его жизнь в последнее время, Питер был с ним даже согласен. «Трус»? Да, пожалуй. Иначе это случилось бы уже давно. «Пиар-ход»? Да, учитывая все те ролики с его участием в ютубе (смотри, смотри, смотри, пока тебя не затошнит), всё то, что крутят по радио… Дэдпул, похоже, не считал, что его камин-аут значил хоть что-то. И это было почти правдой. Потому что Питер испугался и признался в собственной ориентации вместо того, чтобы доверить Уэйду тайну своей личности. И это само по себе не стоило и ломаного гроша. Если бы только он не отказывался в это верить, если бы не отрицал это так долго… Уэйд сейчас был бы здесь. Хватит о нём думать, Паркер. Он бы не вынес тишины одинокой квартиры, так что оставил телевизор включённым. Даже несмотря на то, что не хотел ничего смотреть. И ни с кем разговаривать тоже. Так что он проигнорировал три звонка от Тони и — ничего удивительного — около дюжины звонков от Джонни. Тони он перезвонит позже. А Факел, вероятно, хотел поговорить насчёт его заявления «Я бисексуал» (и, возможно, ещё насчёт того, что в него стреляли), а обсуждать это Питер не хотел. И он не был уверен, что вообще будет готов к этому разговору. Прошлую ночь он потратил на патрулирование, и теперь, слишком уставший для чего-то ещё, Питер быстро доел свой печальный маленький ужин и отправился в постель. Небрежно швырнул одежду на пол, натянул свободные боксеры и юркнул под одеяло, больше всего на свете желая впасть в спячку где-нибудь на годик — пока всё это не кончится. Тишина добралась до него снова. Он не мог уснуть; вспоминал события прошедшего дня вновь и вновь, не в силах остановиться, и пытался понять, что он мог бы сделать, что он мог бы сказать, чтобы всё закончилось иначе. После встречи с Уэйдом, после последней ночи, проведённой в его объятиях, квартира казалась ещё более холодной и пустой, чем раньше. И кровать тоже. Наверное, приятно, правда? Питер прикусил губу, ткнулся лицом в подушку и всхлипнул. Голос Уэйда… Питер любил его. Любил его глубину, его звучность, любил те носовые звуки, что Уэйд издавал. Наверное, приятно, правда? Питер не мог перестать об этом думать. У Уэйда от поцелуя дыхание перехватило так же, как у него. Питер вспомнил те звуки, что Уэйд издавал, когда они целовались… как будто и ему тоже понравилось. Как будто и ему тоже было хорошо. …приятно, правда? Питер вспомнил губы Уэйда, которые оказались намного мягче и теплее, чем он предполагал. Вспомнил, как ладони Уэйда обхватили его лицо. Вспомнил шрамы на его лице, которые невозможно было не почувствовать, когда Питер скользнул по его щеке и обхватил губами мочку. Вспомнил, как Уэйд застонал прямо ему на ухо. …приятно… Питер хрипло застонал и обнял подушку одной рукой, второй ныряя в свои боксеры и обхватывая мучительно твёрдый член. Похоже, холодный душ ему не помог. Голос Уэйда. Жар его тела. Его рот. Биение его сердца у Питера под щекой. Солнечные зайчики, танцующие на его спине. То, как Уэйд прижимался к нему. То, как Уэйд смотрел на него. Ему хватило всего нескольких минут, чтобы вздрогнуть и кончить со сдавленным скулежом. Он рыдал в подушку, ненавидя себя за то, что сделал это снова, и за то, что он всё ещё любил Уэйда Уилсона, пусть даже Уэйд был самым большим мудаком на свете. Он заснул прямо так: охрипший, с перепачканной рукой. Ни черта больше не желая.