***
Я вернулся спустя примерно пятнадцать минут, а стены помещения у самого пола уже покрывались линиями инея. Я перевёл взгляд на моего поникшего «гостя». Он уткнулся лицом в сложенные на коленях локти, спрятав руки в рукава. Уже даже не дрожал. Это плохо. Надо бы возвращать нормальную температуру, а то ведь замёрзнет насмерть. Я уже хочу повернуться к охране, мол, пусть те готовят ванну для рыжего, чтобы я смог его отогреть, но… Моё внимание привлекает еле заметное движение со стороны моего любимчика. Он поднимает голову от рук, и я понимаю, что не могу отвести взгляд. Кончики его рыжих волос покрыты инеем, как и ресницы, взгляд стеклянный и бессмысленный, губы потрескавшиеся и настолько синие, что почти схожи по цвету с глазами, которые выделяются на мраморно-белой коже, словно аквамариновые капли воды. Синяки под глазами теперь тоже очень чётко были видны — как будто кто-то просто нарисовал их фиолетовым маркером. Веснушек почти не видно, и такое чувство, что они исчезли вместе с дрожью. Он еле двигает замёрзшими губами, и человеческий слух или взгляд не смог бы разобрать , но я поверхностно осматриваю его сознание, улавливая рассыпчатое: «Пожалуйста, хватит». …Боги, кто из вас сотворил это восхитительное существо? Я быстрым шагом направляюсь к двери. Её открывает один из моих людей, тут же ёжась от холода, в отличии от меня. Мне не страшны голод, холод, старость…***
Захожу в подвал, с интересом переводя взгляд карих глаз с едва покрытых инеем стен на замёрзшего комика, снова уткнувшегося в локти с покрытыми тонкой корочкой льда рукавами. Цепь, кажется, намертво примёрзла к полу, не давая ему встать. Я подхожу ближе без опаски, присаживаясь на корточки рядом. От моего тела исходит тепло, которое не загасить простым морозом, ведь это — адское пламя вместо человеческой души. Протягиваю руку к его щеке и вижу, как он инстинктивно тянется к этому теплу, желая согреться, но я одёргиваю руку, так и не дав коснуться. Смотрю на него ещё с минуту, а затем касаюсь цепи пальцами. От металла идёт пар в месте соприкосновения с моей ладонью. Она быстро отмерзает от пола и стены, позволяя перебирать мокрые от растопившихся узоров мороза звенья, с которых пара теплых капель падает на ледяной пол. Рыжик никак не реагирует на то, что я делаю. Я встал, отходя к двери спиной, не в силах отвести глаз от ослабевшего пленника. Возвращаясь в комнату наблюдения, я уже знал, чего бы мне хотелось. Подойдя к панели управления, я сказал прибавить температуру сначала до пятнадцати, а потом до двадцати градусов. Где-то через пару минут помещение нагрелось, и на стенах остались только редкие капли, с тёмно-серыми пятнами на грязной штукатурке, словно разводы, которые становились больше к низу. Мой зверёк всё равно не встаёт со своего места, но теперь его трясёт, как лихорадочного. Хотя, почему как. На его байке, от самого воротника вниз, расползлось тёмное пятно от пота, капюшон скинут, волосы тоже стали мокрыми и слиплись в неопрятные пряди, кожа раскраснелась, особенно на щеках, шее и тыльных сторонах ладоней. Шея и лоб были взмокшими, а дышал он рвано, даже через раз, чуть приоткрыв потрескавшиеся губы. Его лихорадило, глаза были мутными и прикрытыми, блогер бормотал что-то невнятное, обхватив себя руками за плечи. Ещё могу предположить, что его мучила сильная жажда, так как он постоянно облизывал сухие губы языком. Я снова зашёл в подвал, на этот раз приковывая к себе наполовину осознанный взгляд аквамариновых, затуманенных глаз и ловя кривую ядовитую усмешку. — Ну что, Рыжик, как самочувствие? — нарочито заботливо спрашиваю я, максимально нежно улыбнувшись. Парень даже не отвечает, откидывая голову к стене и уставившись в потолок. Я вижу, что он не до конца понимает, что происходит — у него начинается лихорадка. Но, пока он рядом со мной, я не позволю ему умереть. — Дай-ка взглянуть… — подхожу ближе и осторожно, будто боясь