Волчья колыбельная

      Попытался разжать пальцы, но те не слушались. В голове распевал голос, сводящий с ума своей несхожестью ни с одним, который мог слышать раньше, его хотелось выбить любым возможным способом из головы, но не получалось, как бы не старался встряхнуть мозги. Хотелось отшвырнуть нож, ибо мне под кожаной рукояткой уже ощущалось сердцебиение. Оружие стало пробуждаться в моей руке, я буквально чувствовал жизнь в нагретой от тела стали. Словно я её и подпитывал. Какого хуя творится? Ведь, если вспомнить, у меня тогда в квартире Дана и появилось неконтролируемое чувство, потянуло умыкнуть нож. Не просто так, а с пометкой «до одури хочу его», клинок, сделанный рукой Дана… или он был частицей самого этого патлатого маргинала?       Когда я ещё успевал думать?! «Выходи на тропку ночью Под личиной волчьей, Лиходей, Не долго тебе Убивать людей. Кровь горючую Проливать, Не век тебе Лютовать…»       Впору было взвыть от безысходности этих слов, мотал головой, но в заклинание вплетались другие голоса: «Из кожи проклятой Будет рукоятка. Всяк кого признает, Ножу будет хозяин. Почует нечисть Лютую…»       Я взревел и прыгнул на Вагнера под громогласный вой судей, не чувствуя под ногами опоры, словно нечто потащило вперёд, наплевав на все законы гравитации и мою собственную волю. Дан не просто знал правду о ноже, о заговорённой стали с отделкой из кожи проклятого зверя, оружии охотника на оборотней, он промолчал, очевидно желая хоть чем-то помочь мне. Поздно мылить холку, если так и не понял главного принципа дуэли вожаков. Сделал только хуже… Не просто не поверил в меня — оскорбил, дав в лапы артефакт против своих же, фактически многократно приумножил шансы на победу. Это при том, что я ему, сука, столько объяснял про честь…       Выходит, такого понятия у Дана нет, как нет и понимание меня.       Моих принципов.       Ложь — как средство достижения цели, перемалывает в жерновах зародыши сильных настоящих чувств.       Дан убивал оборотней. Пусть так. Я не лучше. Но.       Он участвовал в зачистках, механически стирая с лица земли целые стаи. Всех. Даже несмышленышей-щенков, не прошедших первый оборот. Я слышу прорывающийся через наговор тоскливый вой, сотен голосов ушедших. Так и не понявших… ЗА ЧТО?!       И он позволил мне… взять в руки эту жуткую дрянь, не один век питавшуюся кровью оборотней, и покормить её!       Марево в глазах начинает разгораться нестерпимым жаром. Неуёмные дерьмовые мысли проплавляют дыру в мозге, изнутри выжигает ярость. Вся она добавляет силы проклятому клинку, обращается против вожака.       Подстава в том, что избавиться от оружия я не мог, и в глазах Кира читал практически презрение: обмануть вожака не удалось, он всё понял. Слишком долго жил на этом свете. Отчасти теперь осознаю… почему Кир перестал верить и доверять…       На земле мы сцепились снова, разменивая удары. Правая рука жила своей жизнью, прочно отобрав часть мозга, нож с каждым взмахом настигал цель: от мелких жалящих порезов до глубоких рассечений, не стягивающихся привычным образом. Кирилл бесновался, начиная обороняться. Я теснил, не только нанося удары, но и отбивая молниеносные атаки Вагнера. Иногда мне казалось, что рука с ножом просто сейчас отлетит от тела, нахрен выломав сустав. В какой-то момент удалось вернуть контроль над разумом, вместе с адреналином злость на Дана стала смешиваться в совсем уж безумный коктейль. Чёртов интриган! Я ведь даже не знаю его природу! Догадываюсь, только и выворачивает от понимания сути: меня могли просто использовать, втянуть в заранее спланированный конфликт, чтобы незаметно уничтожить поселение Салана. Поэтому патлатый неч появился здесь, притянул, влез в душу, привязал к себе единственным сильнейшим способом, против которого бессильно всё живое. Любовью.       