Волчья колыбельная

Вик       Дурнота и отупение рассасываются, как на утреннем лугу туман, словно сползает удушливое ватное одеяло, а с шеи, виток за витком, разматывают плотный шарф. Я точно помню, что подыхал, как собака… не как волк. Наркотики меня не брали, у Кирки тряслись руки, а Вагнер велел колоть дозу за дозой, пока староста не взбесилась на вожака. Озверевшая Мирра безрезультатно бросалась на дверь своей камеры в подвале: её дикий вой звучал непрекращающимся гимном в ушах. В глаза Кирилла лучше было не смотреть: стреножить он меня смог только с помощью трёх сильных парней. Избили и изломали, чтобы хотя бы болью замедлить. Молодняк тоже неслабо отхватил от моих зубов и когтей. С такими ранами, какие получил я, нельзя было реверсировать в человека, но природа такова, что если теряем сознание или умираем — исчезает личина зверя. Почти лишился чувств, как вдруг, будто вода через шлюзы, в изодранное тело потоками хлынула боль. Увидел не сильные когтистые лапы, а покрытые укусами и разрезами руки, понял — терпеть осталось недолго. Повезло, что наркота замедлила пульс, и кровь терял постепенно, Кира успела обработать раны, какие-то зашил Леон. Он и это мог в совершенстве, наш «терапевт» на деле — лучший военный хирург. Наскоро обмыли от красноты и погрузили в тонированный Range Rover Sentinel. Помню Кирилл склонился надо мной, и глухой, нарезающий нервы на кусочки рык ударил по слуху:       — Не думай, что таким образом избавишься от меня, щенок. Я тебя верну.       Мне осталось только оскалиться, ощущая, как тело впадает в оцепенение, из которого уже не хотелось выходить. Уснуть и уйти, бежать за звездой по Млечному пути, распевая последнюю песню убывающей Луне…       И вот сейчас меня насильно реанимируют. Но делают это по-особенному, вливая не физрастворы, кровь и лекарства, а что-то… несоизмеримо сильнее по составу! Только очень быстро, даже для такого сильного, как я. Внезапно в мозгу взрывается калейдоскоп и миллионы микротоков разносятся нейронным импульсом по всем уголкам серого вещества. Мир перекрашивается в цвета не воспринимаемых обычным глазом оттенков. Сердце колотится, как разогреваемый в скоростном болиде мотор, и выбрасывает в реальность. Но не мою, привычную, а предложенную спасителем. Вижу Дана, даже не бледного, а мертвенно-серого, словно из него краски и ушли. Парень со стоном вырывает у меня руку и вываливается из салона авто наружу. Лезу следом, нетерпеливо рыча, ноги пружинят от земли, тело, словно стало крылатым, его тянет вверх, а меня — к Волкову. Почему сейчас его особенно хочется обнять, укрыть от всего и дать отдохнуть?.. Паршивец только что часть себя, своих резервных сил перекачал мне. У меня не просто обострение чувств, я и так взрываюсь, а он всё усилил, выкрутил мощность на максимум! Сердце заходится…       Справится ли?       Дан падает на колени, перекатывается на руки: его мутит, скручивает. Он пуст… едва теплится. Как он мог допустить такую растрату? Очевидно, расставив приоритеты, решил, что я важнее его собственного благополучия?       Помогаю подняться, на руки беру, поражаясь, каким внезапно лёгким стал и беспомощным. Несу обратно в машину, прижимая к груди, пульсом в мозгу бьёт голос Киры. В Салане случилась беда, и скоро она перерастёт в катастрофу.       Вожак, это не тот, у кого яйца тяжелее и больше болт, это тот, кто чувствует всю стаю: от нерождённого волчонка в утробе матери до подыхающего беззубого старика. Чем мощнее Эгрегор, создаваемый всеми в клане, тем выше заслуга того, кто сплачивает членов стаи. Появляются общие ценности, их не надо объяснять или вколачивать, они изначально сидят у всех в головах. Такое сообщество не подточит влияние извне, червём изнутри не изгрызёт недоверие, никто не усомнится в правоте лидера.       Передаю «выпитого» до дна парня на руки подозрительно наглой морде, но от неё не пахнет опасностью, вампир, позади демона, смотрит на меня с восхищением и ужасом, очевидно по-особому видит, в кого превращаюсь.       