Волчья колыбельная

Вик       Спроси меня сейчас, как я мог жить раньше, удовлетворяясь настоящим и принимая одиночество, скажу, что не помню, было ли такое вообще. Со мной раскол… надвое. Закрытый перелом, снаружи едва заметный, а внутри истекающий кровью и медленно убивающий. Пусть приближение смерти на один миллиметр в год, но боль адская, и она, сука, не моя, а мною причиняемая. Но ведь этот сукин сын далеко! А я его ощущаю всей поверхностью кожи, чувствую каждым нервом, тянусь… дёргаюсь во сне, как припадочный, даже зову, срываясь на вой. О нём не переставал думать ни секунду. Жалел, что не простились? Не знаю… наверное, хорошо, что так, иначе бы врезал от бессилия, потом бы обнял и… врезал бы снова. Я даже принял его привычку курить: хотя оборотни терпеть не могут запах табака, от Дана его почти не чувствуешь.       Гарнизон в горах с его бараками, кухней, складами и полигонами, стал для нас временным прибежищем, но жить там долго не представлялось возможным. Часть нашей стаи охотно бегала волками по окрестным лесам и вполне себе чихала на блага цивилизации: мяса хоть отбавляй, кровать под любым кустом. Ни я, ни Мирра, ни старейшины им не запрещали. Салан уже давно воспринимался, как посёлок принудительного пребывания.       Несколько раз я и староста в него возвращались: за вещами первой необходимости. Однажды нарвались на засаду, пришлось порвать пару солдат, с трудом контролируя минимальность повреждений. Трудно быть аккуратным и милосердным, когда в тебя сразу же разряжают всю обойму.       Во второй раз в больнице, где мы сгребали препараты, прозвенел звонок: причём я даже не сомневаюсь, что за Саланом тщательно следили по спутнику. Некто Вячеслав Варейвода обратился ко мне, как к обычному оборотню без статусов и регалий, и попросил вернуть Киру Вагнер. Тогда я и узнал, что Кирилл едва остался жив, артефакт не смог его уничтожить, гадать, что опять пошло не так, не было желания. Мирослава искусала губы и сгрызла до мяса ногти… не желая входить в положение Центра. Но что-то внутри меня приняло непростое решение: я поговорил с Кирой. Девчонка обняла себя за плечи и сутки просидела одна в своём медицинском блоке. Было больно за неё, за своеобразное принуждение. Кир — был мразью, но одновременно с этим… отцом, давшим дочери не меньше, чем потом отнял. Я поклялся принять решение девушки, каким бы оно не было.       Утром Кира вернулась со мной в Салан. За ней прилетел вертолёт с коренастым коротышкой, похожим на гнома, я передал ему девчонку и пообещал найти, если она не отзвонится по специальной линии в течение дня. Внезапно понял, что от мужика тащит Ими: и Даном, и Киром, словно он с ними в одном доме живёт. Кира вся зажалась, словно маленькая в присутствии незнакомца, хоть гном и вёл себя с ней, как с принцессой, что в принципе было странно, они обычно грубые по натуре, а этот сам краснел и стыдливо опускал глаза, когда она проходила рядом. Девчонка всё не хуже меня учуяла, руку не дала, зарычав на недомерка, ниже её на целую голову. Я сам подсадил её в вертушку, потёрся о плечо, в сильнейшем смятении. Гном всё время пилил острым пытливым взглядом меня, пока не процедил:       — Министерство готово выслушать ваши аргументированные доводы, чтобы снять обвинения со стаи.       — Хотите прилюдное избиение? Скоро новый учебный год, а дети даже в школу нормально не пойдут. Что, нахуй, нуждается в доказательствах? Действия вожака были безумны, но из мирного человеческого населения никто не пострадал. Так? Волков… наверняка, это уже говорил.       — Волков под трибуналом, и к тому же… — гном подавился гневом и сжал кулаки.       — Видите. Вы даже своим не верите. А меня пытаетесь вызвать в суд. Головой за девчонку отвечаете! Лично вы! Кстати…       — Вячеслав Варейвода.       — О… Виктор Бойко.       — Новый вожак?       Я скрипнул зубами и кивнул, проклятущий коротышка прищурился, сопя и явно ожидая вопроса, да вот хрен бы угадал.       — И как это: ощущать ответственность за целую стаю?       Исподлобья смотрю, распаляясь, пока Кира не подает голос:       — Не трогайте его! У каждого своя правда.       Варейвода напрягся и внезапно извинился, назвав барышней, отчего девушку жестоко передёрнуло.       В горнизон вернулся с истрёпанными нервами и взвинченный, как подросток перед гоном. Мирославе отчитался за дочь и ушёл бродить в лес. Там она меня и отыскала, прикусив за холку и вернув в сознание сообщением от Киры. Вагнер был действительно жив, но артефакт его сильно покорёжил, полный левосторонний паралич, девчонку узнал, но не сказал ни слова. Кира подписала согласие донора, чтобы восстановить Вагнера. Обращались с нашим биологом с уважением и осторожностью, да она и сама активно себя не вела и не умничала. Дана, сказала, не видела, хотя в голосе я отчетливо слышал волнение, очень похожее на ложь.       Взвесив всё, мы решили выступить в суде ради будущего молодняка. Мира, как наш адвокат, уселась за бумаги, я открыл летние спартакиады, чтобы отвлечься от дурных и пустых мыслей. Дан       После того разговора больше не видел Славку, знал, что тот наблюдает за мной через зрачок видеокамеры, так же, как и другие специалисты, но заговорить не спешит, да оно и не надо, я пока не готов кого-либо видеть.       Припав спиной к холодной стене, выкрашенной в кипельно-белый, сполз по ней, уткнувшись лицом в колени. Это просто апогей моей жизни. Наверное самоубийцы чувствуют то же самое, стоя над пропастью, только я вот пока никак не могу разжать ладонь и прыгнуть. Что-то держит. И не просто крепко, а до боли… прямо как клыками. А прыгнуть хочется. Или хотя бы уснуть, чтобы провалиться в темноту и забыться, а не подрываться от кошмаров каждые пятнадцать минут, разглядывая себя с ног до головы, не веря, что все то кровавое месиво во сне не было явью, а ты вовсе не чудовище.       Почти перестал различать день и ночь, метаболизм замедлился, сильно упала температура, теперь всё больше сплю, под препаратами, разумеется, ем через силу, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, насыщение не приходит также. В моём возрасте спокойно мог бы прожить без подпитки с десяток лет, если бы, как олень, не влюбился.       Это осознание сводит меня с ума, я бьюсь головой о стену, уговариваю себя выбросить грёбаные чувства из сердца, но вместо успокоения — волчья рожа во весь кошмар, и ничего с этим не поделать! Но страшнее всего то, что выматывает, то, что заставляет презирать самого себя — я постоянно возбуждён. Нет желания, вообще все чувства как лидокаином облили, и ещё далеко до отходняка, но есть потребность, которую не получается игнорировать.       Иногда я закрываю глаза, а, открыв, обнаруживаю себя в другом месте. Я стал потенциально опасен, чтобы даже сбежать, и теперь моя извечная тюрьма стала мне домом, из которого не рискну выйти. Начал пить обезболивающее. Хватает на час, потом ломка усиливается, и отключаюсь когда от боли, когда от потери сил. Славка на взводе, он стареет у меня на глазах, приходит по ночам, чтобы лично убедиться, что всё ещё дышу. От него пахнет чем-то знакомым, самым близким, и меня ломает первой истерикой, тогда захлёбываясь слезами, вою в подушку, разрывая её в клочья.       