За мгновение до...

— Северус! Крик казался эхом. Он почти не понимал, что зовут именно его. От многодневной концентрации без отдыха могли и галлюцинации приключиться. Тем более звали его голосом заумной, невыносимой зазнайки Грейнджер. Стоп на этом месте! Снейп мог тысячу раз запутаться. Мог быть человеком на грани смерти. Может статься, и как шпиона его разоблачили. Но ни в одном из этих случаев мисс Грейнджер не могла обратиться к преподавателю так фамильярно, то есть по имени. На это существовал общепринятый профессор. Или конкретнее — профессор Снейп. Однако шутки у воображения были совсем не смешными. Если он и задумался бы о поддержке воображаемого друга, то представил себе Лили. А в качестве назойливого видения пришел бы скорее всего Поттер, который, как и Грейнджер, находился в бегах. Девочка обладала колоритной внешностью. Сейчас именно ее волосы трепало ветром. Эти впалые от голода и лишений щеки покрывали грязь и пепел. И гнусаво-писклявое карканье изрыгал ее подвижный рот. Ротик, который все еще умел складываться в улыбку счастья, когда она бывала спокойна за друзей. Как ни странно, Снейп именно сейчас, когда время стремительно сворачивалось в темную точку, когда абсурд и нелепица этой проклятой войны достигли апогея, к собственному удивлению, готов был услышать, что она хочет ему сказать. Между тем, ее здесь быть не могло. Это помешательство сыграло злую шутку. Надо же, попытался, как лет десять уже не пробовал, взглянуть на ситуацию глазами совершенно иного человека. А чего было ожидать? Точка ее зрения была известна, наработана чаяниями величайшего стратега. Он мог проговорить любую обличительную речь за нее, озвучить любой выход из положения с большой долей вероятности. И нечего было воображать ее сейчас. Она лишь казалась всегда самой благоразумной из золотой троицы. И все же, когда она приблизилась и встала, уперев руки в боки, обратился машинально. Банально до слез. Феноменально пошло, как и само событие. — Что вы здесь делаете, Грейнджер?!

***

Министр магии восьмидесяти лет отроду, прославленная Гермиона Грейнджер сидела на полу, прислонив седеющую голову к колену мужчины. Конечно же она могла делать так. Она много чего могла себе позволить и ровно такому же количеству ограничений подчинялась. Собственно, поэтому славное колено, прикрытое черным бархатом домашнего халата, помпезного как театральная занавесь, принадлежало Люциусу Малфою. Не трудно подсчитать, сколько лет ему стукнуло. Мистер Малфой по старости был похож на собственный гипсовый слепок, из которого выкачали всю жизнь. От былой живости остались одни глаза, которые и в лучшие времена смотрели холодно. Правда роскошь шевелюры, пожалуй, стала еще заметнее. Платиновая материя, не утратившая цвет, а лишь его углубившая, лежала монолитом на плечах. Малфой поглаживал почти полностью седые кудри женщины. Пасторальность сцены портило лишь одно обстоятельство: для стороннего наблюдателя этого не могло быть. Это и было их собственным персональным сном. — Что на сей раз тебя так озаботило? Ты прибежала, словно вернулась та молодая женщина, которая за совет готова была на все. — Так-то уж и на все? Я просчитала все вероятности с помощью формул арифмантики. Я только того не учла, что существует настоящее чудо: любить и влюбиться. Внезапно, неотвратимо. Лю, я поняла, что все это время было не так! — Звучит, будто ты выжила из ума, крошка моя, — он усмехнулся. — Скоро я сдам пост, — она будто выпустила целый монолог минуты на три. Значит, еще не решилась говорить. — Тебя не устраивает преемник? — Скорпиус впитал лучшие качества вашей семьи, а худшие удивительно ловко маскирует. Я не сомневаюсь, что на данном этапе именно он укажет магическому сообществу правильный путь. — О, брось, ты не на трибуне! Я рад, что этот карьерист тебя не раздражает. Но ты хотела поговорить о Скорпиусе? Вряд ли! — Совершенно верно! Знаешь, каждый министр магии имеет после отставки право на одно желание. Это может быть что угодно, в меру магических и человеческих возможностей. — Какая щедрость! Я люблю исполнять свои желания. И довел это искусство до совершенства. Ко всему прочему, разве я не исполнил сотни твоих желаний таких странных порой? — В том-то и дело, что я поняла, чего хочу и получу именно этим способом. — Понятно, что не меня… — высказался он задумчиво. — Я теперь осыпаюсь, когда слишком сильно шевелюсь. — Злодей! Сколько раз я договаривалась со своей совестью за это свое хочу! А ты никогда не любил меня. Я не чувствовала этого. У тебя никогда не хватало смелости разрушить что-либо ради нас. Будь то семья, карьера, общественное мнение… Гордец! Подобные пикировки стали занимать стареющих магов совсем недавно. Они вносили остроту и новизну в повседневность их длительного адюльтера. Поэтому Гермиона и не поморщилась, слушая продолжение ответа. — А разве это не высочайшее проявление любви? Не нарушать хрупкого равновесия. Любовь — созидающая сила. Она должна питать, а не разрушать. И, да, я любил свою жену. Я люблю тебя за особенное счастье, которое ты даришь только мне. Ведь я ни на минуту не сомневаюсь, что и ты любишь своего мужа. — Что сказать, Люциус, твоя прозорливость меня до сих пор пугает! Я хотела поговорить именно об этом! — Любовь — это начало, середина и конец любого пути. Воистину! — Так вот… Я поняла, что нам всем не помешает спасти Северуса. Как мне кажется, это станет ключевым моментом на пути к нашей победе. — Сокровище мое, мы и так победили, точнее, вы победили. С Северусом или без получилось довольно мило. — Но мне кажется… Мне хочется… Это несправедливо! — Ого, моя богиня логики капризничает! Она хочет! Что за денек?! А ты часом не распознала на склоне лет, кто был тем единственным, запершим твое сердце в черный сундук? — ответом послужила красноречивая тишина. — В таком случае душегуб унес ключ на дно могилы. А ты, милая, впала в старческий маразм! Предположим, тебе удастся получить в качестве исполнения желания маховик времени. Ты яростно намотаешь много тысяч оборотов и явишься перед героем некой старушкой феей с алой розой наперевес. Насколько я еще помню, Северус начнет с петрификуса, а закончит сывороткой правды. И бог весть к какому выводу придет этот монстр, заключенный в оковы собственных иллюзий о добре и зле. — Мда… Я считаю, что появляться надо в привычном виде. Ты абсолютно прав! — Я всегда прав!