По телу пробегает знакомый хруст, только боль от оборота не узнаю: она ничтожна мала по сравнению с тем, что пережил недавно. Вампир кривится, не скрывая неприязни к нашей блохастой братии, демон похотливо облизывается, за что и получает ментальную плюху от своего вздрюченного партнёра. До Салана километров восемьдесят, для бешеного пса или волка — часа три. А эти персы мне ничем не обязаны, пусть сберегут Дана, и я буду их должником: взаимовыгода, как не крути.       Вампир нехотя считывает мои мысли и кивает. Оборот завершен, и, можно сказать, диверсант особого назначения с позывным «Соло» рассекречен. Бросаю прощальный взгляд на Дана, его — полностью расфокусирован: он сейчас бродит по далёким лугам, пытаясь понять, где находится. Я сейчас побегу один, но даже не сомневаюсь, что скоро Волков последует за мной… Скалюсь. Уже понял и пытается очухаться!       — Шарик, место, — выговаривает сквозь зубы, поднимает ладонь, чтобы схватить, но дотянуться сил не хватает, рука падает, ударяясь костяшками об авто.       Дёргаюсь с места, взрывая землю задними лапами, пока не возникла идея остаться, пока он не попросил этого и не поставил перед выбором: он или стая. Наматывая километр за километром, будет время составить план.       Дана, оставленного в машине, ощущаю сознанием, сгустком тепла, моей частью, тем, кого не хочу потерять. Но бегу вперёд. </i>Дан</i>       Вика я упустил, но время есть, и никуда этот бродяга от меня не смоется. Сознание проясняется постепенно, открываю глаза, в меня толчками, как питательный бульон, входит энергия. Глотаю жадно, то что нужно. На заднем сидении жаркая возня: вампир скачет на бёдрах демона, присосавшись к его шее, всхлипывает от подступающего оргазма, жёстко фиксируя руки второго, чтобы тот не мог даже дёрнуться. Всё это делается для меня, впитываю их бешеную страсть без остатка, тяну, как мультифруктовый сок через трубочку, наглею, читаю мысли… нет, лучше вампиру не знать, что сделал бы с ним демон, ослабь тот хоть немного контроль…       — Дан, твою ж… — стонет-просит Макс, непривычно красной для его рода тварей рожей уткнувшись в плечо второго, — ослабь… Дай кончить!       И звучит это до того жалобно, что иду на поводу, отключаясь от них. Выхожу на улицу покурить, прямиком рожей в холодный ветер и проливной дождь. На языке сластит чужое возбуждение, как послевкусие от приторно-сладкой конфеты. Кузов паджерика окутывает тьма, но знаю — ничего плохого не случится, поэтому просто отхожу подальше, присаживаясь на бордюр, в безрезультатной попытке выбить огонь из зажигалки под ливнем, да ещё и трясущимися руками.       — Не уверен, что хочу видеть твою рожу, — комментирую упавшую рядом сущность. Демон берёт мою руку, и огонь из зажигалки рвётся против ветра и всех законов природы, но курить резко расхотелось, подпалю к чёрту шевелюру. Забираю руку, повернувшись, вздрагиваю боязливо и мотаю головой. Страшный, пиздец, как его вообще, кроме мамы, кто-то любит?..       — Пожалуйста, обращайся, обязательно спасем ещё! — обижается почти правдиво. — Скажи мне, чисто для информации…       — Прими человеческий вид — скажу.       — Ладно, — нехотя меняет форму, теперь морщится, ведь с голым торсом холодно. — Вы ж инкубы без постоянной подпитки мрёте, как мухи. Ты чего вдруг такой живучий?       — Из принципа. Решил изгадить статистику.       — Да я понял, что ты за тварь. Нет, ну правда, самый незащищённый вид. Вы же на эмоциях живёте, чуть влюбились и всё, пиздец, вешайся на самой красивой ветке.       — Вот поэтому и живу, что не влюбляюсь.       — Это, вроде, неконтролируемо… не? — он так искренне удивляется простым вещам, которым должен был научиться в жизни, но Макс слишком его бережёт, держа в одиночной камере, и навещает по необходимости.       — Как видишь, у меня неплохо получается.       — А тот, который «просто друг», драпанувший в лес — не в счёт?       — А ты его придержать не мог?.. — вспоминаю с наездом.       — Нет. Я же не настолько бессмертный. Он и так пришибленный, а тут ещё твою силу забрал. Как, кстати, себя чувствуешь?       — Как фарш, который ещё недавно был чем-то живым. — проскулив и побившись головой о его плечо, не помогло конечно, а могло бы, беру себя в руки, фокусируя взгляд и стараясь поверить, что писк в голове — это ветер, а не тараканы дохнут. — Куда он хоть побежал?..       — Прям за ним рванёшь? Следом? — Даймон, издеваясь, заржал, я удар сдержал только потому, что Макс показал мне кулак в опустившемся окне.       — Как-нибудь бы побыстрее… О! — телефон находится там, где я его и оставил, в кармане джинсов, вылазить не хочет, цепляясь за всё что можно, словно мой будущий собеседник не хочет меня слушать. — Сла-а-а-а-вик!       — Ты ещё живой, что ли?.. — он всегда мне рад, хотя на первый взгляд это и не видно. — Те двое сбежавших придурков в розыске… — прикрыв трубку и отодвинувшись от нехорошо сощурившегося демона, шепчу ему: «Он не хотел тебя обидеть, маленький!» — не верит.       — А я?       — А ты — пока нет. Камеры, что вас засекли, случайно не сохранили записи.       — Я знал, что на тебя можно положиться!       — Не надо на меня ложиться!       — Дай вертолёт … я не сломаю, честно. Не как в прошлый раз.       — Зачем?       — Хочу слетать в гости к новой родне. Надо предупредить главу клана о вероятной ликвидации.       — Это же подсудное дело — рассекречивание информации!       — Ой, да плевал я. Давно думал о пенсии… — в этот момент я слышу писк в трубке и срывающийся крик Славки: «Дан, бля, ты под ликвидацию!!!», одновременно фоном Макс выпрыгивает из тачки с квадратными глазами, на полпути перехваченный Демоном, падает на землю, закрытый сильным телом сверху…       Резкий хлопок и оглушающий взрыв.       Так и сижу, с телефоном в руке и звоном в ушах в полном ахуе, наблюдая, как подорвавшись и скатившись в кювет с края обочины, завалилась на бок моя тачка, пожираемая сейчас языками пламени, так старательно вылизывающими обшивку и все, что было внутри… А я так любил эту машину, прирос, как к родной. Ну вот как их назвать?.. Ну что за люди! Чуть что-сразу в расход!!!       Макс с Даймоном отрывают головы от дороги и нехотя поднимаются, осматриваются по сторонам, натягивают шмотки, которые запасливый упырь захватил с собой. Вампир шипит, что весь изгваздался, а демон — что это не самое страшное. Макс кидает мне мою куртку, сразу достаю банковскую карточку и отдаю ему, дальше нам не по пути, всё слишком далеко зашло.       — А пин-код?       — Простой. Год моего рождения.       — Восемнадцатый век хоть или семнадцатый?       — Пошути мне ещё и будешь жить на пожертвования.       Прощаемся, как бывалые друзья, хотя и знакомы не так давно и хорошо, видно и правда: люди и нечи в ближнем бою проверяются, а не годами. Сажусь на первую попавшуюся попутку, отправляясь туда, куда теперь тянет чутьё, покидаю место взрыва, стараясь не привлекать много внимания.       Осталось только добраться до вертолёта, я знаю, где его Славка прячет. У него их вообще много, это он просто жадничает, ведь начальник всего отдела безопасности по нашему региону не может не коллекционировать самые дорогие игрушки… Вик       Через три часа я почти домчал до Салана, а Кир уже прочно сидел в моей голове. Им пропитался воздух и окрестные деревья: вожак бесновался всю ночь, пометив, что можно. На языке зверей — тут теперь личная территория сильного хищника, предупреждение достаточно прямое и резкое, как и запах. Меня охватывает азарт, битву надо начинать уже сейчас, отвоёвывая землю по пяди, уважение по взгляду, признание по слову. Сделав этот первый шаг, останавливаюсь, вскидывая голову: по всему околотку дикий тоскуюший вой молодых волков, сливающийся в одну безумную песнь. Несколько десятков метров, и посёлок с кружащим над ним вороньём застывает перед глазами едва узнаваемым пейзажем. Темнота накрыла ворота и дома, даже небо над Саланом оплыло свинцовыми тучами, давящими к земле. Дождь будет кстати, он смоет лишние резкие запахи, освежит воздух… Дом Мирры с зияющими пустыми глазами битых окон заставляет прибавить скорости. Не успеваю поскрестись когтями, дверь чуть не слетает с петель. Кирка — прекрасна, золотисто-коричневая, грациозная, с оскаленными сахарно-белыми клыками. Клацает ими у самой моей морды. Еле успел отшатнуться, а то бы заимел постыдный шрам.       