Сегодня понедельник, так Славка сказал, и, вроде бы, близится осень. Я плохо вижу, только синие полосы узоров вздувшихся под почти прозрачной кожей вен, с трудом различаю запахи, особенно один, приторно-горький, чем-то напоминающий горящую полынь.       Держа крепко под руки, двое в белых халатах тащат меня по коридору. Они в защитном снаряжении, в наушниках и даже масках, потому что в противном случае возле меня нет возможности находиться.       Над головой мигают и гаснут люминесцентные лампы. Белые стены мелькают одним неразборчивым мутным пятном. И Славка рядом идёт, морда скорбная, сам бледный, и руки трясутся.       Идти своими ногами не могу, вчера не смог встать с постели. Гном устроил представление с картинным заламыванием рук и скупыми мужскими слезами, а сегодня утром зачитал приговор, что кормиться я буду от Кира. Оборотня, которого ненавижу больше всего, который ебал моего пацана, пытался отыметь и меня, а заодно просто не самый хороший парень. Сразу нашлись силы. Ненадолго правда, но этого хватило, чтобы таки разбить Славе лицо и сломать одному конвойному руку. Теперь их два, а мои руки заломлены за спиной и сцеплены наручниками. Мне кажется ещё никого не пытались так спасти, чтобы после этого он хотел убить всех. А я хотел. Сильнее, чем выжить.       Меня завели в комнату, занося, когда стал упираться, без того жуткая слабость добила нервным срывом, протекшим за пару минут, пока снимали наручники и, выйдя из камеры, закрывали дверь. Я с отвращением и подступающей тошнотой наблюдал, как почти сдохший упырь сейчас вполне здраво, хоть и туманно от наркоты, что ему вкололи, смотрел на меня теми же глазами и также желал мне смерти. Это было весело! Правда весело! Почти до слёз, поэтому я смеялся до колик в животе и никак не мог заткнуться, в то время как мой молчаливый соперник старался почти обездвиженный отползти подальше с кровати, ему даже удалось перевернуться, но…       Схватив за отросшие лохмы, тащу обратно, по плечам Вагнера пробегает крупная дрожь, а мощная шея покрывается испариной. Нет ничего приятнее, чем ломать тех, кто сам сломал многих, дав им почувствовать на себе уроки справедливости. Нет ничего эротичнее, чем видеть страх и жалкие попытки спастись, чтобы остатки гордости были не сломлены. Вагнер знал кто я, Славка не мог ему не рассказать и даже, готов поспорить, заставил подписать соглашение на кормёжку, и что я мог с ним сделать — он тоже знал.       — Я тебя выебу, — сухим бесцветным голосом информирую, наклонившись ему к самому уху. Он, проскулив невнятно, громко всхлипывает, в его крови уже пошла реакция, тем более, если он имел связь с Виком, ощущения будут вдвое сильнее, чем с кем бы то ни было ещё. Только вот я никакие блоки не включал, и притуплять остроту был не намерен, я намеренно хотел сделать ему больно, чтобы, сука, на всю жизнь запомнил!       — Выебу так же, как ты его, — жестокость в голосе давно стала привычной, муки совести так и не зарождались, кажется во мне вообще не осталось ничего хорошего, — как последнюю суку, — на каждом моём слове он начинал дрожать всё сильнее от злости, паники и возбуждения, готов поспорить: он ещё никогда не чувствовал себя жертвой в лапах зверя. — И ты не просто меня примешь, а будешь стонать и умолять взять тебя ещё. Здорово, правда?       