Когда последний луч Растает над землёй, Глаза свои открой.
…Вероятно, смерть никогда бы не лишила своего посла должности, таким образом, лишившись части себя. Как минимум, это было бы негуманно по отношению к сестрице-жизни, а как максимум — привнесло анархию в и без того неравноценный мир. Ей нужен был тот, кто мог с ледяным спокойствием приводить в ее покои свежую кровь. Но, увы, если посол себя не бережет даже после передачи обратно в реальность…***
…И лишь яркая искра, бесцеремонно ворвавшись в залу суда путеводной звездой и нарушая идиллию, указывала на единственный выход из сложившейся ситуации…***
Зеленая вспышка света потревожила Армандо даже сквозь плотно сжатые смертью веки. То было странно и в некоторой степени обеспокоило невозмутимого в состоянии душевного и телесного затишья горячего кровью капитана. А после заставило остатки сознания закричать о возможном исходе произошедшего и вслушиваться в невыносимо тихое море. Казалось, что оно звучит изнутри, непостижимо для всех. Он опять живой мертвец?.. Впрочем, будь оно так — не страшно. Ведь Мясник не успел в полной мере вкусить запретный проклятому плод — плод жизни. Не успел за те жалкие, утекшие, словно вода сквозь пальцы, минуты, насладиться ее прелестями. Но нет, он не «обрел и потерял все в один миг», ему не была присуща сентиментальность. А потому это должно было стать наименьшим из зол, о котором он мог и имел право трепаться. В первую очередь — состояние корабля и команды. Но если за упокой второго в душах уже воспевались молебны, то сохранность первого была под большим вопросом. И волновала ровно настолько, насколько было возможным заставить Матадора противиться собственной гибели и открыть глаза. При этом тотчас же окунуться в раздумья, с обжигающим хладнокровием повернувшись ко всему спиной. Желание узнать о состоянии Немой Марии неукротимо рассекало волны мыслей ни о чем.Черный балахон Не спасет тебя от страшных снов.
Импульсивное, трепещущее как язычок свечи, сияние слишком сильно ослепляло. Салазар был вынужден выплыть из собственных переживаний, все же поддавшись некой провокации. Когда глаза были закрыты, создавалось ощущение, что над ним нависал лист пальмы или фикуса, колеблемый ветром. Окутанный кристально-белым мерцанием, словно овечьим покрывалом, он чувствовал жар, который лишь дополнял першение мысли о пребывании в тропиках. Такой же, как если бы действительно находился под палящим солнцем. Отягощала неизвестность, скрытая за вновь резко ушедшей темнотой и пробивавшимся сквозь нее светом. Когда зрение адаптировалось под невыносимую экспрессивность, капитан обнаружил, что почти угадал с местоположением. Пустыня. Сама смерть. Знойная и тихая, поражающая своими исполинскими размерами. Шлейфом тянулись уходящие к горизонту светлые пушистые барханы, навеянные ветром. И лишь их творец скользил по ним, создавая непередаваемое словами ощущение моря на суше. Воистину, звук плавно перемещаемого песка был сродни звуку волн — такой же раскатистый и вольный. Уже от одной ноты в жилах стыла кровь и хотелось упасть на колени в признании собственной слабости. И Армандо упал. Упал, признав. Упал, полностью ослабев. В нос бил терпкий запах сухого пыльного воздуха, внутри все горело. И сквозь жару пробивался до боли знакомый флер. Морская соль… Ее вкус мгновенно оседал в глотке, разжигая костры морского дьявола и оставляя пряный осадок. Легкие нотки ила, как при приближении к берегу. Когда-то желанные, но сейчас — вызывавшие лишь горькое отвращение. Воображение рисовало несуществующие для глаза картины, разум взрывался от мысли о том, что где-то рядом бушует почти родная стихия. Однако ласкового шума прибоя не было слышно и в помине. Лишь пустые звуки, проигрываемые в голове, на мгновение даже ветер умолк. Но его оказалось достаточно, чтобы наконец признать и принять личное одиночество не только тела, но и души. Разом команды Немой Марии, да и самого корабля, как не бывало. Вновь вспыхнувшее ощущение пустоты и тревоги кольнуло где-то в груди, оставляя зиять бездонную дыру вместо совсем недавно и недолго бившегося сердца. Вновь вместо чувств лишь затмившие разум продолжительные эмоции. Затуманенным взглядом Салазар провел по верхушкам песчаных гор, словно по страницам зачитанной до дыр любимой книги, до последнего лежавшей на полке капитанской каюты в гордом одиночестве. Ничего. Так в морских глубинах зарождалось отчаяние. Только чистое синее небо, да кремового цвета подстилка под ногами. Он не любил сушу, а потому иначе о песке выразиться не мог. Море — вот его вотчина. Море — вот его дом. Его корабль. Его команда. И его бескрайние необузданные аквамариновые просторы. Через силу втянув побольше обожженного солнцем солоноватого воздуха, капитан встал с колен