Рычу на оглушённую яростью и страхом девчонку. В алом мареве глаз тут же появляется проблеск разума. Она бросается мне на грудь с коротким воплем облегчения. Что тут, сучью мать, происходит?! Почему перепугана дочь вожака?! И где носит этого ретивого кобеля? Горло уже не издаёт членораздельные звуки, но рычания хватает, чтобы Кира объяснила. Тринадцать молодых волков по пятнадцать-шестнадцать лет, войдя в первый оборот, прошли через лапы и клыки Вагнера. Он подчинил всех, отравив своим ядом, как и обещал, а потом спустил бесноватую свору с цепи.       Киру сотрясал мелкий озноб: двое новообращённых гнали волчицу до самого дома. Мирра до сих пор сидела в подвале, все взрослые члены стаи подавленно молчали, никто не открывал недовольного рта или пасти.       Девчонка меня осмотрела: даже в обличье зверя её гениальный пытливый ум не прекращал анализировать. По крайне изумлённому взгляду понимаю, что ей хочется, как минимум, взять у меня кровь. Где Вагнер, Кира тоже не может сказать, но за мать не волнуется, а значит и меня это не должно отвлекать от главного. Тринадцать молодых убийц рыщут в лесу и скоро направятся в сторону города, если не уже. Девчонка умоляюще скулит и утыкается лбом в плечо: это робкая просьба выжить. Но я не могу ничего обещать, проверяю готовность тела, разминаюсь, играя мускулами под шкурой. Загрызть тринадцать малолеток — это деяние ляжет на сердце тяжелейшей виной. Кира сжимает плечо: я попробую, сестрица, попробую.       Несусь по лесу, оглашая его боевым воем, эхо мечется среди деревьев и тонет в чаще. Кроме меня слышен отдалённый сухой треск ломающихся веток и оголтелые вопли новообращённых. Теперь они ищут меня, ветер гонит к ним мой запах. Их вожак Вагнер велел не оставлять ничему живому ни малейшего шанса. Я — тот, кто бросает вызов вожаку, и теперь содрать с меня плоть, кусок за куском, это дело чести. Знаю заветную полянку, там с одной стороны непролазная стена деревьев, а с другой — глубокий глинистый овраг, мне как раз туда. Там и будет наша арена.       Терпеливо жду. Трое оборотней выскакивают на меня: взмокшие, вздрюченные, наэлектризованные. Густая пена с клыков валится кусками, тянется вниз слюна, в глазах — ни искры разума. В глотках клокочет рык. Обступили, знают, что нужно рвать, а как начать… К моей великой радости, наблюдаю появление ещё четверых оскаленных морд. Среди них по запаху двое явно посильнее остальных.       Здоровые зверюги — и не скажешь, что ещё вчера были неискушенной пацанвой, делают неуклюжие попытки наскочить на меня одновременно с двух сторон. Пятеро ждут, подвывая, присматриваясь, трут воспалённые глаза, пышут жаром. Новообращённые теряют дыхание, их сердца — не железные моторы, нагрузка охрененная, бока ходят ходуном, передёргиваются в жутких судорогах — зрелище жалкое и отвратительное. Избиение и молниеносный курс молодого бойца — если сейчас я убью их или наоборот, это будет считаться спаррингом, а не бойней. Но то, что удавкой пережимает горло — я всех их знаю по именам, играл с ними в футбол и хоккей, таскал на шее и мастерил грёбанного воздушного змея, обшарив весь интернет.       Гришка, Артур, Митька, Жека, Илья, близнецы Паша и Лекс, эти здоровяки сейчас хотят умереть первыми… Оглушаю леденящим рычанием, так, что изморозь несётся по молодым шкурам, выпускаю свой запах, накрывший поляну и овраг плотным покрывалом. Волчата смаргивают, теряются, начинают беспокойно отступать, силясь понять, откуда появился второй за сегодня призыв повиноваться. Новый вожак, молодой, остроглазый, стоит напротив, он не требует крови, успокаивает, заставляет лечь на засыпанную мелким сором землю и отдыхать. Все кроме близнецов, теряя волю, уселись на хвосты, двое завалились набок, судорожно дыша и часто облизывая морды. Паша и Лекс пробиваются с трудом, нетерпеливо кружат вокруг меня. Лекс всё-таки прыгает: бью плашмя, нанося щенку минимальный урон, но делаю рану достаточно кровавой, чтобы усилить страх новообращённых. Паша взрывается безумным рёвом и нападает