***
Гермиона все еще не теряла решимости прорваться «туда, не знаю куда». Северус беззастенчиво обвивал ее своими длинными руками, прекрасно понимая, что они далеки от эпицентра событий и вряд ли попадутся кому-то на глаза. — Отпусти! Там люди гибнут! — И ты можешь… — обычное красноречие изменяло ему, слова терялись, как вода впитывается в сухую землю. — Не факт! — Хорошо. В таком случае, вероятно, погибну я! Формулировки вылетели сами собой. Подобные речи редко являются следствием осознанного выбора. Ситуация рвалась из-под контроля. Поэтому попытки восстановить шаткое равновесие приобретали отчаянные формы. Она вдруг вытянулась в струну, застыла, а потом выскользнула из рук и села на пол. Совсем не глупый мужчина — Северус Снейп, чей эмоциональный диапазон никогда не равнялся диапазону ложки, понял, что она попросту надломилась. На одну чашу весов жесткой рукой судьбы были положены — дружба, преданность, справедливость, гипотетическое всеобщее благо, в конце концов; а на другую — любовь. Одна только любовь и ничего больше. Чувство невыносимой пустоты, что наступит за потерей, уже переполняло ее. Северус узнал себя. Эта сцена никогда не уходила достаточно далеко, чтобы не извлечь ее при каждом удобном случае. И он действительно искренно не хотел умирать (это тоже), он не хотел бы, чтобы она испытала эту участь. Она не должна была пережить потерю. А ради такой цели все средства хороши. — Ладно, — произнесла она тихо, не спеша вставать и действовать. Картинка приобретала форму, цвет, глубину и резкость. Кто был сейчас перед ним? Разве это была она? Та ли это Гермиона, что знает ответы на все вопросы? Неудержимая, не чуждая эксперимента, открытая, радостная, которую он полюбил вопреки всему, прежде всего здравому смыслу и тому, что пыталась диктовать совсем другая Гермиона, лихо ввернувшая его в какую-то свою игру, словно центральный винтик. — Ладно, — эхом отозвался он. Вдруг воображение услужливо преподнесло безрадостную, но правдивую историю: он вновь погибал там. В гуще ли событий или неравной схватке с Повелителем, защищая тех, кто дорог. Внезапно стало ясно, как белый день: он любил. Но любили ли его?.. Обе они по-своему боготворили его. И каждая считала своим долгом сохранить ему жизнь. Но не ради него самого, а ради себя. И эта алчность уже сквозила в юной Гермионе. Она сдалась и не смогла настоять на своем, одновременно задев одно из его самых развитых чувств — болезненное, гипертрофированное чувство долга. — Итак, я не знаю, куда идти, — признался он. — Тогда осторожненько поищем, — просияла Гермиона. Она любила хоть малую, но славу; промежуточную, но победу. А Северус с облегчением решил еще немного побыть ведомым. Возможно это была его стезя. А тогда и сопротивляться нечего. Он подал руку. Несчастные влюбленные, словно прогуливаясь, пошли в сторону центрального входа. Верхние этажи замка пустовали. Не осталось малодушно прячущихся. А бой, скорее всего, велся на просторах Большого зала и внутреннего двора. — Слышишь, как тихо? — прошептала она невольно. — А ты бы уже хотела показать меня всему миру, отвечать на совершенно ненужные вопросы, и, возможно, обороняться? Ведь я бежал на глазах у всех. А теперь прогуливаюсь в обществе умницы Грейнджер, не иначе как бессовестно применив Империус. Учти, — Снейп перевел дух, — нам с тобой пока не стоит показывать, что мы заодно. — А когда? Я сумею тебя защитить! — пропела она игриво. — Не сомневаюсь. Но я не хочу знать цену этому подвигу, — обрезал он зло. Только ребячества ему не хватало. Оптимизм Грейнджер, конечно, был самым страшным ее оружием. Прискорбно, что она направила его по незнанию на союзников, а не на врагов. Северус, как никогда, мечтал стать кем-то другим. Вот бы взять и без оборотного выпасть из памяти многих сотен человек, что имели о нем собственное мнение, чаще всего превратное. Во дворе, совсем недалеко от входа, они увидели сражающихся. В тишине, пронизанной напряжением, две плазменных дуги щедро посыпали землю жирными кляксами, испаряющимися на месте. Со стороны Волдеморта исходил красный поток — напористый, извивающийся. Действия палочки Гарри отмечал нестерпимый голубой свет, режущий глаз. Они ничего не произносили вслух, лишь стонали и рычали, пытаясь собрать последние силы для атаки. И непонятно было, как мальчишка держится. У него в принципе не было шансов, если только он не тот самый, «избранный». — Почему ему никто не поможет? — процедила сквозь зубы Гермиона: повышать голос не было надобности. — Потому что это — их бой, — попытался объяснить Снейп, но совсем не убедительно. К сожалению, в этот драматический момент она не признавала авторитетов, кроме