С этими мыслями я вдруг с неимоверным желанием сломал печать своего бессилия и отшвырнул артефакт, надеясь, что нож проскочит через крупные ячейки сетки. Но «Заговорённый» звякнул о троссы и отлетел в Кира, вонзившись ему в плечо под ключицу. Вожак взвыл, закрутился волчком пытаясь вырвать из себя лезвие, схватился за рукоять и отдёрнул лапу, словно обжёгся.       «Убей его!» — голос снова оживал в голове: «Полосни по лужёной глотке, чтобы открылся второй рот!» Сталь сама проворачивалась в теле Вагнера, отравляла и нестерпимо мучила. Я эту боль осязал! Из пасти вожака на ринг плеснула тёмная тягучая кровь, меня передёрнуло. От содеянного. И от новой реальности. Не моя победа. Я помог проклятому клинку, накормил собой и позволил поразить сильного противника, желанную цель. Очевидно, всё важное теперь останется под толстым слоем этого дерьма. Мне оставалось только тоскливо взвыть, задрав морду, оглашая окончание жуткого фарса, не от удовлетворения — от ненависти к самому себе. В груди всё выхолодило и опустело. Разом.       Внезапно судьи резко вскинулись, и Леон, чудовищным скачком преодолев расстояние до дверей, покинул амфитеатр. Истекающий кровью, жутко хрипящий Вагнер стоял напротив меня, пока не подломились колени, и он грузно не рухнул на них, заваливаясь на бок. Я ощутил такой отлив сил, что едва ли не присоединился к вожаку. Моим планам отключиться помешал взвинченный Леон, который практически выволок за шкварник с ринга. С другой стороны подставляя плечо, уже стояла Мирослава.       — Группа зачистки будет в Салане через двадцать пять минут. Дана предупредили по внутреннему каналу. Поздно сейчас объяснять, что Вагнер побеждён, его просчитали и сочли стаю опасной. Он нас подставил.       — Собирайте всех! — глухо рычу, не узнавая собственного голоса. — Уведу в горы. В убежище, — слова выталкивались через силу, ещё сложнее было хотя бы сдвинуться с места. Что-то мне подсказывало, всё равно нельзя оставлять Дана, даже если его хотелось убить тем же артефактом, даже если хотелось этого больше жизни.       Мы запечатлены. Проблему не решить разводом или вмешательством семейного психолога. Связь не разорвать в пылу гнева и обиды. Тем сложнее и безвыходнее ситуация. Но сейчас интересы стаи встали превыше всего. Выше самого себя, и это было дикостью: Соло так и не привык к ответственности, поэтому ломаться оказалось больнее, чем мог предположить… Дан       Эмоции, как и мысли, сжало в тугой колючий клубок. Беспокойство быстро переросло в паранойю. От собственного бессилия тошнит, и не помогает ни свежий воздух, ни жалкие попытки взять себя в руки. Чувствую, как в и так светлых волосах пробивается седина, и сотнями дохнут нервные клетки. Пальцы судорожно сжимаются в кулаки.       Если бы Вик позволил — за руку увёл бы оттуда, не особо церемонясь, пустил пулю в лоб его сопернику, и увёл. Но у оборотней есть правила. Знал бы он, как мне осточертели все эти законы, от которых потом не отмыться. В них ничего не сказано о тех, кто после таких вот правил не возвращается. Нет ничего страшнее бессилия, которым захлёбываешься, потому что в любую минуту может не стать того, кто дорог по-настоящему. Я много прожил. Я знаю, какие шрамы оставляет уход близких. И не хочу это пережить снова. Не смогу.       Знал, на что шёл, оставив Вику заговорённый нож, сложное оружие, в которое вплетено слишком много силы, чтобы ему не подчиниться. Знал, что возможно догадается о моём прошлом и о том, что руки замараны не только человеческой кровью, но и нечей. Что, по сути, сам являюсь артефактом, отгоняя от себя сородичей, да и остальные, другой породы, стараются держаться подальше. Только этот, клыкастый, оказался с конкретным редким браком, всё ж, сука, назло делает. Один на миллион — и мне достался! Под кожу влез!       Пойти на обман при схватке на смерть… да, Вик в бешенстве, скорее всего, презирает меня за недоверие, за хороооший такой плевок на гордость. Но… клал я на все его принципы. Выживет — мне этого хватит.       