Волчья колыбельная

      Вик меня чувствует частью своего тела… сердца… Взрыкивает, напрягая мускулы под шкурой, а я сзади распаляюсь, давлюсь яростью, зло усмехнувшись. Плохая примета МОЁ трогать, несовместимая с жизнью.       Никто не видит, как на моем теле сходит пара татуировок, буквально сползают, как грязь с асфальта под проливным дождем, кроме того, который руку заведя за спину прижимает ее к моему боку, чувствует перемены, вместе со мной содрогаясь судорогой пока за спиной прорываются «крылья». Обнимаю каменные плечи оборотня: на бледных кистях рук длинные острые когти-лезвия царапают его кожу, но тот не замечает дискомфорта от боли, считает лаской. Виктор вздрагивает опомнившись, но вскоре узнаёт меня даже в этой ипостаси, мало поддающейся приручению и пониманию. Это можно только принять. Меня запирали всем миром на сотни замков, чтобы не воздействовал… не менял… не любил той пагубной всепоглощающей страстью… чтобы перестал верить в любовь, не мог стать сильнее. А в этом чертовом первобытном лесу… с обретением этой стаи, словно заново рожден, всю ненужную шелуху, доспехами и бронёй с себя стряхнул… как капли крови с рук. Уверен, и Славка, мой брат по убеждениям, почувствовал то же с Кирой, настоящей, дикой, искренней, на бабках не замороченной, не требующей назвать звезду своим именем, потому что сама неогранённый алмаз… Такая же как и этот рычащий зверюга перед моими глазами.       Теперь тебе меня держать… Тебе возвращать из Ада, в который низвергаю себя, прости, единоличным решением. Не собираюсь больше рисковать Своими, даже теми блохастыми близнецами, что подлизываются к тебе и рычат на меня всякий раз. Они сейчас мчат сюда, ломая орешник. Делаю щит вокруг нас, Вик ощущая его, выворачивается из рук. Но Дантарес фон Вульф, нынешний Дан Волков не собирается лишать мужика радости махача. Будем играть в доброго и злого полицейского: и, кстати, добрый как раз взбешённый Виктор.       Волки воют, не в силах пробиться через силовое поле и помочь вожаку. Успокаиваю, невесомо касаясь сознания, я с ним, и со мной ему угрожаю только Я. Гиены уверенности не подрастеряли, видимо, простимулированные в хлам, смерти не видят и не боятся. Наёмники — всегда мясо, и эти хохочущие уроды… такие же. Даже жаль немного. Вик двигается слишком быстро, от меня тоже кое-что из скилов скачал или уже таким родился. Я же знал к какому мужику приклеиться, сильному, вольному, предначертанному.       Нехороший острый оскал раздвигает мои губы: вся невъебенная симпатичность разом стирается из черт. Вик сейчас спиной, но когда обернётся…       Не дам ему увидеть себя таким, но дам почувствовать. Один из гиен вожак не просто на словах, он считывает изменения во мне на раз, бывалый и опытный. Нырнуть в его голову за инфой раз плюнуть. Вижу человека. Араба. Высокого. Статного. Человека со следами беспринципных дьявольских страстей на лице. Рядом на постели в подушках полусидит парень лет пятнадцати, болезненая худоба и потухший взгляд говорят о том, что песок из часов его жизни почти высыпался… Взрослый недоволен, дёргает чётки длинными смуглыми пальцами в перстнях. Наёмник стоит за спиной и поэтому видит экран, араб по дискорту общается с… интересное кино. Эту крысу из Центра я давно подозревал, вот почему Вагнеру переплывали спец-заказы, и ему за грубые нарушения устава ничего не было.       