Я знал, что за дверью стоит конвой, что любое неосторожное движение, и меня вырубят шокером, и сделать успею мало, но как же был силен соблазн свернуть ему шею, я этот хруст музыкой слышал, но сущность моей породы такова, что не всегда разум бывает главный — инстинкт выживания сильнее. Я в этот момент себя ненавидел, даже больше чем его, и каждый ген хромосом, делающий меня тем, кем являюсь, без наркоза из себя бы вырвал, если бы мог…       Я наклонился к нему вплотную, задрал на спине белую футболку, насквозь мокрую от пота, и приспустил штаны. Под моими руками сильное, хотя и похудевшее тело конвульсивно дёрнулось, послышался жалкий вой, смешанный со стоном. Уже слабо понимая, что делаю, намеренно поддался сущности, спрятавшись глубоко внутри и сжавшись в комок. Удивительно, но я оказался не возбуждён. Эрекция спала, как только вошёл в камеру, и трясло меня не от недотраха и голодовки, а от страха, я сам боялся Кира больше, чем он меня, боялся прикасаться, потому что даже не рассматривая Вика, как своё будущее, подсознательно боялся вызвать его гнев, сблизившись с кем-то ещё, боялся отпугнуть. Вик пока не понимал, что даже не участвуя в моей жизни, руководит ею, уничтожая подчистую, ведь психика сильнее оказалась, и не могу выкинуть его из головы. Сам был мокрый, как мышь, по спине текло, и, даже не видя ни черта, чувствовал, как солёные капли бегут по позвоночнику, а во рту начинает сластить от крови в прокушенной губы. Вот он — способ выжить, А Я НЕ ХОЧУ!!!       Прижав ладони к пояснице Кира, в месте его наибольшей чувствительности, подключаюсь к каналам связи, ища в сущности сломанного вожака остатки Вика, те частицы, которые Кир успел поглотить. Перспектива вставить ему в реале, грозит потерей оставшегося рассудка и гордости, чего я не могу себе позволить даже в таком убитом состоянии. Блядь, походу я первый инкуб, который вот-вот станет импотентом!       Вагнер заорал во всю глотку, истошным криком, перепугав влетевших конвойных и лаборантов, даже Славка и тот сдрейфил и сунулся в камеру. В этот момент должно было поплохеть и Вику, но я делал ставку на дальнее расстояние, и что его не зацепит взрывной волной.       Энергия пошла слабая, ущербная, лишённая вкуса, не яркая, слепящая, как привык, а бледная, примерно то же самое, что совать в ведро с песком и ждать тех же ощущений, как от тепла тела. Она тянулась сгустками, рывками, Кир делился неохотно. Поток прекращался, когда Вагнер начинал снова орать и биться в истерике, и на фоне общего шока даже забывал, что парализован, то она хлестала убойными дозами и действовала на ослабевший организм, как водка на голодный желудок — выносило сразу. Кир уже дважды кончил, изгадив себе штаны, долго и вымученно дёргался, потираясь о жёсткую постель, возбуждался, снова и снова спускал, болея непрерывным актом садо-мазохизма. Мне было противно и мерзко: эта карусель из боли, отчаяния и предательства закрутила с такой силой, что когда отдёрнул руки, у мужчины была порвана в нескольких местах кожа на пояснице, а он, не замечая боли, продолжал сухо кончать, не успевая восстановиться, и выл от унижения, познавая страдания на себе, после чего яростно тянулся ко мне, продлить то, что могло его в конечном счёте убить.       Я сполз с кровати, мутило страшно, но вырвать всё равно было нечем. Голова кружилась, как на высоте, и дышалось со свистом, прерывисто. Пульс зашкаливал, жуткая мигрень разбивала меня на части. Сам идти не смог, вели так же под конвоем. Только голову на инстинкте задрал, узнавая знакомые черты лица: девчонка из Салана стояла бледная, спрятавшись за спиной такого же бесцветного Славки, крепко зажимала себе рот руками и ревела, будто это её сейчас пустили в расход. Да, моя рожа была перепачкана кровью, сочившейся из искусанных губ и шла носом. Меня трясло, как в лихорадке, согласен, зрелище не для слабонервных, наверное, никогда не видела, как кормятся через силы инкубы…       В голове приятная муть, даже самые острые мысли вязнут в хмельном дурмане, не раня так остро. Всё-таки хороший у Славки коньяк в кабинете. Коньяк хороший, а вот пароль на входе — слабый, с третьей попытки вспомнил дату своего же рождения.       