и наспех стряхнул с мундира мелкие песчинки, забившиеся в складки. В голове засел вывод, что наличие запаха не могло быть необоснованным. Пусть вода не зовет в открытую, но она где-то рядом. Рано или поздно встреча состоится, обязательно. Лишняя мертвенная клятва для Армандо была как ни крути кстати, она давала хоть слабую, но все же мотивацию к движению, а значит и к жизни. Всяко лучше, чем тлеть лежа на песчаном кипятке под не менее горячей звездой. Однако так же жарко. Но на этот фактор он закрыл глаза, просто потому что обязан соответствовать своей должности. Первые три шага дались тяжело. Агрессия заключенного в земле тепла настигала даже сквозь кожаные сапоги. Салазар, горько усмехнувшись, вспомнил время заточения в Треугольнике Дьявола и чертыхнулся про себя из-за резко усилившегося зноя. Адская баня, но хотя бы с чувствами. Конечно, не так представлялось ему дальнейшее существование. Обречение на скитания на очередном краю света, да еще и в одиночку… Не в этой жизни. Но откуда знать, что по жилам течет все еще та жизнь? И жизнь ли это вообще? Спустя около шестидесяти ярдов капитан заметил поодаль от себя небольшой овальный камешек размером с куриное яйцо. Будучи идеальным по форме и прочим характеристикам по отношению к морской гальке, он крепко-накрепко вселил в Салазара надежду. Среди всех богатств этих мест казался бесценным артефактом. Аккуратно подняв трофей с облюбованной солнцем адской земли, el Matador бережно перекатил его в ладони с одной стороны на другую. Перед самым носом, хищно вглядываясь на предмет несовершенств, подаренных создателем. Лишь гряда круглых мелких серых пятнышек попала на глаза, а в остальном галька была до неприличия правильной, настоящим шедевром природы. Но и те пятнышки не казались чем-то лишним. Подобно резким мазкам на фоне общего пейзажа, они наоборот дополняли картину до идеала. Приземляли камень, благодаря чему он не выглядел сверхъестественно. Хотя абсурдность его существования посреди мелких песчинок заставляла призадуматься. Накаленный до предела. Но Армандо не уделил этому должного внимания, после завершения детального осмотра резко перекинув гальку той же стороной на левую ладонь. Сделал он это только из-за превышения болевого порога. И сразу же заметил, что к тому моменту ее поверхность остыла. Слишком быстро, даже без намека на сохранение тепла внутри себя. На лице капитана появилось сопутствующее его мыслям удивление, после чего он медленно провел двумя пальцами по обжигающей верхней половине, отмечая возможную замысловатость состава минерала при подобном проявлении физических свойств. На ощупь как камень, самый обыкновенный. Едва заметная, а оттого присущая только морской гальке шершавость. Такая приятная и родная, даже несмотря на все странности и температуру. Заставляющая невольно улыбнуться, ощущая исходящую от нее особенную, исключительную из всех правил свободу с пряным привкусом. Неожиданно внутри камешка что-то треснуло. От внезапного постороннего звука капитан дернулся, чуть не выронив свое сокровище из рук. Рапира, висевшая на поясе в ножнах, жалобно звякнула, чем впервые заставила своего владельца обратить на это внимание. Тот с легким раздражением прижал саблю к бедру, отрывая взгляд от камня и переводя его в сторону подавшей голос верной спутницы. Левая рука была непроизвольно отведена в сторону. Хруст повторился. И на этот раз звучал дольше и настойчивее, чем в первый. Сведя брови к переносице в настороженном жесте, Салазар медленно вернул взгляд на гальку в ладони. Ему показалось, что по голове не иначе, как ударило солнце. Камень никоим образом не изменился в своем обличии, однако звук изнутри по-прежнему раздавался. Когда по бокам начали появляться маленькие ножки, испанец не поверил собственным глазам и быстро проморгался. А после уже смотрел не на камень, а на вполне полноценного представителя членистоногих, который лениво щелкал клешнями и ощупывал поверхность, на которой оказался. — Pecueño centolla… — иначе назвать сидящее у него на руке существо Армандо не смог. Растерянность и недоумение захлестнули с головой, рука ощутимо дрогнула при очередном переступе маленьких конечностей. На что крабик, подобно улитке, опять свернулся в камешек, приняв вид как до встречи. Напряжение ослабло, заместо него появилась некая досада. Осознание того, что Салазар пугал живых существ лишь тем, что просто находился рядом с ними. Словно мнение о нем складывалось подобно въевшемуся стереотипу, без личного домысла. Собственно, как и всегда. Тихий смешок и гордо расправленная грудь вслед мыслям из прошлого. А после — угнетающее молчание и вновь затихший ветер. — Ну… Ну что ты, niño? — спустя полминуты с нотками виновности в голосе поинтересовался Салазар у вечно тихого