покалечить, беру за подбородок, осматривая со всех сторон. Провожу ладонью по лбу, отмечая высокую температуру. Всё становится хуже, когда комик начинает кашлять не переставая, иногда переходя на хриплый смех, демонстрируя пустой, абсолютно наплевательский взгляд. С притворным разочарованием вздыхаю и достаю маленький чёрный ключ с серебряной цепочки на шее, который позволяет мне отстегнуть блестящую цепь от крепления в стене. А Рыжик даже не реагирует на мнимую свободу. Я вздыхаю и встаю, простым жестом подзывая двух амбалов. Те без вопросов входят и берут под руки моего зверька, предварительно намотав на ладонь цепь. Он не сопротивляется, держа голову опущенной и позволяя вывести себя из помещения. Я иду немного впереди, показывая, куда его тащить. Сначала длинный коридор, потом лестница… Но, конечно же, даже в полубредовом состоянии он не может держать язык за зубами. —…муд-дак… от-м-мороженный… — еле дёргая уголком губ в подобии улыбки, через силу выдавливает парень, причём почти неслышно, глотая буквы и продолжая трястить. Но тот, кому это было адресовано, услышал. Это был тот самый охранник, которого мой бойкий пленник недавно покусал. На его руке, кстати, всё ещё были видны следы зубов. Я остановился, обернувшись. Охранник гаденько ухмыльнулся и поставил подножку блогеру, заставляя своего друга отпустить рыжего и дать ему свалиться на каменный пол. Я, склонив голову, наблюдаю, как комик сворачивается в нелепой позе — поджав ноги под себя и обхватив их руками. Но мне не до этого, поэтому я киваю своим людям, и те тут же хорошенько встряхивают «гостя», поднимая на ноги. У него сильно мотнулась голова, но он снова опустил её, нервно улыбаясь.***
У меня большой дом, бывший бордель недалеко от центра города. Ну кто станет искать здесь контрабандистов? Не то, чтобы я любил всякую такую роскошь, но лучше дом практически в середине города, с полной звукоизоляцией и зеркальными стёклами, чем что-либо другое. Здесь всегда ходит очень много людей, и, хоть это иногда и нелегко, но здесь вполне удобно передавать товар, да и если что — никто не услышит криков. Тут было три этажа, на каждом по одной ванной комнате почти на целое крыло многоэтажного здания. На втором этаже находятся всяческие развлечения вроде большого экрана и небольшая столовая, на первом — гостиная рядом с кухней. На третьем этаже — несколько спален на разный вкус. А в подвале, помимо комнаты для таких, как Рыжик было много других интересных помещений. Склад оружия и контрабанды, например. Но, конечно, большинство комнат было подстроено под мои предпочтения, которые были весьма жестокими. Такие, как я, сами по себе жестоки. Я не стал останавливаться в ванной на первом этаже, поднимаясь на второй. Там сама ванна лучше, в плане расположения и… других целей, с которыми я туда иду. Оборачиваюсь, чтобы отпустить охранников и лично провести моего «гостя» по своим апартаментам… Вот только те уже тащат пленника полностью на себе — он потерял сознание. Видимо, от слишком резкой смены температуры окружения и быстрого перемещения: мои люди тащили его, чуть ли не отрывая руки. Я уже хочу разозлиться на них за то, что не сказали, но потом думаю, что так даже лучше. Меньше будет сопротивляться. Хотя, меня скорее заводят его попытки вырваться, чем злят или действительно препятствуют моим действиям. Я беру в руку цепь, протянутую одним из громил, легко закидывая горе-комика себе на плечо. Те и бровью не ведут, привыкшие уже, что я выше обычных физических способностей человека. Возможно, они не верят в нечисть, зато верят в деньги и влияние, а этого у меня хоть отбавляй. Да и если они захотят меня предать — не успеют даже и шага сделать. Они возвращаются к лестнице, ведущей к складам — там нужно подготовить товар для передачи покупателю. А я разворачиваюсь и ухожу на второй этаж, ощущая тепло всё ещё дрожащего, как на сильном морозе, тела и вдыхая обескураживающий запах рыжего. Его личный аромат похож на смесь корицы, васильков и мускуса, но он настолько слаб и перекрыт запахом пота, что обычный смертный ничего бы не учуял. Ещё одна приятная мелочь.***