Из разговора понимаю: реально нет страшнее зверя, чем человек. Чтобы спасти умирающего наследника и единственного сына, араб решил его обратить. Ему продали одного из лучших чистокровок — Виктора Бойко. Но безумец принял ещё более ужасное решение: чтобы парню не было неуютно, Вик должен был перекусать всех родных и приближенных, не смеющих возразить господину. Меня передёрнуло от того, что дохлячок держал в руках фото, и почему-то я знал, чьё лицо там было изображено. Араб резко высказывает претензию, что за товар уплачено, но груз перехватили: падла руками разводит, мол, Салан под наблюдением — не рыпнешься. Мальчишка тяжело вздыхает, поднимает на отца глаза, умоляюще смотрит — устал страдать, устал лежать в спальне и в инвалидном кресле изломанной куклой. Господин требует содействия в диверсионной операции и подзывает гиену… Дальше кино некогда смотреть, надо точки над «ёб твою мать!» расставлять, надо падальщиков воспитывать. Платят таким не элитным копейки и дури подбрасывают, хотя эти ребята уж как-то чересчур слаженно работают. Мастер Сплинтер их, что ли, натаскивал?! Вик в пылу даже не понимает, как я в нём растворяюсь. Развоплотиться и растаять в воздухе способны немногие сущности, за столетие я научился — главное, найти крепкое тело, способное выдержать вторжение инкуба, а Вик экзамен сдал на пять с плюсом.       Противники движутся в стиле капоэйра, путано, ловко, как танцуют, движения тяжеловаты и далеки от совершенства, но длинные руки слаженно действуют с гротескно короткими задними лапами. Гиены в полтора раза меньше волка, но давят численностью, используют модернизированные шокеры и длинные ножи. У Вика… уже у нас… тоже в руках материализуется клинок: моё умение создавать вполне опасные миражи. Видимость оружия в руках, а на деле — я просто удлиняю когти оборотня, и они становятся эффективнее ножа, который можно выронить или выбить.       Ощущение кайфа не покидает: пусть без предупреждения и подготовки, но я — в Вике. Его дёргает от моих движений внутри, а я балдею от силы мускулов и крепости рассудка. Это почти секс на ином уровне, когда весь в Нём, под кожей, как всегда хотел. Ближе, чем просто прижаться телом.       На нас бросаются трое, выждав время, когда взгляд волка немного затуманится. Но это лишь видимость. Обманка. Одна гиена хрустнула поперёк туловища, словив короткий сокрушительный удар по хребту, и отлетела в сторону, двое успели дотянуться ножом и когтями. Нестрашно, раны лёгкие и поверхностные, Вик легко с ними справляется. Нападающий падает на четвереньки и обращается в полноценного зверя: начинается охота за ногами. В страшных челюстях гиен кости перемалываются, как мел. Ускоряемся и мы, мне стало забавно, перенимаю танцующие движения падальщиков, плюсую их подготовке. Я лишь неуловимо использую силу инкуба в мозгодробящих атаках волка, по сути меня даже нельзя ни в чём обвинить — это мне оборотень бракованный попался! У него не только когти-сабли, но и клыки будь здоров! Я вкус чёрной крови ощущаю во рту, Вик кусками выхватывает из диверсантов плоть, прокусывает и рвёт, как безумный, сатанея всё больше. Он видит! Видит всё, что творили эти наёмники, и остаётся лишь слепая ярость, а это уже плохо… Но как же охуенно вкусно! Глотками пью, пьянею, как от коньяка древнейшей выдержки, собираю языком все оттенки от горчащих хиной до жгучих нот чилийского перца. Вик — настоящий шеф-повар: его ярость чиста и неистова. Сила приливов и отливов под влиянием Луны. Гиены явно протрезвели от своей дури, им бы снова пыхнуть и забыться, но Вик изматывает быстрее, чем включаются препараты. Нападающие воют от боли и катаются по земле, стаканами сливая кровь из пасти, но это их выбор. К восьмерым… вернее уже четырём присоединяется ещё десяток. Урукхай, судя по-всему! Это явно адская помесь гиен и носорогов. Либо ребята пережрали анаболиков, даже бошки на коротких мощных шеях нормально не