Право Первой Ночи

       Балдахин над кроватью был задёрнут, создавая тёплый кокон уюта, в котором сладко спала Рей. Ункар никогда не давал ей одеял — по ночам она сворачивалась клубочком, засовывая кулачки в самое тёплое место — подмышку. Девушка в отчаянии лежала без сна, стараясь хоть как-то скоротать холодные ночи. Проснувшись в постели барона, она подумала, что видит сон. Вышитое ночное небо над головой выглядело фантастически, и вокруг было тепло — теплее, чем когда-либо. Всё, что окружало её, было мягким, и ни одна косточка не болела и не ныла от слишком долгого соприкосновения с землёй или деревом. Между ног ныло и саднило, как будто Рей несколько раз лягнула лошадь. Живот был весь липким от засохшего семени. Возможно, это был не сон. Возможно, она была в аду или чистилище, поскольку была грешницей. Было так тепло… Рей села на кровати, укрывшись одеялом, и откинула занавеску. Огонь погас ночью. Угли светились в тусклом сером утреннем свете. По их медленному тлению она поняла, что осталась одна. На подушке напротив неё лежал грубо связанный пучок полевых цветов. Рей недоверчиво уставилась на него. Бен много раз срывал для неё такой букет, когда был маленьким мальчиком — он одновременно собирал сорняки и цветы для матери. Рей бережно хранила его маленькие подарки, даже когда они высохли и стали хрупкими, пока Ункар со злым хохотом не выкинул высушенные пучки в огонь. Не плачь, малышка Рей, — скажет ей Бен почти насмешливо и нежно. Он сорвёт ей побольше цветов и преподнесёт их вместе с неловким, небрежным поцелуем на тыльной стороне её ладошки. Ночью Бен оставил цветы на кровати. Рей же оставила здесь кровь. На простынях, между её бёдер, образовалось небольшое тёмное пятнышко. Рей ожидала увидеть лужу крови. Казалось несправедливым, что такое незначительное кровопускание вызвало такую сильную боль. Девушка поморщилась, перекидывая ноги через край матраса, её бедра болели, а лоно пульсировало и ныло. Пятно было коричневатым и уже высохло. Выходит, Рей проспала несколько часов. Она задалась вопросом — не видел ли слуга, который заходил, чтобы поддерживать огонь и убирать уголь из очага, её — обнажённую и спрятанную под тяжёлыми занавесками балдахина? Испытывал ли он к ней жалость? Если бы этот слуга знал правду — то, что она хотела лечь под барона — он бы её не жалел. Её одежда была разбросана повсюду. Рей собрала её, даже не потрудившись вытереть кровь между ног или семя барона. Она чуть позже искупается в реке, заново крестя себя. До тех пор Рей решила оставить липкие пятна на коже в качестве напоминания — радостного или печального, она не могла решить. Дрожащими пальцами Рей завязала разорванную рубашку на шее. Бен не подарил бы ей новую или шёлковую. Она не молода и наивна, чтобы верить всему, что они говорят. Как и все мужчины, барон дал обещание в темноте и исчез утром. В конце концов, она дала ему то, что он хотел, то, на что он имел право. В ответ Бен (нет, барон, она должна называть его так с этого момента) бросил её на милость мужа. Не плачь, малышка Рей, — напомнила она себе. Все детские игры рано или поздно должны были подойти к концу… Теперь она была женщиной. *** Рей спускалась по грязному склону к деревне, держа подол позаимствованного синего платья, чтобы не испачкать. Винное пятно на нём было никак не вывести, но, по крайней мере, лучше вино, чем кровь. Она вернёт платье дочери Павы, наденет на себя коричневые, невзрачные лохмотья и вспомнит своё место. Проходя мимо первого деревянного домика, Рей почувствовала, как чьи-то глаза прожигают её из-за проёма дверной рамы. Шея девушки полыхала от стыда. Односельчанин, должно быть, смотрел на неё с жалостью. Барон продемонстрировал жестокость перед Богом и крепостными, обеспечив Рей образ невинной, беззащитной перед хозяином, овечки.  — Ваш муж арестован! — крикнул мужчина вслед Рей. — За мелкое воровство. Рей обернулась. — Что? Мужчина указал на пригорок, где проходила её свадьба. Расфокусированный мутный взгляд крестьянина задержался на Рей. Рей развернулась и припустила через скопление маленьких грязных домишек, по дороге оттолкнув дочь Павы (решив позже объяснить, что произошло с её платьем), и побежала по просёлочной извилистой дороге. Ункар Платт стоял в тяжёлой дубовой колоде, согнувшись вдвое и выкрикивая проклятья. Как только он заметил Рей, его землистое потное лицо побагровело, он выплюнул бранное слово, оскалив зубы в звериной ухмылке ненависти. — Чёртова ведьма! Рей застыла как истукан. Между ней и её новым мужем никогда не было любви, но она испытывала необъяснимое желание помочь ему — христианское милосердие, свойственное законной жене. Теперь же Рей отпрянула в ужасе. Ункар всегда был ей отвратителен и противен, но теперь же он просто лопался от ярости. — Как ты его обманула? — орал Ункар истеричным высоким голосом. — Твоя пиздёнка не такая уж редкость! Как ты это провернула, чёртова ведьма?! От Рей исходил резкий запах железа и мускуса, перекрывая запахи грязи и пота, висящие над деревней, как плотный туман — Рей пахла грехом. Мясистые ноги Ункара были пропитаны кровью, его брюхо было распластано по земле. Нижняя половина его тела безвольно повисла, как будто его ноги и таз были раздавлены и бесполезны; его глаза выпучились от боли и ярости. Рей вспомнила обещание Бена отрезать гениталии Ункара, сказанное с небрежным высокомерием, как будто барон давно уже привык к насилию. Она едва вздрогнула. Какая-то дикая и необузданная часть внутри неё донельзя обрадовалась этому щедрому и страшному подарку. От нервов живот Рей словно свело судорогой. Она поняла, что никто не смотрит на неё с жалостью — все смотрят на неё с недоверием. Когда Рей повернулась на каблуках и побрела прочь, запнувшись о подол слишком длинного синего платья, Ункар без слов завыл ей вслед, обезумев от боли. *** Трясущимися пальцами Рей заперла дверь в дом Ункара. Деревянная задвижка не выдержит, если толпа разъярённых односельчан явится по её душу, чтобы сжечь Рей на костре. Она с ужасом огляделась по сторонам в поисках чего-нибудь, чем можно было бы забаррикадировать дверь. Прижавшись к очагу, Рей присела и обхватила руками колени. Она не могла покинуть участок земли, на котором родилась — такова участь крепостной. Она не могла сбежать в поместье и молить о пощаде — Рей слишком горда для этого. Она сидела в ожидании и задавалась вопросом, уберёт ли кто-нибудь мёртвое тело Ункара? Истечёт ли он кровью или его притащат обратно в дом, живого, но искалеченного? *** Поздно ночью она услышала стук копыт по мягкой, влажной от дождя земле. Никто не ездил верхом по деревенской дороге — только барон и его вассалы. Рей не боялась самого барона, она боялась того, что с ней сделают жители деревни, если они подумают, что она околдовала его. Девушка открыла дверь. Барон оставил своих людей снаружи. Он выглядел как великан, забравшийся в пряничный домик. Когда Рей заперла за ним грубо отесанную дверь и они остались одни, Бен обнял её. Рей боролась с его железной хваткой на предплечьях. — Нет, милорд! — Мы снова играем в эту игру? — спросил мужчина, обжигая разгорячённым дыханием её шею. Рей охватило стойкое желание отвесить ему пощёчину. Это было бы изменой. Она сжала кулачки. — Мой муж в колодках! Барон, прищурившись, убрал руки с её талии, как будто ему был неприятен тот факт, что сейчас она будет умолять его пощадить мужа. — Он не платил налоги. Это — воровство. Грудь Рей сжалась — Ункар годами обманывал людей — и старого барона в том числе. Это ни для кого не было секретом, мельнику-вору давно пора было встать в колодки, но его окровавленное тело накрепко засело в голове Рей. Его ноги и пах выглядели так, будто их раздавили, растоптали в бесполезные, скрученные пни. — Его ноги… — Он бежал от меня как трусливый пёс, — после паузы проронил Бен. — Я промчался по нему на лошади. Рей поморщилась, представив копыта лошади, сокрушающие кости и мышцы. Это было жестокое наказание, гораздо более жестокое, чем следовало ожидать за мелкое воровство. — Ты мог затоптать его до смерти! Голос барона понизился на октаву. Он исходил откуда-то глубоко из его мощной груди. — Он жаждал того, что ему не принадлежит. — Ты жаждешь того, что тебе не принадлежит! — прошептала Рей. Она чувствовала, что может упрекать его только шёпотом. Кричать и топать ногами было бы ещё более неуместно.  — Эта земля принадлежит мне по праву рождения, и ты связана с ней! — Барон подошёл к Рей ближе. Его глаза горели почти религиозным пылом, ноздри раздувались, когда он смотрел на неё сверху вниз. Рей вдруг ясно ощутила как ноет порванное лоно и как горят лиловые кровоподтёки, оставленные на её нежной коже. — Ты принадлежишь мне! Будь проклят твой муж! — Ты проклял его! — закричала Рей вне себя от ярости. — Ты искалечил его! — Прошлой ночью я использовал своё законное право… — Барон мягко коснулся её щеки, а Рей с отвращением отвернулась. — Сегодня утром я выполнил свой долг. Рей издала горький смешок. В каком-то извращённом смысле он был прав. Как и его отец и дед до него, ему было поручено следить за соблюдением закона и защищать крепостных, которые трудились на его земле. Они заплатили высокую цену за его защиту — свою свободу. Она могла изменить свою судьбу не больше, чем дерево или корова. — Ты сказал, что защитишь меня, и погубил! — Её голос устало сорвался. Барон выглядел рассерженным. — Он погубил бы тебя. Не только тело, но и душу! Рей отвернулась, схватившись за голову. — Ты владеешь моим телом, какое тебе дело до моей души? — Я… — барон замолчал, и на его лице появилось странное выражение, как будто он осознал что-то, что давно мучило его. Он открыл, а затем закрыл рот, задумчивая покусывая губу. Наконец, он с апломбом провозгласил, как если бы он был персонажем эпической поэмы о любви и трагедии: — Я любил тебя… — Как один ребёнок любит другого! — парировала Рей, вспоминая глупый букет, который он оставил на подушке для неё. Это заставило её щеки вспыхнуть. — Как мужчина любит женщину, если позволишь! — Он горячо прервал её. Его челюсть сжалась, а лицо покраснело. Рей поняла, что он не сердится — его переполняют какие-то другие эмоции. Она почувствовала, как тоскливо засосало под ложечкой. Эти слова не должны были вызвать мурашки, пробежавшие по кончикам пальцев и коже головы, но тем не менее это было так. — Это неестественно. — Я люблю тебя с самого детства. — Бен (он теперь Бен, а не барон) решительно продолжал. — Нет ничего более естественного. — Они сожгут меня! — Её голос звучал нервно. Сексуальный контакт был естественным — все это знали, даже животные, занимающиеся этим — но для барона было неестественно показывать любовь к женщине низших сословий — это было преступно. Такое заявление могло быть сделано только под влиянием колдовства, а колдовство каралось смертью. — Я сгорю за тебя! — Бен потянулся к ней, на его вытянутом лице отразилась тоска. Она знала, что если позволит ему, он снова возьмёт её, прямо здесь, на грязном полу дома её мужа. Грязь запачкает платье, усиливая её стыд и отвращение к самой себе. Рей попятилась. — Ункар назвал меня ведьмой. При этом слове Бен резко замер. — Ты не ведьма. Я… я просто сумасшедший. Рей медленно выдохнула. По правде говоря, он соблазнил её, но обвинят именно её. Она подошла ближе к огню, представляя, как пламя лижет кожу. Сожжение будет куда более милосердно, чем голод, — подумала она. Без мужа она умрёт с голоду, никто не будет жалеть её — ни у кого не было на это средств. — Люди подумают, что ты сошёл с ума. Бен пожевал губу, словно размышляя. Его брови сошлись на переносице. Наконец, он упрямо проронил: — Мне всё равно. Ты будешь моей любовницей! Если бы ситуация не была столь ужасной, Рей посмеялась бы над его детским упрямством: — Ваша жена этого не потерпит. — У меня нет жены, — Бен пожал плечами. — И когда я женюсь, то оставлю её здесь, а тебя — в Йорке. Рей напряглась, почему-то оскорбленная мыслью о том, что у него будет жена — хотя она знала, что он должен жениться, чтобы оставить наследника и пополнить свою казну. Он женится на женщине такого же положения — дочери барона или даже младшей дочери герцога. — В Йорке? — Там ты ни в чём не будешь нуждаться! — обещал Бен. Его голос лился низко и сладко, как мёд или вино. — И я не буду мучить тебя, милая. Рей задумчиво рассматривала свои руки. Что-то прорастало в её животе, как сорняк — надежда. Она не надеялась, что барон был серьёзен в своём ошибочном выборе любви. Любовь была глупостью, о которой слагали песни барды. Рей не надеялась на любовь — она надеялась на освобождение. Она не умела читать, писать и говорить по-французски, но знала законы, которые связывали её с землёй, на которой она стояла. Рей знала, что если сбежит в Йорк — или, вернее, если барон возьмёт её туда и сделает своей любовницей — на год и день, она получит свободу от земли, на которой родилась. Барон пристально наблюдал за ней. Если она откажет ему, то сгорит или умрёт с голоду. Зная это, он жадно ждал её ответа, его влажные полные губы приоткрылись от вожделения. Его бархатный голос звучал тягуче и хрипло. Возможно, он намеревался отдать приказ, но его голос звучал так, словно он умолял её. — Позволь мне обладать тобой не как твой господин, а как твой возлюбленный. Рей снова уставилась в огонь и солгала барону. — Я — твоя.