ЖЕНИТЬБА СОВЕРШЕННО НЕВЕРОЯТНОЕ СОБЫТИЕ В НЕСКОЛЬКИХ ДЕЙСТВИЯХ Писано в 1833 году. Переписано в 2018 году. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Гуро Яков Петрович, купеческий сын, омега на выданье. Оксана, сваха. Гоголь Николай Васильевич, писарь Бинх Александр Христофорович, полицмейстер Ковлейский Михаил Алексеевич, титулярный советник Данишевская Елизавета Андреевна, графиня, близкая подруга Гуро Бомгарт Леопольд Леопольдович, доктор Пушкин Александр Сергеевич, друг Гоголя Яким, слуга Гоголя(Российская Империя, Петербург, 1831 год)
— Яков Петрович, ну Яков Петрович, да погодите же. Родимый, сил нет моих, так умаялась, что с лица румянец сошел. — Уйди, не до тебя сейчас. — То есть как это уйди? Ради тебя старалась, а ты — нате — уйди! Весь Петербурх ради тебя оббегала, а вон оно как! Уйди. Яков Петрович Гуро, сын купца третьей гильдии, помершего без малого десять дней назад, скорчил приставучей свахе такую рожу, что и сказать неприлично. Оксана только и вздохнула в ответ, уж сколько людей женила, а такого случая не было. Вроде и пригож собой, и ростом вышел, и образование недурное, а как рот раскроет, креститься остается, да и только. — И по какому такому закону я замуж идти должен? Где это написано? Не пойду! — Яков Петрович сердит и не видит причин скрывать этого. Жил себе, горя не знал, с отцом торговлей занимался, чтобы дело его перенять со временем, а стоило одному на этом свете остаться, тут же налетели со всех сторон! — Ну ты сам подумай, право слово, что говоришь? Что люди скажут? — сваха так и села. Совершенно нонче омеги стыд потеряли, а все влияния эти зарубежные. В салонах собираются, стихи читают, тьфу, срам какой! — Ну хоть вы его образумьте, Елизавета Андреевна. Вкратце стоит объяснить, что происходила вся эта сцена в доме во Флюговом переулке Петербурга. Принадлежал этот дом до недавнего времени Петру Степановичу Гуро, почившему, к несчастью, в прошлый вторник поутру, оставив своего единственного сына наследником. Мать Якова Петровича преставилась за несколько лет до этого, и она вовсе не учила своего ребенка подобному поведению. Если бы не ее кончина, давно бы омегу пристроили в пару какому-нибудь купцу или того почище — дворянину, а так Петр Степанович пустил это дело на самотек, и сейчас Яков находился в том возрасте, о котором в народе говорили «не первой молодости». Яков Петрович, после похорон размышлявший, как поступить с двумя лавками, постоялым двором, судами и работниками, вовсе не ждал, что в дом его заявится сваха и так напористо начнет предлагать свои услуги. Гуро даже велел ее не пускать, но тут в игру вступила его старая подруга Лизавета Андреевна, ныне графиня Данишевская, которая в ролях общественных разбиралась отлично, как и в сложном характере Якова. — Ну тише, тише. Садитесь уже, Яков Петрович, чай пить, а то остыл совсем. Варенья возьмите, успокойтесь, — Лизавета была чрезвычайно мудрой девушкой, в лоб она никогда ничего не говорила, но своего добивалась всегда. Гуро до сих пор не мог взять в толк, как она, простая мещанка, вдруг графа не только встретила, но и на себе женила. — Никто вас насильно замуж выдавать не станет, у вас своя голова на плечах есть. Вы горячку не порите, на сваху не кричите, она тоже не просто так все это говорит. Живем мы в мире непростом. Что нам, женщинам, что вам, омегам, в нем роль уготована не сладкая, если с умом к этому не подойти. Вот вы замуж идти не хотите? — Не хочу и не стану! — Яков нарочно сел к Оксане спиной, руки на груди сложил. Не до этого ему. У него книга доходная не сведена, расписки не проверены, какая ему свадьба, помилуйте. — А коль так, то и не надо. Сваха к тебе ходить станет, ты ей целковый дай, и пусть женихов ищет, а сам женихов этих отваживай. И прилично все, и довольны все, ну, а коль, может, приглянется кто… — Вовек этому не бывать! — осознав, каким наилучшим образом все устроилось, Яков Петрович повеселел, голос его стал мягче. Сейчас он больше размышлял, куда заносить расход на сваху, чем о возможности такой сомнительной парой обзавестись. — Ой, не загадывайте, Яков Петрович, все в мире случается, а любовь и вовсе никаких указаний не слушается. — Вам-то об этом знать