Одиночество так знакомо обнимает за плечи и тянет в темноту, в холод и мрак, ощутимые до мельчайшего оттенка, ставшие домом и дальше собирающиеся укрывать меня. Это продлится месяцев шесть, пока не закончатся силы, и не сдохну. А, нет, могу ещё найти своих сородичей, те помогут прожить пару лет, но каким образом… уж лучше сразу в петлю.       Прихватив с собой Викову оставленную рубашку, повязываю вокруг пояса, так, на память, сентиментальный я стал в последнее время. Стая уже ушла достаточно далеко, шустрые черти, особенно когда хотят жить. Понимаю, что там тридцать процентов перепуганной недоговорами и напряжением детворы, но всё равно справятся. Потому что вместе. Потому что семья. И Вик с его великодушием и умением не думать о себе сплотит их ещё сильнее.       Шум вертушек встречаю на главной площади перед домом старосты, уже поздно вспоминая, что под зачистку, помимо этой стаи, попал и я. От смеха складывает пополам. Интересно, если бы Вику сказал, что меня собираются убить свои же — он бы предложил пойти с ним? А я бы пошёл?..       Вертушка, создавая завихрения сора на земле огромными лопастями, зависла сверху, двое в форме направили дула автоматов прямо на меня. Клянусь остатками разума, что слышал, как они передёрнули затворы. И всё бы сложилось удачно, пара трупов — это же лучше, чем ничего, меньше возни с бумагами и больше дел дознавателям в поисках беглецов, если бы не…       — Волков, сука! — рявк такой мощности, что в рупоре, кажется, что-то сломалось.       — Я — кобель, — признаю не без сарказма, плюхаясь жопой на асфальт, и только теперь признаюсь, что мокрый насквозь от пота. Дрожат руки, и заходится сердце, не от страха, от сожаления, что всё только набирает обороты, ибо этот мудак мне точно не даст умереть красиво.       Славка спрыгнул на землю раньше, чем летающий транспорт «пригнездился» чуть в стороне, выбрав удобную площадку. Ко мне шеф не летел, шёл медленно, чеканя шаг и считая до десяти. Успокоиться не помогло. Интересно, он сколько предписаний нарушил, чтобы я всё ещё жил?..       — Где они?! — орёт командным голосом, у самого глаза красные, губы дрожат, даже руки в карманы убрал, чтобы не вломить мне сразу. Смешной. Злобный гном. В прямом смысле — гном, только малость адаптированный, выше сородичей, но такой же коренастый, и борода не до пола, а едва намеченная, аккуратно выстриженная замысловатым узором. — И где… твой?       — Прикинь, — голос не слушается, шум в голове перебивает собственные мысли, я слышу топот лап Вика, уже слишком далеко, а значит — он в безопасности. — У оборотней нынче миграция. Один, правда не по своей воле, остался. В подвале. Но он, кажется, умер. Нечаянно! — поднимаю примирительно руки, когда мелкий наконец замахивается. — Не ори! Его убил не я. Я с этим завязал.       Славка шипит змеей, корчит рожи и проклинает меня на семи языках, попутно отдаёт приказы своим, чтобы свидетеля не трогали. Круто извернулся, свидетеля же убивать нельзя, сообразительный полурослик! Сам с бригадой зачистки, серыми тенями, безликими и почти пустыми, что невозможно их прочитать даже по лицам, не несут в себе ни единой эмоции, прочёсывает Салан. Всё это время Славку что-то беспокоит, он останавливается, прислушиваясь к себе долго бродит на одном месте. Прошёл мимо меня раз двадцать, пока сижу под конвоем, стараясь никого не бесить, но выходит не очень, это нервное и сильнее меня. А потом он резко останавливается, споткнувшись на ровном месте, подлетает ко мне и, схватив за грудки, вздергивает вверх. Из-за разницы в росте мне чертовски неудобно на полусогнутых, ещё и неловко, что в ярко-синих глазах напротив сейчас понимание мешается с сожалением. И там есть скорбь, преждевременная, но я пока ещё не откинулся, а она есть, и ему уже плохо. Становится неловко. И поясница затекает.       — Ты влюбился, придурок?.. — хотел бы он заорать, но, перенервничав, с трудом открывает рот.       