Моё пристанище выполнено полностью в тёмных тонах. Что сказать, чёрный — это элегантно. Поэтому в ванной немного темновато, зато зазывающе интимная обстановка, подпитываемая небольшим, но при этом единственным освещением в виде неярких красных светильников в потолке. Сама ванна практически в полу, как джакузи, тоже чёрно-зеркальная, но вполне способная уместить двоих людей. Войдя в комнату, вижу двух японок — мои помощницы. Я как-то давно нанял их, нашёл в каком-то борделе. Они сёстры, кстати говоря. Девочки уже набрали в ванну воды без пены, как я люблю, и молча опустили голову, ожидая дальнейших указаний. Я сказал им, чтобы готовили ужин. И что-нибудь попроще: сомневаюсь, что мой пленник захочет есть изысканные блюда, предлагаемые его тюремщиком, но вполне допускаю, что голод всё же даст о себе знать и, может быть, он что-нибудь съест… иначе ведь от голода помрёт. Хитро улыбаясь, словно Чеширский кот, и усадив блогера в беспамятстве у стены, снова осматриваю его. Хм, лихорадка в любом случае ещё не прошла и не даст ему в полной мере осознавать происходящее. Пока Я этого не захочу. Снимаю через голову с него серую байку, которая липнет к горячему из-за начинающейся болезни телу, будто с бездушной куклы, с удовольстием рассматривая открывшуюся мне грудь котёнка. И отчётливо вижу, как в зеркальной поверхности чёрных плит в комнате отражаются покрасневшие радужки моих глаз. Провожу пальцами по своей щетине, хитро щурясь и упиваясь полной свободой действий пару минут. Этот смертный сейчас полностью зависит от меня и он ни за что так просто не отделается. Его эмоции для меня намного вкуснее чем чьи-либо другие. Он слишком аппетитный, слишком лакомый кусочек как для смертного. Нетерпеливо прикасаюсь ладонью к липкой из-за сошедшего мороза молочного цвета коже, покрытой веснушками и родинками, которые разбросаны по телу будто с ювелирной аккуратностью, и одна из родинок прямо рядом с коричневатыми сосками — меня захлёстывает эстетическое наслаждение. Такая упоительно нежная и мягкая кожа, что хотелось немедленно попробовать её на вкус, оставить красный след от зубов или синяки от пальцев, которые не сойдут всю следующую неделю. Впалый живот, на котором вырисовываются кубики пресса, которые перечерчивает красная полоса, словно царапина. На руках еле заметные, светлые волоски, которые совсем не выглядят неаккуратно, скорее даже несколько наоборот, и эти длинные, будто аристократичные пальцы. И чёрный, невероятно сильно контрастирующий с бледной кожей ошейник с идущей от него цепью. Думаю ещё с полминуты и небрежно отстёгиваю его, положив рядом с серым худи. Через силу отрываюсь от рассматривания своего щенка и бережно снимаю с него штаны с бельём, отправляя в кучу к байке — их следует постирать. То, что скрывалось под ними тоже не разочаровывает: небольшой, но аккуратный член с чуть заметными венками, практически кремово-светлые ноги. Не удивлюсь, если узнаю, что в он в родстве с аристократическими нигилистами и зачаровывающими фрейлинами. В своё время я имел большой опыт общения и с теми, и с другими, но они были прекрасными лишь с одной стороны, и прогнившими с остальных. А этот парнишка будто совмещал всё, чего мне так хочется и что так возбуждает, что заставляет желать до крови прокусить его светлую шейку и сожрать целиком… Я жадно вдыхаю ставший наэлектризованным воздух, расстёгивая пуговицы на манжетах белой рубашки. Закатываю рукава до локтей и, подхватив непутёвого комика на руки, заботливо опускаю в тёплую, но не горячую ванну, устраивая его голову на бортик так, чтобы он не захлебнулся, свалившись с него и уйдя под толщу воды. Наблюдаю, как пару раз он расслабленно выдыхает и ворочает головой.***
