Взрослые травмы

Тёма всегда хотел, чтобы у него был кто-то сильнее, чем он сам. Заботливый, ласковый. Даже строгий чуть-чуть. Пусть бы ругался, понизив голос. Запрещал есть слишком много вредного, курить слишком часто, беспорядочно ругаться матом, заставлял ложиться не позже двенадцати. Чтобы был таким, на которого можно положиться. Тёма всегда хотел, чтобы у него был кто-то, кто мог бы о нём позаботиться и приструнить. Кто-то такой, как Лебедев. Чтобы закатав рукава рубашки, зубами к стенке, и велел что делать. И хвалил за послушание, целовал в лоб горячо, потянув пальцами за пряди волос. А в ответ ему преданный псиный скулёж и желание вылизывать ряд чужой эмали, будто зависимый. От него прячут даже идиотские кухонные ножи. Есть один тупой, но толку от него ноль. Только если попробуешь воткнуть между ребёр. Но Артём знает, что инстинкт самосохранения не позволит. Да и не хотел бы он сделать больно. Не себе. Лебедеву. Он и сам не заметил, как всё успело поменяться. И перемены кружили голову, как блядская карусель. Так, что таблетки уже не помогают, хоть пачкой глотай — заработаешь только отравление. Сперва это было ироничное, с издёвкой произносимое «товарищ генерал». Он отдавал честь ломано, гротескно, не в полной мере после инсульта контролируя идиотские, неловкие конечности. Кичился, скалился по-злому, кидался по поводу и без. Мечтал вцепиться в горло. Прятался, рычал, скандалил. Не позволял себя коснуться. Потом — всё завертелось вокруг, издевательская карусель кружила быстрее. Он слишком устал, чтобы срываться на крик. Да и из горла один тихий хрип, от которого толку — себе дороже. Всё пошло по пизде, до лёгкого головокружения, заставив изменить «товарищ генерал» на снисходительное «Лебедев», произносимое без всяких эмоций. Пальцами ловит солнечных зайчиков, почти обжигая фаланги истлевшей до фильтра сигаретой. Запивает дешёвым пивом нейропротекторы, ноотропы, хуй их разберёшь какие антидепрессанты, от которых желание сделать что-нибудь с собой только парадоксально усиливается. Лебедев хватает за запястья крепко, отчитывает, просит открыть рот и показать язык, лучше б уж в психушку сдал, честно. Но взгляд у него добрый, сочувственный. От такого Тёма чувствует себя максимально жалким. Тогда он улыбается впервые, через силу, для него, хотя выходит всё так же ломано и неестественно, а ещё больно — не до конца контролирует дефектные мышцы. Тогда «генерал Лебедев» превращается в хриплое, почти тёплое «ВалентинЮрич, вы паникёр. Это всё от работы.» Карусель прошлась по девятому кругу Ада, соскочив на десятом. Чужая забота встаёт поперёк, между рёбер. Ему страшно, так страшно, что он не знает, что с этим делать. И кажется, его тошнит где-то в ванной после очередных беспорядочно запиханных в глотку таблеток. Голова раскалывается, не осознает реальность, только гудит невозможно всё вокруг и плывёт пятнами цветными. Вроде обычное дело, он знает, что хер там ему вернуться к обычной жизни со списком заработанных осложнений после болезни. Слышит голос как из-под воды, глухо, не отчётливо. Из глаз брызжут солёные слёзы, не от боли, от обиды, не выходит окончательно заткнуть себя, не получается. Он не понимает почему. А Лебедев без всякого чувства стыда и брезгливости, как есть, помогает ему подняться, набросив халат на плечи тянет к дивану. Где он долго приобнимает его одной рукой, говорит хрипло, негромко — успокаивает. Гладит по спине и твердит, что всё будет хорошо. Пока Артём не срывается не рыдает. Слёз нет, но дрожит неровно всем телом, скулит тихо, приглушенно, вцепляясь руками в чужую рубашку так, будто это его последний шанс на жизнь, единственное дорогое ему существо на всей огромной семимиллиардной Земле. Тогда он впервые, после того, как прекращает трястись беззвучно, выдаёт тихое, жалкое, по-детски наивное: — Валь, я чаю хочу.