поворачиваются. Пока четверо, подобрав откушенные конечности на память, отползают в кустики, свежие силы уже быкуют. Вик бьёт двумя ногами в пресс одной гиене-тяжеловесу — устоял, собак дикий, но пара ребер выругалась. Туповатых глаз у наших диверсантов нет — они прощупывают и испытывают, анализируют все слабые и открытые места. Просто наслаждаюсь, Вик рвётся посносить бошки, но я его буйство контролирую, иначе подпортят моему мужику шкуру, а у меня после войны в планах ещё секс… Нет, ну, а что мальчиков-зайчиков изображать? Пока мечтал, выпустил Вика, тот бросился в мясорубку и отхватил ножом в бок. Вот я — хуев щит! Правда, надо отдать должное волку, глотку он ударившему вырвал и выплюнул. Нас окатило фонтаном крови, ударившей из повреждённой артерии. Я аж глаза прикрыл, как маньяк подставляя лицо под жуткие пульсом бьющие струи, облизывая с губ чью-то исчезающую жизнь. Хотел ещё хлебнуть экстаза, но вдруг натолкнулся на блок. Вот те раз! А мой волк не в отключке, вполне себе в сознании, держит меня в ежовых рукавицах, не даёт подойти к пределу, когда сотрутся грани благоразумия, и чудовище начнёт собирать страшную жатву. Исчезающая татуировка вдруг снова легла ярким рисунком на кожу. Вик, мать его, усилил мой оберег! Ну и кто кого защищает?       Мы… оба… Потому что любим.       Волк деранул себя когтями по шее, там где горела огнём моя метка, кровь заструилась по мощной груди. Гиены ощерились, защёлкав зубами, им было уже не до смеха. Это как своеобразная насмешка — волк сам пустил себе кровь, чтобы хоть немного протрезветь от безумия битвы. Чёрный юмор Вика просто поражал.       «Урукхай» давил, они поменяли тактику, нападая со всех сторон, прыгая сверху и в подкате, меня выбешивала тупая инструкция на метки неприкосновенности. Из гиен такие же дипломаты, как из моей бабушки… если она у меня была… ангел. Внезапно, Бойко накрывает поляну своей феромоновой пушкой, оглушая нахрен и меня, и нападающих. Этому воздействию точно на дипломатию наплевать, Урукхай бошками замотал, пытаясь прогнать дурман — это вам не магия! Натур-продукт — ваше здоровье и долголетие, а для кого-то молниеносный удар когтями по животу. Причём на дюйм сильнее и рассёк бы до кишок, а тут пощадил, словно почувствовал, что такие же скоты подневольные, каким его делал Вагнер.       — Разрешаю уйти! — рычит Вик, пока меня ломает внутри него от едва различимого голоса. Тяжеловесы криво усмехаются.       — Только с тобой!       — Значит, погнали!       Почти оргазмирую и теряю бдительность второй непростительный раз. Следующее, что ощущаю — меня отторгает сознание волка, да так безапелляционно, что оторопел. Выброшенный из любимого тела, с бессильной яростью наблюдаю, как сзади три внезапно выскочивших гиены воткнули в спину Вика ножи. Откуда… Бойко… узнал?! В чужом теле инкуб уязвим, как человек, его легко серьёзно ранить. Его можно даже убить, если смерть достанется и носителю. Такая расплата за использование чужой силы. Вик, сука, видел, что сзади облава и вместо того, чтобы себя спасти, меня начал закрывать. Впервые, за время существования во мне второй сущности, разум взял верх над силой. Мне удалось собрать все остатки силы, той что не довыжгла слепая ярость. И пускай в клочья нервы, и от страха уже порядком сдавило глотку, руки затряслись от прихода, и каждый вздох через силу, как удар электрошоком, когда ты проваливаешься в спасительную темноту, а тебя болью насильно тащат обратно, всё, что было — в массы, буквально наразрыв, чувствуя, как сила покидает тело через каждую пору кожи, а мозг сдавило до такой степени, что потемнело в глазах…       Я такого ещё не ощущал