Моне

i'll sit and watch your car burn with the fire that you started in me

      Оценщик — еврей сорока лет — толстоватый то ли от природы, то ли от безбедной жизни, с бакенбардами, изящно выбритыми чуть ниже едва различимых скул, стоял, сцепив руки за широкой спиной, и рассматривал самую большую из картин на болотного цвета стене в комнате. Он хмурился, причмокивал пухлыми губами и что-то бормотал время от времени, по-птичьи наклонялся к золотой раме, изучая её через призму окуляра. Возле высокого, закрытого голубыми шторами окна, играя желваками, неподвижно стоял Себастьян. Через просвет в материи он следил за кишащей туристами улицей под ногами, а также за крышей двухэтажного дома напротив, где снайперы были готовы начать стрельбу по первому его приказу.       Эвелин — олицетворение чопорности англичан и французской утонченности — сидела, прижав колени к груди, на подоконнике забитого досками окна в противоположной, теневой части комнаты и время от времени прикасалась губами к стаканчику для кофе на вынос. Комната была небольшая, заставленная потрёпанным антиквариатом до потолка. Здесь были и оббитые шелком обеденные стулья, сделанные на манер моды пятнадцатого века, и напольные часы с круглым маятником, уже давно не издающие ни звука, и нежно-розовое трюмо с затёртым и треснувшим в углу зеркалом, и золоченые люстры с миллионом стеклянных сережек, и бархатные коробочки с украшениями разных размеров и цветов, и завернутые в рулоны персидские ковры ручной работы, и много лет назад сломанный клавесин с причудливой гравировкой на нотном стане, и стопки картин, брошенных и забытых на этом складе навеки…       Моран нехотя встала и сделала пару неторопливых шагов туда-сюда, насколько это позволяло скромное пространство, распрямляя уставшие от груза ответственности плечи и распуская тугой узел черных волос на затылке. Себастьян чуть повернул голову в её сторону, будто спрашивая, всё ли у нее в порядке, а она ничего не ответила. За столько лет совместной работы они научились самому тайному и самому сложному языку общения — молчанию. Эвелин уважала Адэра, как уважают хорошего игрока в шахматы или родителя, а Себастьян знал, что заполучить её внимание удавалось только Мориарти, но он был непревзойденным гением, так что пред ним колени склонял каждый второй. Адэр же был отставным полковником и наемным убийцей, а в свободное от работы время — влюбленным в виски ирландцем. Эвелин видела в людях самую сердцевину и, похоже, что у Себастьяна она была не такой уж и гнилой.       — Что скажете? Нам нужно не меньше пятидесяти, — Себастьян шмыгнул носом, задернул шторы и сел за заваленный хламом дубовый стол.       — Вы, должно быть, шутите? — неотрывно разглядывая следующую картину, еврей покачал головой.       Адэр и Моран переглянулись.       — Пятьдесят — наш минимум, — напористо повторила Эвелин.       — Если вы хотите взять за это пятьдесят, то я — Дева Мария! — воскликнул возмущенно еврей.       — Я что-то не силен в метафорах, мистер Стоунберг, — резко сказал Себастьян.       — О, ни к чему ссориться, — еврей занервничал. — По-моему, возникло недопонимание. Видите ли, это Моне. Самый что ни на есть настоящий. А вы хотите брать за него пятьдесят тысяч долларов! Здесь одна картина стоит столько, что хватит на реставрацию «Хурвы», притом, что в коллекции их семь! Бог знает, где вы их достали, да и это вовсе не мое дело, но эти картины наверняка считаются утерянными или исчезнувшими бесследно из какой-нибудь частной коллекции.       — Цена, мистер Стоунберг.       — Учитывая все вышесказанное… Стоимость одной картины из коллекции на начало торгов не должна быть ниже шестисот тысяч долларов.       В комнате повисло молчание. Все трое мысленно считали конечную сумму выручки, тем не менее, притворяясь, что обдумывают нечто постороннее. Губы Эвелин сжались в тонкую линию, она обхватила плечи руками и шумно сглотнула.       — Нам с мисс Моран нужно поговорить, — учтиво заявил Себастьян, и еврей поспешил ретироваться. Он был знаком с Мориарти и его людьми уже не первый год, но опыт не стирал моральных устоев в его голове, так же как и не избавлял от мании преследования. Сотрудничество с преступниками такого уровня было рискованно, но потому оно щедро засыпалось золотыми монетами.       — Мы не можем дать ему такие деньги, — выпрямляясь, категорично произнес Адэр.       — Я его видел. Начнет трепать языком, и у нас будут проблемы.       — Я доверяю тебе, но что ты предлагаешь? — Эвелин не отходила от стены, лишь еще раз посмотрела на коллекцию. Она и правда выглядела обманчиво дешево.       — Продать одну из этих картин за бесценок? Как много нужно дать этому идиоту, чтобы он начал говорить о нас?       — Ты же знаешь, что я хочу предложить.       — Мы не станем ему звонить, он ясно дал понять, что…       — Хочешь принимать решения как взрослая девочка? Что насчет ответственности за свои действия?       