собственного. Опыт и сила брали верх над азартом боя и верой в справедливость. Красный перевешивал. Гудящий поток концентрированной энергии почти достиг кончика палочки Поттера. И в этот миг слабый луч Дисцендио (первого пришедшего на ум заклинания) врезался в чужой бой. Сражающиеся пошатнулись. Гарри встал на одно колено. Злодей удержал равновесие и направил свой взор в ту сторону, откуда пришла досадная помеха. Чтобы послать такую будничную в собственном обиходе Аваду концентрации не требовалось. Все на свете имеет скорость, и последствия. Траектория движения зеленой вспышки пошла трассером, словно в замедленной киносъемке. Надо только сделать шаг… Грейнджер чувствовала себя не просто уставшей и старой. Она ощущала себя высохшей тысячелетней мумией. Маховик в ладони пульсировал маленьким сердцем воробья, горел раскаленным углем. Она вновь должна была отскочить назад. Отвертеть время, словно размотать клубок ниток. И начать сворачивать его вновь. Задуманный шаг обещал разомкнуть бесконечный бег по кругу… Северус почувствовал, как сбилось дыхание. Он силился набрать воздух и не мог. Да и звуки долетали искаженными, а полет мысли опережал события на полшага. Он видел, как черноволосая фурия-Грейнджер, ничуть не менее безрассудная, чем в юности, рвется наперерез смертоносному лучу. Почему Авада отметилась красным? Мысль пронеслась фотоном света. А палочка в руках Темного Лорда… Она ведь похожа на палочку Дамблдора. Палочку, напоминающую указующий перст, узловатый и зловещий, как рука самой Смерти. Странно. Старик никогда даже не пытался намекнуть, что в его руках мощь Бузинной палочки. Или он сотню раз говорил об этом, но так, что услышать его было невозможно. А следствием было — невозможность и бесполезность сопротивления. Он понимал, что Гермиона вновь вращала маховик с ослиным упорством отсрочивая неизбежное. Мир виделся искаженной фантасмагорией. Северус передвигал ноги с великим усилием. Не шел по земле навстречу гибели, а сама земля проворачивалась под ногами исполинской громадиной. Неизвестно, сколько жертв предполагалось на этот раз. Если он успевал, то обе Гермионы оставались живы, а Гарри с Божьей помощью выскакивал из-под этого состава. Оставалось уповать, что все разрешится победой сил света. Ведь они разрушали, в конце концов, только траектории собственных судеб.***
Гермиона надеялась… Она так надеялась, что успеет предупредить смертоносный луч, что даже не заметила собственной гибели! Это было… никак. Не жарко и не холодно, не больно, как если бы ее размозжили или задели режущим проклятием. Не лед яда по венам, не оглушающая боль пламени. Все оказалось терпимо и в обозначениях не нуждалось. Впрочем, смерть имела скорее приятные черты собственнических объятий. Ее окутывали тепло и уют, принимающие постепенно форму крепких рук. Она знала эти руки. Нет, не любила, не помнила каждую венку и шрам на них, но это определенно была память тела. В общем это был не Снейп. Хм… Крупные, совсем не похожие на аристократические, руки Люциуса тоже не походили по ощущениям на эти объятия. Да и было ли что-нибудь еще, кроме странной спеленывающей тесноты? Она догадывалась, что смотрит невидящим взглядом в пустоту, которая на глазах уплотняется, превращаясь… Ее прошиб пот, нервная дрожь, давно забытое и испытанное лишь однажды чувство абсолютной похоти, переходящее в истому и блаженство без лишних движений. Оставалось только упиваться бессовестно густым духом цветочного меда, соленого ветра, солнца, янтаря и прохлады утренних рос. Она хотела бы узнать, кто сочетает в себе столько совершенных черт, но не знала можно ли. — Ну тише, тише… Некто собирал губами влагу слез с ее щек. Она догадалась, что уменьшением четкости зрения обязана прежде всего своим слезам, брызнувшим сами по себе при его появлении. — Хо-хорошо. Я постараюсь, — говорить с этим собеседником было легко и приятно. — Ты уж постаралась, — пожурил он по-отечески. Внезапно она сумела сконцентрироваться настолько, что слезы вмиг высохли. Лицо мужчины находилось достаточно близко. Он немного ослабил хватку, но все еще придерживал за плечи, ограничивая и контролируя. Миндалевидные, чуть раскосые глаза и высокие скулы — наследие смешения черт знает каких кровей. Хищный нос с изящно обрисованными ноздрями и крупные мужественные губы. Сомнений больше не было. — Долохов! — взвыла она, не зная радоваться ли находке. — Иногда, — он неопределенно пожал плечами. И правда, тот Долохов был не менее прекрасной, но бледной копией этого божества, чье лицо обрамляли темно-русые кудри по лопатки будто подернутые пеплом. Она вновь не узнавала его. — Ты не человек. Но кто? — спросила она