Свой пиджак я потерял ещё где-то в комнате наблюдения, так что на мне только рубашка, галстук и брюки. И вообще, да, я недавно вернулся с очередного вызова — смертные любят заключать сделки на круглое ничего. Обожаю свою работу. В отличие от одежды рыжего, свою я снимаю и педантично складываю. Правда, тут же, забывшись, кидаю рядом с его байкой и штанами. Опускаюсь в воду, выплёскивая немного через край, сажусь практически на колени своей зверушки, хмыкая на то, как он недовольно хмурит брови и начинает бормотать что-то невнятное. Так и не очнувшись. Я уже хочу перейти к основному блюду, но не отказываю себе в удовольствии провести по рукам, по бледным бёдрам, большими пальцами царапая родинки. Блогер слабо пытается уйти от моих прикосновений, медленно дёргая ногами. А я веду дальше, касаясь грудной клетки и легонько задевая начинающие твердеть от немного холодноватой воды соски. Провожу по ним ещё несколько раз, никак не насытившись чувствительной кожей. Веду по плечам до запястий и щекочу ладони, чуть прикасаясь к ним подушечками пальцев. Рыжик слегка морщится, ерзая и задевая своим членом мой. Я улыбаюсь, недобро прищурившись, и переплетаю с ним пальцы одной руки в замок, а за другую дёргая на себя. Голова парнишки падает мне на грудь, и я сильно кусаю его за бархатную шею, по которой стекают капли с отражающимися в них красными бликами — то ли от ламп в потолке, то ли от моих глаз. Мой «гость» дергано вскрикивает и, слабо разлепив глаза, пытается выпутать свою руку из моих цепких пальцев, а другую несильно упирает мне в плечо, пытаясь отстраниться. Он боязливо заскулил, стиснув зубы. Перехватываю другую его руку за запястье, лаская укушенную кожу языком длиннее и горячее человеческого. Комика лихорадит, разгорячённое тело охлаждает вода, но этого недостаточно. — Отп-пусти… — шёпотом просит он, неуклюже пытаясь вырваться. Я тихо смеюсь, что, видимо, задевает моего котёнка. Он неожиданно сильно дёргается, и я отпускаю его руки, стремясь увидеть, что произойдёт. Рыжик на пару мгновений уходит под воду, затем спихивает меня со своих ног, оперевшись о скользкий бортик, поскальзывается и теперь стоит на четвереньках, своей очаровательной задницей ко мне. А половина воды впитана нашей одеждой, лежащей где-то у стены. Неуловимо быстрым в толще воды движением прижимаюсь сзади, подхватывая его под грудь и не давая снова окунуться. Он ощутимо пытается либо лягнуть меня ногой, либо пихнуть в бок локтём, при этом неровно дыша и продолжая дрожать, но через несколько секунд его запал иссякает, и он снова заходится в кашле. — Ты же так только себя покалечишь, — ядовито шипя ему на ухо, свободной рукой давлю на спину, заставляя опустить свой белоснежный зад в воду. Парнишка загнанно дышит, и я не могу больше терпеть, инстинктивно влезая к нему в голову. Меня словно накрывает волной кайфа под названием «негативные чувства». Вся эта какофония безрассудных и явно не до конца осознанных мыслей складывается для меня в музыку. Я могу питаться эмоциями смертных, чаще отрицательными, а мой Рыжик уже накормил меня всего лишь каплей своих страданий, хотя аппетит у меня здоровый. Такие, как я, практически всегда голодны — морально, сексуально или физически. Это, и вечное чувство веселья, пожалуй, отличает нас от смертных. Ему очень плохо, действительно плохо от такого перепада температур, и он еле сдерживается, чтобы оставаться в сознании, хотя в мыслях уже спрашивает себя, нужно ли ему это. Настолько хреново, что его мыслительный процесс притупляется и упирается в тот факт, что он давно не ел и ему неоткуда брать энергию для борьбы с зарождающейся болезнью. Ещё моему щенку страшно — его держат чёрт знает где, да ещё и заставляют терпеть всё, что с ним делают. Вскоре я натыкаюсь на это избитое и банальное чувство надежды, что друзья найдут его и заберут отсюда. А сейчас его, по-видимому, пытаются выебать без его же согласия, и от этого он