Женщина усмехнулась и продолжила, словно не заметила едкого тона, столь напоминавшего манеру речи самого Мориарти. Себастьяну не хватало только безжизненной медлительности, так как по своему характеру он больше напоминал тигра, чем крокодила.       — Мы можем выплатить Квирли пятьдесят, как и предполагали.       — Благотворительность?       — Необходимая жертва.       — Забавно слышать это от тебя, — он улыбнулся. Для него Эвелин всё еще оставалась загадкой, не требующей разрешения.       После инцидента на прошлой неделе Джим исчез, запретив искать его или давать о себе знать. Он приказал проводить только мелкие сделки, не высовывать нос и никого не убивать. Своё поведение он объяснять не стал, да никто его и не спрашивал: и Моран и Адэр поняли, что происходит нечто более серьезное, чем сбыт оружия на черный рынок. Для Себастьяна попасть в засаду по пути домой было чуть ли не будничным занятием, поэтому по поводу аварии он даже не переживал. Левый бок немного болел от удара кулаком по ребрам, на скуле вот-вот должен был появиться синяк, а предплечье было перебинтовано, но это лишь мелочи жизни, сдача за чрезмерно дорогую покупку.       Эвелин держала в голове, что её босс — подобие капризного ребенка с интеллектом превосходного математика, и, зная, что тот ошибается крайне редко, не очень переживала за его здоровье, пока он находился непонятно где. И всё же, его молчание подозрительно затягивалось, вызывая у Моран чувство брошенной игрушки или беспокоящейся за своего птенца матери. Холодный взгляд серых глаз Себастьяна успокаивал женщину, тогда как у других он вызывал животный страх. Просто у Эвелин был иммунитет к подобным вещам. С волками жить, по-волчьи выть, как сказал бы Мориарти.       Она хмыкнула, отворачиваясь от Адэра.       — О, как прошла та беседа насчет пароходов? — закуривая, Себастьян вновь открыл окно.       — По плану.       — Понравилось работать с дьяволом за спиной? — он улыбнулся.       Эвелин позволила себе закатить глаза, так как вопрос был явно не из приличных.       — Джим не заинтересован во мне как…       — Уж я знаю, — Адэр ухмыльнулся. — Да, прозвучало это, конечно, потрясающе.       — Я бы сказала, чистосердечно, — съязвила Эвелин.       — Ну… В таком случае, я лучше замолчу.       Женщина тихо рассмеялась, но не над шуткой, и забралась обратно на подоконник.       — Ты меня отвлекаешь. Не могу понять, от чего именно.       Повернувшись, Себастьян зажал сигарету в пальцах и выпустил дым в комнату.       — Ты никогда меня не разочаровываешь.       — Скажи еще, что я женщина твоей мечты.       — Ты женщина моей мечты, — положив руку на сердце, смешливо повторил Адэр.       — Просто говори, в чем дело.       Себастьян покачал головой. На секунду Эвелин показалось, что вытаскивать сведения из Мориарти и полковника можно было исключительно при помощи огромных щипцов.       — Мистер Стоунберг! Вы можете войти.       Еврей показался на пороге, терпеливо ожидая решения насчет коллекции и своей части за услуги оценщика. Всё это время он переминался с ноги на ногу за дверью, пытаясь напевать в мыслях какую-нибудь песню, чтобы не становиться случайным свидетелем тайных разговоров.       — Вообще-то, я уже позвонил Джиму, — сообщил Себастьян, и как только Эвелин открыл рот, он сразу продолжил. — У него всё нормально, весь в делах. Передавал тебе привет, просил поздравить с днём рождения.       Моран нахмурилась. В данный момент ей хотелось запустить в напарника пустым стаканчиком от кофе.       — Так что, вся эта красота теперь твоя, можешь делать с ними что угодно. С днём рождения, Эвелин.       — Он знает, как я ненавижу картины, — возмутилась женщина, пропуская мимо ушей тепло произнесенное поздравление. — Он постоянно дарит их мне, потому что я их терпеть не могу. Обе квартиры уже похожи на Лувр.       — Тогда можешь их сжечь, — мужчина пожал плечами, с ухмылкой глядя на буквально готового лопнуть от злости еврея. — Как мосты в свое прошлое.       — Сжечь? Вы что, с ума посходили?! — взмахивая руками, в панике завопил оценщик.       — Только не начинай эту тему с метафорами, ради всего святого. Дай сюда зажигалку. Никому не нужна такая прорва денег.       — Безумцы! — еврей буквально рвал на себе волосы. — Это же Моне!       Однако всё было решено. Мориарти воспитал своих детишек на отлично: не деньги или красота имеют значение. Не дорогой дом у морского побережья, не прекрасный вид из окна, не ярко освещенная комната, не четкие ответы на вопросы. Важен только тот, кто, смеясь в унисон с тобой, бросит тебе коробку спичек, чтобы вы к чертям сожгли всё, что может сделать кого-то счастливым, и не из злых или добрых побуждений, а просто потому что так хочется.       «Наше счастье — дождь да ненастье», — с наслаждением подумала Эвелин.       «Женщина моей мечты», — шутливо подумал Себастьян, выбрасывая бычок на улицу.       «Надеюсь, они не настолько сумасшедшие, что сожгут все семь картин», — вдруг подумал Мориарти, но тут же отбросил эту мысль и посмотрел в камеру напротив.       — Скучали по мне?