Да, признаю, я сбежал из камеры, пока ещё оставался относительно в себе, и пускай всё тело простреливает колкой судорогой, но это не идёт ни в какое сравнение с прежним коматозным состоянием. Я почти жив. И даже почти рад этому. Жалко — что все усилия ненадолго.       Славка заходит к себе, опустив плечи, растирает уставшее лицо большими ладонями и, глубоко вздохнув, захлопывает дверь. На его скулах горит непривычный румянец, прослеживающийся с трудом под уже неопрятной щетиной, а в глазах появился такой знакомый блеск — ещё один олень, весь в меня.       — Влюбился, что ли, лошара? — спрашиваю потихоньку, боясь напугать, но он всё равно вздрагивает и даже дёргается обратно к двери, роняя из рук рацию.       — Дантрес, твою ж! — то ли радуется, то ли в бешенстве, а мне как-то ровно, коньяк притупляет эмоции. — Какого лешего ты здесь?       — Соскучился, — вру напрополую, отпивая мутную жидкость прямо из горла, цокаю донышком о добротную столешницу из тёмного дерева и даже спускаю ноги на пол, прежде чем направить на него дуло заряженного пистолета. Плавно снимаю предохранитель. Славка теряется, от прежнего приподнятого настроения не остается и следа.       — Совсем из ума выжил? — спрашивает строго, демонстративно сложив руки на груди, хотя на поясе висит кобура.       — Почти, — улыбаюсь вполне дружелюбно, только вот не совсем искренне. — Просто решил объяснить свою позицию. И так это делать удобнее. Ты же по-другому не понимаешь, — рука не дрожит на весу, и разум трезвеет, инстинкты берут своё, неискоренимая дикая тварь, что взращивалась много лет и убивала, снова почувствовала запах крови. — Я больше от него питаться не буду. И это моё последнее слово.       Он открывает рот, чтобы рявкнуть, скорее всего был готов прочитать неслабую лекцию, но звук глохнет в шуме выстрела. Пуля проходит в сантиметре от его уха и врезается в железную дверь за ним. Грохот стоит ошеломляющий, а потом тишина.       — Следующую пущу себе в лоб, если попробуешь сделать так опять.       — Тогда свяжись с Виктором.       — Мне ещё жалости не хватало от человека… нечеловека, для полного счастья. Слав, — убираю ствол, чисто по привычке стирая отпечатки краем футболки, такой же белой и стерильной, как всё вокруг. — Я столько видел, столько пережил, что не готов просрать последнее, что у меня осталось.       — Жизнь?       — Самоуважение.       — Ты просто боишься просить о помощи, боишься быть слабым.       — Это плохо?       — Ты так останешься один.       — Не останусь, — теперь улыбка выходит вполне тёплая, — со мной будет ворчливый влюблённый гном.       — Вот пиздец.       — И кто она? — уже плоховато вижу, в глазах всё плывёт, но Славкину краску на морде и шее разглядел отчётливо.       — Эм… как бы тебе сказать… ты её знаешь.       — Влюбляться, что ли, больше не в кого, кроме как в оборотней?!       — Только ты можешь поздравить так, чтобы всё обгадить, даже толком не открыв рта.       — Я — реалист.       — Ты пьян. Пойдём, я тебя провожу…       — Я не шутил про Кира, — напоминаю ему, пока он тащит меня в камеру. Зрелище ржачное, он же ниже, ещё и топает, как слон, и сопит, как бегемот, не от тяжести, смущён он, что его рассекретили.       — Подумаешь ещё?       — Нет. Хочу, чтобы его перевели отсюда.       — Я подумаю, что можно сделать.       Пока шли, я слышал такой знакомый запах, он обволакивал замерзшее тело теплом, согревая настолько сильно, что даже забыл, что у меня могут быть тёплые руки. Такой знакомый… От Авторов       Слава сначала вежливо постучал, а потом отомкнул дверь магнитным замком. В комнате пахло травами: Кира заварила любимый таёжный сбор. Девушку гном нашёл в ванной.       — Опять нехорошо? — он замялся на пороге. — Не надо было тебе смотреть.       — Мне много чего не надо было, — Кира тыльной стороной ладони вытерла рот, — я же грёбаный биолог, почему же уже вторую неделю спустя меня наизнанку выворачивает, едва вспоминаю… Слав… — она жалобно смотрит и подаётся в объятия гнома. Тот с нежностью и трепетом принимает тонкое гибкое тело. Он всё про неё знает, и до этой юной женщины Варейвода к оборотням относился с опаской и особым вниманием. Кира оказалась особенной, настороженная, умная, грациозная, с красивыми тонкими руками и ногами, с лавой вместо крови под тонкой кожей и янтарными очами. Слава не мог отвести взгляда от девушки. Она активно сотрудничала, помогала в исследованиях, используя глубокие познания своего биовида, подолгу общалась с отцом, которого должна была гнать поганой метлой.       Тогда после кормёжки Дана гном еле успел подхватить её и вынести на воздух, не ощущая в руках ничего кроме воздушной лёгкости, надышавшись пряным влекущим запахом взбудораженной и раздавленной неизбежностью молодой волчицы. Киру долго рвало, потом трясло, как в припадке, затем прорвали плотину слёзы. Слава обнимал сколько сил хватило, потом в госпиталь отнёс и смотрел, как девчонке колют успокоительные, и она отрубается прямо на больничной койке. Гном просидел тогда с ней три часа, держа за хрупкую смуглую руку и борясь с желанием её поцеловать в ладонь. Что влюбился понял сразу: волчица не шла из головы, а начальник Отдела Безопасности себя слишком хорошо знал — он нашёл свою Белоснежку, теперь осталось сообщить об этом оставшимся на его попечении шести малолетним братьям.       Варейводе было лет немеряно, а Кирке — полтинник, по меркам оборотней, совсем девчонка. То, что на него ответно обратили внимание, гном понял без намёков. Находила в любом уголке Центра и с просьбами обращалась только к нему. Слава слов рядом с ней не находил, сначала, как последний эльф, притащил конфеты и цветы. У Киры лицевой нерв задёргался, она губы поджала и к отцу ушла. У Вагнера тогда приступами всё шло: то легче, то тяжелее. Только дочка вытягивала его наружу, он словно приходил в сознание, начинал отвечать адекватно и хоть как-то интересоваться жизнью.       Слава почти не наблюдал панических эмоций или апатии у Киры, держалась стойко, как солдатик, только синяки под глазами от бессонных ночей выдавали с головой.       И Варейвода не выдержал: нарушил разом десять инструкций. Вывез девчонку в ботанический сад за городом поздно ночью. Гном никогда не видел такого света в глазах Киры за всё время в Центре. Она разделась за джипом, и выпрыгнула на залитую лунным молоком поляну уже волчицей. Носилась, как маленькая между деревьями, разминая сильные лапы, изредка подвывая, не могла надышаться этими минутами свободы. Вячеслав сел на лавку, сминая в руках витаминизированное лакомство для собак и ощущая себя полнейшим идиотом. В ладони ему ткнулся мокрый прохладный нос, отрезвило лёгкое рычание. Зверь с умными зелёными глазами показательно облизнулся. Пришлось угощать, багровея от стыда. Кира умяла всю пачку, напилась из небольшого природного родника на территории парка и опять начала резвиться. Так прошла ночь.       На утро в столовой девушка подошла к гному и встала рядом. Тот был рассеян и обеспокоен больше обычного, это не укрылось от внимательных глаз.       — Что-то случилось? — с тревогой спросила она, хотя и понимая, что хорошего в сложившейся ситуации может случиться мало.       — Мой друг умирает, — тихо произнёс Слава, словно от громкости звука процесс мог ускориться. — Ты должна мне помочь…