ещё и паникует. Ему уже больно от этой мысли, и я практически ловлю эйфорию от этого. Комик не может нормально опираться о бортик ванны или о её дно — у него просто не остаётся сил, и он, свесив голову, ожидает моих дальнейших действий. Его тело сейчас более-менее расслабленно из-за воды и накатившей лихорадки, так что мне не сложно, придерживая его одной рукой, изучать другой его мокрое тело. В основном оглаживая чуть выпирающие позвонки на спине и ненавязчиво проводя по ложбинке между ягодиц, задевая рефлекторно сжимающийся сфинктер. Ловлю невероятное удовольствие от затихшего рыжего, который с замиранием дышит через раз, приоткрыв влажные губы, слизывая с губ капли воды. Чтобы как-то успокоить его разогнавшуюся тахикардию, которую услышать можно даже смертному, начинаю ласково вылизывать мраморную, но немного раскрасневшуюся в некоторых местах шею, слегка оцарапывая её щетиной. Там уже есть, кстати, синяки от прошлого удушья. Блогер ощутимо дрожит и я чувствую, как ему противно. Мне нравится это его чувство, учитывая что в общей куче к нему примешано и отвращение к себе от того, что он ничего не может с этим сделать. Это, конечно, восхитительно: видеть его таким затравленным, но мне не нужно, чтобы он шарахался от каждого моего прикосновения. Естественно, внушить человеку, что он не против того, чтобы его грубо выебали в ванной - это нечестно, но мне не нужна честная игра. Я хочу, чтобы у него выработалась зависимость от этой боли. Зависимость от меня. Поэтому, во время того, как он пытается зацепиться за скользкий бортик чёрной ванны, лишь бы освободиться от моих бесцеремонно шарящих по телу рук, я незаметно подкидываю ему частичку собственного кайфа от происходящего. И пока парнишка не понимает, что происходит, и почему он получает удовольствие от лапающих его за задницу чужих ладоней и царапающей нежную кожу шеи щетины, я легко ввожу один палец внутрь расслабившегося парня, почти задыхаясь от того, насколько он узкий, и с трепетом оглаживая мягкие, невыносимо горячие стенки ануса. Рыжий комик тихо скулит, закусывая губу, и в тот же момент я снова добавляю к его эмоциям свои ощущения, при этом очищая его организм от заразы. Его перестаёт лихорадить, взгляд проясняется и он вполне осознанно и шумно выдыхает от примешанного мною удовольствия.***
— Мы не можем этого так оставить! — кричит Миша, встряхивая Ильича за грудки. Ильич отцепляет от себя впавшего в истерику Кшиштовского, пытаясь сохранять спокойствие и не поддаваться той же панике. Рядом были ещё Усачев, Джарахов и Музыченко. Руслан, нахмурившись, стоял, прислонившись к кухонным шкафчикам; Эл, кажется, пытался поджечь своим пристальным взглядом алкоголь в стакане со льдом, а Юра стоял рядом с Усачевым, нервно кусая ногти. Миша суетливо наматывал круги вокруг их компании. День назад их рыжий друг позвонил Ильичу — собрать друзей и повеселиться, но, похоже, что-то ему помешало. Или кто-то. Уже больше суток от этого идиота ничего не слышно и даже не видно. Его девушка обзвонила всех друзей блогера за день — он пропал куда-то, чего раньше совершенно точно не случалось. А если и случалось, то наутро комик находился на диване в доме Джарахова, Ильича или вообще в студии КликКлака. Но в этот раз это было напрягающе подозрительно. — Миша, успокойся, — пытаясь быть максимально здаромыслыщим в этой ситуации, попросил Прусикин. Кшиштовский его как будто не услышал или просто проигнорировал, продолжая ходить вокруг друга. — Давай подумаем. Вариант того, что он мог потиху слинять куда-то заграницу или кантоваться целый день где-то в городе, не попадаясь при этом нам на глаза… — Сразу отпадает. Он бы позвал кого-нибудь из нас, серьёзно, — подал голос Джарахов, не сводя взгляд с янтарной жидкости в стакане с почти растаявшим льдом. Они были на кухне в студии КликКлака, собравшись после общего поиска Дани. — Эльдар прав, — хмуро кивнул Руслан, подходя к окну и