в жизни. Не ждал от себя, что за кого-то буду готов заживо сгореть дотла и развоплотиться, как вампир, за любимым выходит на солнечный свет или грудью на осиновый кол…       Одуряюще запахло смертью…       Двигаясь осторожно, чтобы не расплескать чашу терпения и под адреналиновой вспышкой не уничтожить всё живое вокруг, лавируя между падающими и скулящими от кровоизлияния в мозг телами, слыша музыкой их предсмертные крики и стараясь не смотреть в стеклянеющие, полные ужаса, затухающие глаза, подхожу к Вику. Он нехотя поднимает взгляд, словно смирившись, что придётся поверить в чудовищную, омерзительную тварь, живущую во мне, что мы — одно целое, и сотворённое тоже дело рук обоих. Я сажусь подле него на колени, забирая его кисти в ладони, рассматриваю вены на запястье, стирая с них чужую кровь, сижу так, пока не вижу ровный пульс под кожей, и человеческие, обеспокоенные глаза у зверя.       — Возвращайся, — хрипит негромко, устало и вымученно, небрежным жестом стряхивает с моего лица длинные пряди, и мне, за долгое время своего существования, не хочется отвернуться. Смысл? Он видит насквозь. Ту грань бесчеловечности, жестокости, больной справедливости, которая не всегда идёт в ногу с правилами и законами. Видит каждый шрам, каждую выболевшую рану, даже то, что, отчаянно пытаясь вернуться, не могу пробиться ближе. Животное во мне ищет свободу, оно готово вгрызться Вику в глотку и порвать его одним из первых, потому что ОН делает меня слабее, он обезоруживает, вызывает зависимость и психическую необходимость. Он ломает. Купол постепенно спадает, слишком быстро, чтобы всё встало на свои места. Я продолжаю смотреть в Вика, как в зеркало, видя в нем того же монстра, одной со мной породы, такого же убийцу, такого же стоящего на ногах, но инвалида с исковерканной судьбой и изломанным пониманием жизни.       — Дан, пожалуйста, — своей перемазанной кровищей рожей, такой же обезображенной, как у меня, тянется к губам. Со стороны отвратное зрелище, готовое довести даже конченного психопата до истерики, целует среди кучи разорванных тел, при этом сам едва не урчит, что меня выбрасывает из пустой оболочки в реальность и резко скручивает приступом тошноты, то ли от всего, что могу и было, то ли от того, что во рту помимо слюны ещё чья-то кровь.       Чудовище сидит улыбается, в то время как меня плавно уносит в голодный обморок и даже показать ему «фак» нет сил. А этот улыбается!       Тяжело возвращаться в сознание. Словно вот-вот отпустит хреновый наркоз, а обезболивающим тебя накачать никто не соизволил. Гадкое чувство безысходности грызет только-только просыпающиеся нервы, треплет их, пока те не рвутся все разом к чёртовой матери, но вместо такой знакомой истерики из губ рвётся стон. Звонкий, крикливый, оцарапавший горло, что, едва не закашлявшись, с трудом проглатываю колючий ком. Тело ватное, не слушается, с трудом поворачиваю голову на бок, чтобы было удобнее дышать, но открыть глаза не выходит, сил хватает только на процессы жизнедеятельности, а именно: дышать и качать мотором кровь.       Снова этот адский, раздирающий голову звук! Бьёт по ушам и фонит так, как будто слышу эхо.       Спина покрыта испариной. Заново знакомлюсь с этим миром, учась чувствовать. Тело горит в агонии, температура выжигает внутренности… толчком меня дёргает вперёд, давление на пояснице и снова… чёрт, что за звуки, звенящие моим голосом, не припомню, чтобы когда-то так стонал, так отчаянно, жадно, давясь всхлипами…       Ощущения концентрируются ниже пояса, теперь постепенно доходит, что чувство заполненности вызвано механическим давлением. Очнуться от того, что в тебе, хлюпая смазкой и тараня тугие стенки, двигается член — это кайф.       