серьезно. — У меня много имен. Я не прислушиваюсь. Когда меня зовут, делают это сердцем. — Смерть? — она впервые предполагала наобум, не зная ответа. — Разве ты мертва? — продолжал незнакомый Антонин. — Откуда мне знать? Я ведь не умирала раньше. — Точно так же я могу спросить: откуда тебе знать, не умирала ли ты разок во сне, — парировал он с нажимом. — В таком случае, не вижу смысла перепираться. Я каким-то образом выпросила помощи у кого-то сильнее себя и, вполне возможно, сильнее всех находящихся здесь магов. Но что я собиралась попросить? Не помню! Существо похожее на Долохова расхохоталось в голос. Подрагивали пружинки упругих локонов. Зубы блестели влагой. Она точно сказала бы, что этот был моложе того, напряженно ждущего помощи в собственном доме. За спиной странного собеседника умопомрачительным веером распустились графитово-серые гигантские крылья, затмив все пространство вокруг. — Жить. Жизнь. Я хотела жизни! — воскликнула она, не помня себя. — Для кого же? — спрашивал он сурово. — Для них… Мне кажется, — продолжила она с жаром, — их ждет счастье. — Ох, это такой спорный вопрос, — «Антонин» подпер кулаком подбородок. И пусть морок со всеми прелестями ангельского облика, преображением молодости и сияющим совершенством не спешил рассеиваться, она была более чем уверена в том, кого видит перед собой. Потому что именно она давала ему имя и она владела им и сочиняла его для себя тоже она. — Но, если я захочу?.. — Вот именно! — он опустился на колени, пряча лицо в ее руках, обдавая их жарким дыханием, осязаемый и живой, а не бесплотный дух на побережье много дней тому назад. — Теперь я понимаю. Мне удалось. И я спасла не только Северуса, но и себя. Нас ждет удивительный новый мир. А злодей уже рассеялся, как туман поутру. Но кое-что меня смущает. — Что же? На сей раз он устроился по-турецки, уютно обнимая себя крыльями и глядя в лицо снизу вверх. — Какого черта я делаю тут с тобой? Живая и, в то же время, наверняка, нет? Почему я чувствую все во сто крат острее? Зачем я придумала именно тебя? Что заставляет мое воображение раз за разом воспроизводить эти черты? — Столько вопросов! А все сводится к одному. Подумай, стоит ли так упорно считать себя демиургом? Разве любовь — не лучшее, что можно придумать? И я предлагаю тебе свою! Трижды говорил тебе. Но я терпелив… Гермиона попыталась воззвать к здравому смыслу, задать еще парочку невероятно важных вопросов. Но все пазлы головоломки внезапно сложились. Ее настигло откровение по мощи своей соперничающее только с первой любовью. Это была последняя любовь! Чувство за пределами восприятия. Возможно, так и бывает, когда тебя любит мятежный дух или сама Смерть. Но это трудно поддается осмыслению, потому что на такой союз со стороны не взглянешь.***
Снейпа било крупной дрожью. Он черным коршуном склонился над Грейнджер, пытаясь защитить ее. Но от чего? Они ушли с линии огня. Поединок возобновился. Во время возобновленного сражения старшая палочка дала фатальную трещину, не желая подчиняться воле того, кто не являлся ее владельцем. Он не мог оторвать взгляда от зрелища. Ведь в его руках была теплая, родная, все еще живая, бурно сопротивляющаяся Гермиона. Но там была еще и другая: решительная, суровая. Высокий лоб избороздила вертикальная морщина, а цвет волос подернулся инеем седины, проступившим несмотря на маггловскую краску. Прерывая потоки заклинаний, та Гермиона деловито шагнула вперед и выбросила перед собой руку с зажатой в ней палочкой. Магическая сила, направленная ею в пылающий огонь поединка столкнулась с двумя другими. Сполох оказался такой мощи, что тело, отдавшее себя магическому потоку попросту развоплотилось. Он видел, как вспыхнул на миг ослепительным светом контур ее хрупкой фигурки, а потом она исчезла. А после, сквозь радужные круги в глазах, ему показалось, что отблеск накрыло серым покрывалом. И ему стало так спокойно, как в жизни еще не было. Все встало на свои места. Логика и лирика, отчаянная жертва во имя справедливости и совсем не кичливый шаг. Та Гермиона, что пришла к нему так внезапно и неожиданно, отошла в тень, наполнив его перед тем светом новой надежды и любви. Выбор сделан. И этот выбор, как бы то ни было, принадлежал только ему. — Северус, пусти! Ну, отпусти же, — кряхтела девчонка придушенно. — Все позади! — Неужели? — поинтересовался он с сарказмом, весьма живо представляя, сколько всего впереди. — Ну, я не вижу только одной брюнетки. Была и пропала. Она тоже бросилась защищать нас. Это было видно. Но Авада Кедавра не рассеивает тело, как если бы… — Ну и зануда же ты! Северус Снейп наклонился и на глазах у всех зевак прервал ее монолог поцелуем.