жителя морей. Никакой реакции не было. Осторожно, будто боясь сломать, испанец притронулся ориентировочно к тому, что называлось телом. Тельцем. Так правильнее, потому что размер крабика на большее не тянул. Несмотря на всю яркость пережитого, Матадор впервые в живую видел столь маленькое морское создание. И уж тем более, держал его в руках. Он воровато оглянулся по сторонам, лишний раз убеждаясь, что никто не видит его слабости. Действительно, это маленькая слабость. Такая же маленькая, как и существа, к которым она стала питаться. Признаться себе, что подобное оказалось прекрасным, было тяжело, а потому в душе боролись два чувства — равнодушие и симпатия, которые при смешении дали одно — смятение. Чуть склонил голову и задержал дыхание, чувствуя, как трепещет в груди из-за жары сердце. Прошло еще около девяноста секунд, прежде чем раздался прерывистый выдох и грузный, тяжелый вдох. Раскаленный воздух вновь окутал едва остывшие легкие, вызывая жжение в носу и першение в горле. Однако Армандо отреагировал на это спокойно, стерев со лба испарину и проглотив слюну. Она показалась ему спасительным глотком воды. Перед глазами появился образ хрустального графина, всегда стоявшего на столе в каюте. Капитан понял, насколько хочет пить. Жажда возникла стремительно, подобно шторму на море. И лишь очередной посторонний звук вывел его из транса, заглушив желание пить. Так же быстро, как прекращается шторм. Словно услышав, что к нему обратились, краб наконец подал первые признаки жизни, несмело щелкнув клешней. Вновь выдох. Облегчение подобно плотному темному шелку обволокло неприятно ежившиеся внутри чувства. И, размотав клубок, успевший зародиться за время беспросветной тишины, плотно осело в глубинах разума и пресекало все отрицательное на него влияние. Мясник, слегка мотнув головой, вновь уткнулся носом в зашевелившегося крабика. Тот отполз от настырного смотрителя, насколько позволяла ладонь, и еле заметно для человеческого уха пискнул. Раздался очередной щелчок, прямо перед глазами. Испанец отпрянул, начиная в еще более ярких красках ощущать лихорадочность собственного пульса. Вдох. Три удара и сбежавшая вниз по виску капля пота. Выдох. Снова клацанье и перебирание ножками «гальки», слабый порыв ветра, те же три удара. Повтор до успокоения. Но так продлилось недолго. Благо, капитан умел владеть собой. Теплый любопытный взгляд в который раз упал на представителя ракообразных. А после -- настойчивая просьба замереть с помощью мягкого, но ощутимого касания до окаменелого панциря. Тихое шипение, упавшие на песок капли крови из рассеченного острой клешней кончика пальца. Краб упал рядом с ними, будучи отброшенным в порыве защитной ярости. Свернулся в изначальную форму, выставив наружу лишь ножки. Казалось, все заново. Как вдруг морской житель побежал. Салазар не успел сразу среагировать на резкий порыв из-за "боевого" ранения, дав членистоногому уползти на десять ярдов от себя. Прикинув, что к чему, он начал медленно преследовать так отчаянно пытающееся унести ноги существо. Ведь как известно, все животные стремятся либо в укрытие, либо в естественную среду обитания, коей у данного являлось море. Ко второму варианту Армандо склонялся больше, доверившись вовремя появившейся призрачной надежде. Спустя какое-то время краба не стало видно. То ли песок изменился за пройденное расстояние, то ли солнце все же ударило. Не было понятно. Словно шелковыми нитями нотки паники стали прошивать душу Салазара, заставив того окончательно забыть о собственной гордыне. И беззащитно озираться по сторонам, высматривая единственный бело-серый мазок кисти среди кремовых полотен песка. Жар вновь захлестнул, подобно утягивающим в бездну морским волнам. Настигло отчаяние. Затем отчуждение. Абстракция от внешнего мира. Возвращение к задушенной мысли о потере всего: команды, дома, чести и себя. Однако, не так представлялся загробный мир. Один из двух, тот, что оказался тяжелее на весах. Не пустыней. Ты уже просто сходишь с ума. Эта адская жаровня была карой за все убийства, совершенные рапирой, висевшей на боку. Возможно, спасением. Армандо или тех, кого он не успел убить? Неясно. Это стоило бы уточнить. А может, сам Армандо здесь не при чем? Может, повинной во всех грехах высшие силы считали именно рапиру, а испанец -- так, в придачу, лишь за то, что носит ее? Если так, то настало время для ее главной жертвы. И гори все голубым огнем. Раздался лязг металла. Наверно, последний. Прочитана неслышимая молитва за всех живых. С легким упреком, ведь она уже излишняя. Последний вдох. Он не намерен больше терпеть эту жару. Почти моментально появившийся железный привкус, перемешанный с морскими специями. Почти забытый хрип, как тогда, будучи мертвецом. И темнота.Ч т о ?