смотря на серые тучи, из которых выжимали дождь. — Он бы позвонил хоть кому-то. — Он и позвонил мне. И всё, с того звонка прошло больше суток, а он так и не появился, — беспокойно ёжится Прусикин. — Уже можно идти и подавать заявление о пропаже? — мрачно усмехнулся Эл. — Конечно. «Пропал Данила Поперечный, цвет волос — рыжий, уровень шуток — хуёвый…» По улицам будут бегать его фанатки и перерывать всё вверх дном, — фыркнул Ильич, присаживаясь рядом с рэпером. — Если не прибежит обрадовавшийся Милонов и не объявит его часа через четыре без вести пропавшим. — Вполне возможно, — кивнул Музыченко, перестав грызть пальцы. — Я не удивлюсь, если он сам нанял кого-то, чтобы он грохнул Даню, — дёрганно поправив рукава, не подумав, ляпнул Руслан. И тут же получил подзатыльник от Кшиштовского. — По крайней мере, он, скорее всего ещё жив, — поспешил заверить разбушевавшегося Кшиштовского Прусикин. — Сомневаюсь, что они удержались бы от того, чтобы рассказать всем о смерти Поперечного и сказать что-то вроде «вот что бывает с теми, кто идёт против на-ас!» — С этим надо что-то делать. Я волнуюсь за этого придурка, — не то устало, не то просто грустно бросил Джарахов, положив голову на сложенные на столе руки. — Может, реально в полицию пойти? — предложил Музыченко. — Тогда явится Милонов, как только узнает, что пропал его главный ненавистный атеист, и будет всячески ставить нам палки в колёса, — Ильич взял недопитый стакан с алкоголем, который у Эла уже не было настроения пить. Он выпил глоток, оставив друзей на пару секунд в тишине обдумывать сказанное. — Перед тем, как… он хотел пойти выпить, он спрашивал насчёт одного бренда, который ему предложили рекламировать, — внезапно вспомнил Прусикин. — А, я помню. Он торгует наркотиками, оружием и ядами, — оживился Усачев. — И вы, блять, молчали? — негодующе повысил голос Джарахов, подняв голову со стола. — Мы, блять, только вспомнили, — осадил его Илья, недовольно глянув в сторону друга. — Ну и?.. Что Вы знаете про этого… кто это вообще? — Музыченко поймал всё так же лавирующего между ними Мишу и посадил рядом с Эльдаром. Кшиштовский начал нервно дёргать ногой. — Его зовут… Кристиан, э-э, Хенкли?.. — медленно выдавил Ильич. — Хенсли. Кристиан Хенсли, он из Англии приехал, — поправил Усачев, не зная, куда деть руки, и то складывал их на груди, то ставил на пояс, то хватался ладонями за шею. — Нахуя он приехал сюда-то? — злобно прошипел рэпер. Он уже мысленно презирал этого парня. — А что ты у меня спрашиваешь, у него спроси… Надо с ним связаться. — Ильич, тебе нельзя пить. Тебе в голову приходят бредовые идеи, — забирает стакан у друга Руслан. — Почему? Мы можем прикинуться наркоманами и купить у него наркотики. Заодно посмотреть, что за тип… — Ага, может ещё в доверие к нему втереться и выпросить ключ от квартиры, где деньги лежат? — Хотя бы узнать, куда он ходит и что делал за последние сутки. На кухне повисла давящая тишина, прерываемая стуком ботинок о пол. — Миша, хватит! Это раздражает, — сорвался Эл. Кшиштовский обиженно отвернулся к оконной раме. — Прости. — Если и идти, то послать нужно кого-то одного. Нарики компаниями не ходят за товаром, — предложил Усачев. — Юрка, ты пойдёшь, — твёрдо заявил Ильич. — Почему? — жалостливо посмотрел на него Музыченко, до этого одиноко вздыхая в сторонке. — Я даже не похож на наркомана! Пусть лучше Эльдар пойдёт! — он опустил руки по швам, которые до этого были сложены у него на груди. — А что, я на нарика больше смахиваю? — угрюмо уточнил Эл. — Я завязал, уж простите, больше я в это не влезу. Даже понарошку. — Ну так они охотнее, наверное, поверят, что ты снова ширяться решил! Джарахов так убийственно на него посмотрел, что Юра тут же отвёт глаза и попятился. — Ну… это небезопасно, да? — Естественно. Посыплешься — тебя могут порешить. Музыченко как-то побито кивнул, криво усмехнувшись. — Ради друга… хоть под пули, хоть под шприц.