резко, необдуманно, понимая лишь одно: я — враг, порвавший брата. Паша был младше и дурнее, Лёша его прикрывал, чтобы отец регулярно не порол зад, постоянно искавший приключения. Но сейчас младший взбесился не на шутку: это был невероятный по силе выплеск ярости. Слепой. Глухой. Невменяемый волчонок бросился в бой, я сбил его на землю, лишь оглушив. Новообращённые смотрели с недоумением: я имел полное моральное право убить дерзкого юнца. Пока Пашка приходил в себя, мотая лобастой башкой, я обнюхал Лёшку: перестарался с воспитанием — чего говорить… Волчонок сжался, думая, что в мои намерения входит вцепиться ему в горло. Но я просто прокусил шкуру по свежей метке Кирилла. Следом подошли остальные. Сами. Подставили загривки и скалились, пока я выл, призывая ещё шестерых. Спустя пять минут мы гнались за беглецами почти до самого Гурьевска. Измотанный молодняк упрямо нёсся за мной, очевидно решил издохнуть во имя нового вожака. Я всё равно оторвался на приличное расстояние.       Эту шестёрку волчат всегда отличало недетское поведение, они держались отдельной группой на стадионе, в школе: и теперь не бесились в лесу, шугая белок и куниц — сразу направились в крупный населённый пункт. Я, сделав обходной манёвр, выгадал полчаса и встретил их на самой границе леса. Новообращённые глухо зарычали, в их поведении не было безумия и сумбура, такое впечатление, что моего появления ждали. Не позволить выйти из тайги шестерым сильным оборотням если не самоубийство, то практически невыполнимая миссия. Я взывал, но они с маниакальным упорством набрасывались с разных сторон, драли меня, получая в ответ не менее жестокий отпор. Боли не чувствовал никто, волчата были под сильнейшим допингом, я — жил с ней слишком долго, чтобы обращать внимание и делать из этого проблему. Сейчас судорожно пытался не навредить сильно, только пацаны дурели от запаха крови. Наконец, я призвал особенно сильно, сам уже будучи пережатой пружиной. Зная свой организм, готовлюсь к перегрузке, но если отключусь, то уже не выживу. Волчата словно мысли прочли, зарычали алчнее, щёлкая зубами, напали все разом. Одному почти удалось, напрыгнув сзади, вцепиться в мою шею. Повело, и нутро выкрутило. Не так что-то, не то…       Дошло, только когда пригляделся: опухшие шмыгающие носы. Вагнер чем-то обжёг им слизистые, меня не чуяли, меня просто хотели убить. А зачем потом искать по запаху живое мясо, когда его видят глаза? Я отскочил от новообращённых на некоторое расстояние: Кирилл любил просчитывать на три хода вперёд. У волчат обоняние может и вовсе не восстановиться, значит, вожак не ждал их назад в стаю. Если сзади к ним подойдут с РПГ или сетью, даже не смогут себя защитить. Исхитрившись, сгребаю одного пацана, жёстко кусаю в холку до крови, он оседает в моих руках в оцепенении, словно я заклеймил его несмываемым позором. У его теперь уже бывших друзей загораются алым глаза. Расстановка сил: пятеро против двоих. Но волчонок не собирается вставать и давать отпор. Только я — не добрая матушка-волчица, а временами ничем не лучше Кира. Рычу сверху и вздёргиваю пацана, заставляю посмотреть на тех, кому он раньше доверял спину. Оторопь сменяется недоумением, потом парень подаёт голос, но его уже не видят. Видят чужака, подобного мне. Он делает шаг назад, утыкаясь в мою спину, оборачивается с тоской, опускает глаза. Снова заставляю посмотреть вперёд. Это не стая — это подельники, забывающие о долге и чести. Свои не предадут никогда, помогут встать, оближут, дадут кусок, чтобы не сдох. Оборотни — не звери окончательно, в нас часть от человека, но люди… но мы об этом забываем. Волчонок принимает единственно правильное решение для зверя — выжить. Мы нападаем вдвоём, незримо защищаю, потому что сильнее, старше и хочу научить его сражаться, видеть бой изнутри, а себя - выше собственного страха.       За час жестокой грызни укусил ещё двоих, отчётливо понимая, что сам уже на издохе и могу не успеть. Почти валясь на бок, хватаю ещё одного, щенок впивается мне в плечо, я — ему в загривок. Рот наполняет порция крови… глаза почти закатываются.