Испариной обливает лицо и плечи, сжимаются кулаки, чувствую ладонь Вика и то, как переплетя со своими дрогнувшими пальцами сжимаю его руку. Утыкаюсь обратно в подушку, поднимаю выше бёдра, на полпути встречая его сильный толчок, давлю вверх, насколько могу, принимая в себя всю длину, и скатываюсь по стволу обратно. Сжимаю в себе крепче, как могу, на спину падает знакомая тяжесть, а звонкий стон наконец-то перебивает моё дыхание.       — Сделаешь так ещё раз и считай наелся, — рычит, вполне логично, особенно если учесть, что лежать смирно я отказываюсь, вяло разворачиваясь под ним, словно пьяный, обнимаю за шею, сжав бёдрами, руку опускаю вниз и, взяв его член в кольцо начинаю быстро отдрачивать, глядя в охреневше-возмущённые глаза, с нечеловечески огромным зрачком.       Мне просто необходимо физически, чтобы он кончил. Знать, что от меня, что со мной, что чувствует то же самое, и не дышу, пока руку не обольёт тёплым семенем, а такое ненавистное мне беспокойство во взгляде сменит экстаз и временная потеря ориентации.       Спускает он долго, тягучими густыми струями, смотрит мне в глаза, а не на член. Потом целует с глухим стоном, полируя мне рот языком. Я продолжаю гонять ладонью по его каменному стволу, пока резко не останавливает и не закидывает мне обе руки за голову. Смотрит с прищуром и набрасывается на пробитые соски с особым аппетитом и усердием. Видимо, нахрен залижет! Изгибаясь, почти ору, но отползти сил нет, а его язык в точной последовательности к оргазму находит все мои точки кипения. Руки опустить, обнять и приласкать себя, сволочь, не даёт. У меня член дёргает, с головки течёт, в заднице пульсирует так, что сам удивляюсь, как вообще столько без Вика продержался.       Облизывает и без того влажные губы, залипаю на широкие движения языка и ощущаю загоняемые в меня пальцы. Сам двигаюсь, сам на них насаживаюсь… пока он выцеловывает шею и плечо, наслаждаясь дрожью, не начинает перекатывать мои яйца. На пике подкатившего сладкого прихода ярко кончаю до звёзд в глазах, как девственник, от одних ласк, трясутся бедра и руки, а эта сволочь довольно скалится и тут же вгоняет на полную длину.       Вот люблю его!       Чувствует каждый полутон моих желаний, считывает и на исполнение. Неутомимый, жадный и горячий, сейчас берёт жёстко, снимая крик за криком с моих губ. Дышать забываю, в меня воздух толчками вбивают через зад… Хочу левее, член поршнем влево, хочу остроты — эхом прикусывает плечо и добавляет к стволу пальцы, хочу грубости — сжимает волосы на затылке или заламывает руку.       Хочу! Всего! Всегда!       На подступах к очередному наслаждению почти одновременно, не сговариваясь, кончаем. Меня обжигает внутри, но на меньшее я уже не согласен.       — Как… мы… сюда попали? — расслабляюсь, облизывая сухие губы, наконец-то свожу колени вместе, пока Вик нас обтирает влажным полотенцем. — Дай воды!       — Серый волк принёс, — усмехается и протягивает мне кружку кисловатого насыщенного морса. Пью с неприличным стоном.       — Ещё! — отбираю кувшинчик и осушаю за минуту. — Ещё есть?       — Полно! Здесь уже пол Салана побывало. Запасов на весь гон. Гном твой чуть не затоптал.       — А… трупы?       — Какие трупы? — Вик допивает последний глоток и ложится рядом, вытягиваясь всем телом. — Трупы не приходили.       — Ты к допросу, что ли готовишься? — хмурюсь. — Что Славка сказал? Опять я влип?       — С чего бы? Живых не осталось, а те, кто успел смыться, точно в суд не подадут. Кстати, у тебя ещё пара минут…       — Чтобы сбежать? — тихо угараю, а сам прислушиваюсь к ритмам в сердце.       — Чтобы позу выбрать.       — Я сверху, — говорю, не задумываясь.       — А я… глубоко в тебе, — рычит глухо и опрокидывает на лопатки.       — Да не так сверху, чтоб тебя!       Чтоб я еще раз в гон с ним в одной комнате остался — да ни за что! Я думал это моя братия на сексе помешана, и по природе своей мы не скованы комплексами и стыдом, нам больше по вкусу страсть и похоть, а с этим-то что не так?! Оборотень же! Вроде солидный парень, вожак… Я еще долго буду просыпаться от его «Ну еще разочек, я хочу…» Затрахал! В прямом смысле слова. И как член себе не стер?.. И в нижнюю же ни в какую, принципиальный попался.       Выползаю на крыльцо когда рассвет уже лижет землю, добавляя миру красок. Осторожно присаживаюсь на холодные деревянные ступени (готов поспорить от жопы пошел пар при соприкосновении со льдом), кутаюсь в Викову куртку, зарываясь носом в пушистый мех, надеюсь он его не из себя вычесал, щурясь подслеповато на солнце, выставляю перед собой ствол, плавно спуская предохранитель.       — Попробуете подойти, черти одинаковые, перестреляю всех до седьмого потомка, — предупреждаю вежливо, голос все еще подхрипывает, тело в ознобе, трясет от слабости, еще долго будут отходняки, сила возвращается неохотно, грубо набивая каналы словно песком, а не привычно жидкостью.       Два серых облака, присыпанных снегом таращатся на меня из-под сугроба, недовольно рычат и по прижатым ушам и печальным глазам-бусинам видно — зовут вожака. Боятся, что я мог его убить. А я мог. Каждую секунду могу, ведь этот неправильный оборотень забыл, к кому можно спиной поворачиваться, а к кому нет.       Вик выходит следом, в волчьей шкуре, с разбега, перепрыгнув мне через голову и задев капюшон, что тот наполз на глаза, плюхается в здоровенный сугроб, разгребая его лапами. Счастья полные… штанов нет.       Выстрел нанадолго оглушает поляну, братья припадают к земле так и не дойдя, Вик… скалит морду и нехотя оборачивается на меня.       — Что? Пускай друг друга облизывают, у тебя для этого я есть.       «Это нормально» — заявляет упрямо в моей голове, за то получает снежком в бочину. «Мы так приучены, это нормально, общаемся мы так»             — Мне не нравится. «Будешь теперь от меня всех волков отгонять?»       — Об этом я и хотел поговорить. Клоны, марш отсюда, папка занят. — нехотя, но братья уходят в лес, хотя и делают это с таким одолжением, что палец дрожит на курке. От греха подальше убираю ствол, а то и этому достанется. — Вик… или оденься, или обратно в уши, а то я не могу разговаривать, когда твой член на уровне моих глаз.       Пока он красуясь уходит переодеваться, заранее загруженный будущим разговором, курю по партизански, успокаивая нервы.       — Ты никогда не встречался до меня с инкубами, да? — Присев рядом он отвечает отрицательно, бьет меня по рукам и выбивает окурок. Рычит. Я уже начал привыкать, что его бесит почти все, что делаю. Он так у меня вообще говорить разучится. — Не скажу, что это совсем плохо, но есть некоторые неудобства.       — Ты про секс? Я как-нибудь переживу это.       — Вот спасибо за одолжение. — улыбка отмечается на лице. — Вик, у тебя не будет возможности начать другую жизнь. При всей твоей силе, при всей власти, я в любой момент могу тебя…       — Убить?       — Если бы так легко, — тянусь за второй, уворачиваюсь, когда пытается забрать и назло выпускаю в него облако дыма, прикурив. — Я привяжу тебя к себе физически.       — Как Вагнера? Куском мяса?..       — Типа того. Не потому что я зло… хотя и это тоже, просто отказываюсь жить иначе. У меня не получится без тебя. Не получается. Я пробовал. Эта больная необходимость сводит меня с ума, — случайно ломаю окурок и отшвыриваю в сугроб. — Сейчас решай, надо оно тебе или нет? Эта кабала на всю жизнь. Не сможешь ни завести детей, ни с кем-то сблизиться, я просто не позволю, и сил мне хватит, сам знаешь. Можешь считать меня эгоистом, — туплю взгляд в первый снег, втаптывая его белизну и непорочность в грязь земли, так привычнее. — Решение оставляю на тебя. Я приму любое.       Не врал, говоря, что оставлю его, если он захочет. Дам ему выбор, как он мне, позволю начать жизнь заново, построить дом и вырастить дерево, хоть целый лес. Мы оба так глубоко увязли в крови и боли, что не заслуживаем ничего для себя хорошего, но ему я бы желал лучшей участи, чем жить с тем, кто просто магнит для неприятностей. Наверное, есть люди, которые просто не созданы быть с кем-то, от их присутствия даже любя делается хуже, и ты можешь только наблюдать за этим со стороны, отдавая всего себя, видеть как рушится чей-то иллюзорный выдуманный мир, да и общий мир в целом. Может ему было бы лучше, не приедь я тогда в эту глухую чащу? Ведь у обоих всех внутренних демонов выпустили, а обратно они уже не полезут, они, суки, сдружились между собой, и к чему приведет эта дружба страшно представить.       — Ты ржёшь? — прислушавшись, интересуюсь после глубокого вздоха, не поворачиваюсь, эти хрюкающие звуки поднимают уровень бешенства совсем до неприличия. — Виктор, добром прошу… — хрюканье переходит в бульканье и с трудом сдержанное сопение. — Поговорили, блядь, — на том же тягучем успокаивающем выдохе, только руку резко выставил, скидывая парня в сугроб со ступеней и, отряхнув штаны, ушёл в дом. С ним невозможно разговаривать!       Ждал — чуть не состарился! Чёртов волчара, видимо мне на зло, морозил себе бубенцы часа полтора, а после заявился с рюкзаком провианта. От запаха домашней колбасы и буженины у меня желудок заурчал. Пока Вик раскладывал банки и свёртки, выхватил нарезать свежую лепёшку и саланские деликатесы, налил чай в две кружки: сели нормально поесть — мужик мой дуется. Или просто молчит, задумался: я ж ему такую задачку задал. Без всяких неизвестных — всё выложил, как на духу. Но… когда расписывал перспективы, внутри всё предательски сжималось. Вик — всё же альфа, мужик, красавец, щенки от него будут одно загляденье, инстинкт отцовства тоже никто не отменял… Всех убью. И его. И себя. Сумасшествие почти близко.       — Ну? — не выдерживаю неопределённости, едва не навернувшись с табурета. — Что решил?       Вик припух с куском во рту, забавно похлопав глазами.       — Ты нормальный, нечисть? Что ещё решать нужно, когда всё и так понятно? Я тебя выбрал полгода назад, застолбил и по-иному взглянул на свою жизнь. Я себе словно и не принадлежал никогда, а тут сам даю ошейник в руки. А теперь ещё одни бракованные в стае: Кира с хоббитом.       — С гномом.       — С семью гномами! — огрызнулся волчара. — Этим кротам тут точно чем-то намазано.       — Погоди… — раскручиваю монетку на столе, оторвавшись от куска мяса, — с ними всё понятно. Вернутся из турне по Европе — Славка волчицу в город увезёт.       — С хера ли бы?! Она важный научный сотрудник и играет роль в жизни стаи, контролирует все наши всплески активности в полнолуние. Хочешь, чтобы молодняк в полнолуние пошёл рвать людей в ближайшем поселке?       — Девчонка — гений, ей расти надо, а ты её в глухом лесу хочешь запереть?!       Вик хмурился. Никто не собирался удерживать Киру в Салане силой, но она слишком много умела и знала. Но как быть с Варейводой и его глобальной работой? О чём он думал? Да ни о чём — втрескался, как пацан после дембеля. Прям как я. И к черту полетели все устои, вся жизнь и земля под ногами, стою теперь, как хуй в чистом поле, вроде эффектно, а вроде и деть некуда.       — Славка твой вполне себе может штабквартиру в Кемерово организовать. Оттуда сюда на вертолёте… — тут Вик стёбно хохотнул, — всего ничего.       — А мне тут прикажешь коровам хвосты крутить?       — Чевой-то? Косулям крути! Не хочешь — поищем тебе занятие. Славке, вон, в Кемерово под крыло.       —Ты его уже определил территориально?       Вик легко встал, обошёл стол и обнял меня со спины. Потёрся губами о загривок, игриво куснул и глуховато шепнул на ухо наверное самые правильные и важные слова в моей жизни:       — Мы остаёмся там, где велит сердце, и как бы ни была крепка цепь… её легко разорвать, если долг велит двигаться дальше. Пойдём с половиной сердца, зная, что нам есть куда вернуться, Дан. Больше того, что я тебя люблю, знать тебе не нужно. Но из-за моих к тебе чувств — вожаком я быть не перестану. А тебя… держит что-то в той жизни вне Салана?       Думаю.       Мотаю головой.       — Работа? — делаю предположение.       — Какая?       — Эм… Оперативные задания особой сложности.       — И сколько таких заданий было за последний год?       — Пока на вашу мафию не нарвался. Последнее время законы всё жестче, нечи борются за свои права и равноправие, уже убить никого нельзя, сразу под суд. Короче… одно.       — Что и требовалось доказать, без тебя справятся, — рука Вика сжимает мою ладонь. — Может… в силу своей должности присмотришь за жизнедеятельностью одной стаи? У тебя, вон, как хорошо получается налаживать контакты с молодняком. И успокаивать их же в бешенстве твоя сила поможет. Нам нужен грамотный нессыкливый куратор. Так Слава сказал перед отлётом.       Тихо в себя мат запихиваю. Значит, тут уже всё порешали без меня? Ну, это пожалуй к лучшему.       — Построй мне дом, — если некуда отступать, надо разместиться поудобнее. — Этажа три. И гараж, и лабораторию, давно хотел похимичить со своей силой заодно с твоей, артефакты нынче в цене. О, и ещё я хочу бассейн. И забор метра в… сколько ты там с лёту взять сможешь?..       — Три… четыре… пять…       — Вот, чтобы не перепрыгнул. И ток по всей поверхности, дабы твои блохастые родственники не захаживали, — в это время, как черти из табакерки, на поляну выскочили щенки и устроили лай под дверью, этот шум буквально оглушил.       — Ты собрался остаться здесь? Не в городе?.. — похоже не совсем верит.       — Нет. Ты же со мной не пойдёшь, а я собираюсь привыкнуть просыпаться с тобой. На чём я остановился?.. — пока загибал пальцы, Вик придирчиво меня осматривал с очевидным сарказмом. Ну да, джинсы мои на его взгляд пидорские, рубашка вообще с его плеча, волосы отросли сильнее, сошла часть краски, и теперь на голове совсем отстой.       — Ты?.. В лесу?..       -О, да, и туалет чтобы в доме, и ванная, пол с подогревом…       — Ты-ы-ы? В лесу-у-у?       — Ещё раз повторишь это и пойдёшь на хуй. Причём, это не направление, а конкретный орган, понял?!       — Кирпич или дерево?..       — Что попрочнее. Готовься к семейным скандалам, характер у меня непростой.       Его смех до сих пор звенит в ушах, он музыкой созвучен с задористым лаем на улице, с хрустом первого снега и воем сонной тайги. Всё в этой картине кажется гармоничным, кроме меня, словно до сих пор стою по щиколотки в крови и отплёвываюсь от своего же безумия. Почувствовав перемены, Вик тянет на себя, наводит мне на голове ещё больший шухер, щекотно трётся о шею и обновляет клыками свою же метку, отвоёванную мной.       — Животное!       — Сам чудовище.       — И я тебя…