Пожимаю плечами, мол, прости, бывает, и сам, слабость в ногах почувствовав, падаю обратно. Он слишком хорошо меня знает. Это сейчас он грамотный специалист, начальник всего отдела безопасности и урегулирования конфликтных отношений с нечами, а я его помню мелким засранцем, который рыл себе норы в приюте и прятался там от тех, кому отпор не мог дать, постоянно подвергаясь насилию. Сколько мы друг другу по жизни помогли — не вспомнит ни один, всё вместе прошли, и сейчас неч, которому я охренеть как небезразличен и на которого, так уж вышло, что странно при моём образе жизни, не наплевать мне — понял, что я скоро умру… так себе начало дня, да?..       — Всё будет нормально, — отмахиваюсь от него, меняю тему, предлагая свою помощь в поисках оставшихся, которых нет.       Сложно признаться, но всё происходящее в буйном ритме оперативников происходит за очень короткий срок. Поэтому и в катакомбы мы спускаемся почти сразу, меня туда тянет, скорее скотская жестокость, которую не удается приручить, чем интерес. Я хочу видеть его труп. Труп твари, захлебнувшейся в крови, покусившейся на моё. Хочу видеть справедливость в его закатившихся мёртвых глазах. В нетерпении всего потряхивает, и от мурашек передергивает плечи, на губах ядовитый оскал. Когда почувствовал сильный резкий запах смешения силы, присутствие в нем Виковой крови и крови того подонка, даже не глядя на тонущее в липкой красной остывающей жиже тело, мне резко поплохело. Настолько, что припал к решётке и сполз на грязный вытоптанный пол. Дрогнуло сердце. Сбился пульс. Потемнело в глазах. И только жёсткие Славкины пальцы причиняли боль, вцепившись мне в подбородок и поднимая взгляд, чтобы прочитать, чтобы понять то, что сам хотел бы не знать: КИР, СУКА, ЖИВ! Я его чувствую, как ебаный пульс сбиваясь, дёргается в слабом теле! И жизнь его — это спасение моей шкуры!!! Но лучше сдохнуть.       Не глядя выхватил у Славки пистолет, рука не дрогнула, но общая слабость и дезорентированность сделали своё дело: пуля прошла рядом, мимо Кировой головы, пробив решётку и врезавшись в стену. Меня тут же скрутили и вырубили раньше, чем повторил попытку. Голос Славки помню, и приказ его, чтобы любыми способами не дали оборотню умереть. Он ещё не понимал, что спасая меня, тем самым убивает одновременно, долго, мучительно, растягивая момент неизбежности, но на мои муки ему было плевать. Наверное, для его спасения я сделал бы то же самое. Сделал бы всё. Но в тот момент я мечтал уснуть и больше никогда не проснуться. Три недели спустя       — Это долго будет продолжаться? — спрашиваю у стеклянной перегородки, развалившись на неудобном металлическом стуле. — Выпусти, блядь, меня отсюда!       Собственный голос эхом отлетает от стен и почти криком возвращается обратно. От удара о стол горят ладони, вспышка адреналина не даёт усидеть на месте, и вот уже стул летит в проклятое ударопрочное стекло, которое пытался разбить уже раз двадцать!       Три.       Сука!       Три гребаные недели в изоляции.       Куча уколов, капельниц, витамины горстями, и совать их мне осталось разве что в жопу, потому что все вены забиты химией! Славка со мной не разговаривает, приветы передает через медиков, двум из которых уже успел разбить в кровь лица. Вспышки гнева становятся чем-то привычным, как лень вставать по утрам. Проблема только в том, что я не просил меня спасать. А ещё я скучаю по волчаре… Это всё усугубляет, ведь не выходит выбросить его из головы. Все чувства на пределе, постепенно отказывают одно за одним, или включаются разом, что сам на стены лезу и вою.       На второй неделе госпитализации случился рецидив. Резкая потеря сил и голодный обморок. Ситуацию удалось стабилизировать при помощи препаратов, но ненадолго. Биологическая энергия поддерживает, но не утоляет голод. Ситуация ухудшается с каждым днём, я слабею, ещё хуже способствует адаптации присутствие где-то в Центре Кирилла. Я эту тварь подкоркой мозга чувствую и ненавижу всей душой до слепой ярости, до сбитых кулаков о стену, до новой дозы успокоительного, которая не успокаивает, а тоже бесит, но обездвиживает, чтобы не убился. Происходящее сводит меня с ума. Само понимание, что могу… его… хотеть.       — Нам надо поговорить, — Славка вошёл в компании психолога, двоих конвойных и своего паршивого настроения. Уселся напротив, растёр небритую помятую физиономию, и я готов поклясться (если бы было кому), что будь мы одни, он бы разревелся.       — О погоде? — делаю предположение, смачивая горло водой из стакана, предоставленной заранее собеседником. И уже плевать, что он туда намешал, вкуса всё равно не чувствую.       Собравшиеся чувствуют себя некомфортно, подавители работают слабо, препарат ещё не опробован, и спустя пару минут присутствия они начинают меня хотеть. Сначала желание лёгкое и игривое, щекочет внизу живота и распаляет, но позже, становится больно и я, мать вашу, не хочу этого, но моя голодная сущность не спрашивает, жаль только энергию теперь от них получить не получится, всех бы перетрахал.       — О том, что есть несколько способов решения проблемы, — я отметаю их все, а он цепляется за каждый, оптимист, чтоб его. — Например, выйти на след оборотня, который теперь по праву выбора является твоей…       — Собственностью, — помогаю подобрать слова. Да, по иерархии мой вид сильнее, к тому же связанные эм… чувствами, мы становимся грёбаными неразлучниками, по крайней мере я, который без энергопары не сможет выжить. А значит, подчиняясь законодательству, разработанному среди нечей и заверенному людьми, Вик — моя собственность и необходимость, заодно он в неприкосновенности, но клал он на это хуй, потому что без стаи своей не согласится на защиту. А вся его свора под опеку не попадает, следовательно, одного его вернуть не получится, поэтому… — Я не буду его искать, Слав.       — Он по закону обязан тебя кормить!       — Он не виноват, что я в… вл… блядь, привязался к нему!       — Ты влюбился, а не привязался, не можешь кормиться иными способами и сдохнешь в жутких муках, если не примешь правильное решение.       — А кому сейчас легко? — ухмыляюсь гадко, и Славку передёргивает. — Кстати, если что, я за кремацию.       — Ты не оставляешь мне выбора.       — Что, сведёшь татуировки и обнародуешь меня другим инкубам? Обереги — это единственное, что даёт мне безопасность. Лучше сдохнуть в муках, чем стать донором для создания таких же тварей, как я, причём при нечистой крови партнёров процент сумасшествия выше на порядок. Нечи всё чаще стали рождаться аномальными. Прибавь к этому, что так и неясно, какая кровь второй во мне намешана. Хочешь видеть, как твоих детей убивают у тебя на глазах, а после посылают ебаться снова, чтобы сделать ещё и попробовать родить здоровых, для популяции?! Вот и я нет.       — Как свидетель конфликта нечей и людей ты находишься под защитой государства, — я обессилено сполз ниже и закрыл глаза, всё равно кроме красной пелены ничего не вижу, — значит мы не можем допустить твоей гибели. Посоветовавшись с медперсоналом и медицинским составом, было решено коллегиально, что кормить тебя придётся через силу… Дан, ты должен меня понять.       Я медленно открыл глаза и уставился в потолок. Никогда в жизни так не хотел убить друга. В принципе убивать. Единственного, кто сотни лет терпел меня таким, какой я есть, ещё и любил при этом. Никогда. Клянусь. А сейчас всей душой пожелал ему сдохнуть. Потому что он собирался пользоваться знаниями, которые были ему даны в качестве подарка, как доверие друг перед другом, раскрытие слабых мест, которых у меня в принципе не было. Да, если питание прервано от энергопартнера, то его можно получить от того, кто был с ним в интимной близости, и из всех доступных, оказался под рукой…       Предательство за жизнь… не слишком ли высокая цена? Хотя… я поступил с Виком так же.