откуда, любезная моя Лизавета Андреевна? — ироничен Гуро порой чрезмерно. Кольнет, бывает, словом, а сам глазами хитрыми смотрит, зацепило человека это или нет. — В книгах пишут, красиво так, с чувствами такими. Хотите, почитать дам? Вам не помешало бы, на лицо вроде молоды, а внутри совершенный сухарь. Недавно прочла прелестную повесть, называлась «Ночь перед рождеством», вы бы знали, как там все описывалось… — Сжигать такие книжонки надо, которые вам головы запудривают ерундой всякой… А, ты здесь еще… — Гуро на сваху обратил внимание, которая все еще сидела позади и слушала, как господа беседуют. — Иди, ищи своих женихов, черт с тобой. Только не слишком много, одного-двух, да не рябых каких-нибудь, приличных, и чтоб не пьянчуг, и не разгильдяев, и… — Для того, кто замуж идти вообще не собирается, у тебя требований удивительно много, — Данишевская смеется. — А ну как скоро будем на твоей свадьбе гулять? — Поглядим еще. Отдавая деньги Оксане, Яков ощутил, ему показалось, как двинулись колесики гигантского механизма, испокон веков превращающего одиноких в пары. Но не сегодня, не сегодня. *** Два дня и один час спустя. — Мне ли вам говорить, Николай Васильевич, как меняется жизнь после женитьбы. Мы с Натали души друг в друге не чаем, ничего большего и желать не могу… — Полно вам, Александр Сергеевич. Вы с Натальей Николаевной только в марте поженились, а вот вы поживите с ней годков так пять-десять, там по-другому говорить будете. У Пушкина была одна привычка, которая часто раздражала Николая. Когда он не творил, он приезжал к нему без предупреждения и втягивал Гоголя в такие истории, в который тот сам никогда бы не попал самостоятельно. Николай Васильевич только-только получил какой-то вес и имя в литературном мире, уверенность в себе обрел какую-никакую, и вдруг Пушкин влетает к нему в комнаты, что занимал он со слугой, и сообщает, что юному Николаю пора бы остепениться и найти себе омегу, дабы прилично выглядеть в глазах общества, а также поправить немного его материальное положение. Это в двадцать два года-то. — Вы, любезный Николай Васильевич, напрасно так говорите. Понимаю, ваша чувствительная натура представляет все куда возвышеннее, например, что вы встретите свою судьбу на балу или званном ужине. Но, поверьте, свахи куда эффективнее… — до них доносится звонок в дверь. — Помяни же черта. Вот и она… Оксана недовольно смотрела на Николая, хотя и ничего не говорила. Таким молодым не угодишь, ищут не пойми кого. А сами? Писатель. Что это вообще за служба такая? Она понимает, когда чин есть какой аль торговля, а кто такие эти писатели, не разумеет. Александр Сергеевич, уважаемый поэт, с самим государем знаком, а все одно: то в ссылке, то в немилости. — Здравствуй, Оксана, что расскажешь? Что за омег нашла, про каждого по порядку да обстоятельно, — Пушкина совершенно не волновал тот факт, что Гоголь ему согласия никакого на решение судьбы его не давал. Два месяца в браке давали Александру основание думать, что все в мире желают такого же счастья. — Омег, как же! На выданье их немало сейчас в Петербурге, да думаете многих из них писарь интересует? — Оксана прямо в лоб говорила как есть. — Что ты несешь, сумасшедшая. Николай Васильевич — известный писатель. Ты-то читать не умеешь, оно понятно, но другие-то умеют. — Не знаю ничего. Если он служит писарем, то писарь и есть. А всем нынче подавай дворян, да с чином поважнее. И капиталец чтоб был. — Так что, не нашла никого, что ли? — Да есть один, купца третьей гильдии сын, да только к нему люди уж поважнее сватаются. Коль интересуетесь — расскажу, мое дело малое… — Не нужно, — Николай все же слово свое решил вставить. Неприятно ему все происходящее было, но против Пушкина он что-либо сказать пока боялся. — Нет уж, говори, а там посмотрим. Сваха плечами пожала, уселась на табурет и рассказала, приукрасив везде где только можно, про милейшего юного омегу Якова Петровича Гуро, чей нрав так мягок, а голос тих, что весь свет обойди, а таких не повстречаешь. Николай слушал ее и все сильнее уверялся в том, что идея Александра Сергеевича не так, в конце концов, и плоха. Он еще не знает, но очень скоро о своей уступчивости Гоголь пожалеет.