this is a trick

Остаток дороги они едут молча. Куроо выглядит мрачнее тучи, и трогать его совершенно не хочется. «Я не собираюсь жить в том мире, где тебя нет». Сугавара поджимает губы. Какие-то глупости пубертатные, честное слово. Остановить бы машину и промыть ему мозги хорошенько, по всем пунктам. Начиная с того, что Куроо, вообще, всё ещё с ним. Любые нездоровые отношения — лишь следствие неразрешённых личностных проблем. Куроо верит, что это у него любовь. — Какой же ты дурак, — тихо говорит Суга. Куроо косится в ответ, и его эмоции сродни тонкой ряби на толще воды. Он не отвечает ничего и возвращает взгляд на дорогу. Ладно. Так даже лучше. Сугавара знает, что его не должно всё это задевать, всё, что связано с Куроо, но почему-то задевает. Больше, чем он думал. Больше, чем он думал, его возможно задеть. В конечном итоге они подъезжают к приюту. Куроо сверяется с картой, только заметив очертания здания. — Кажется, приехали. И всё то время, что они приближаются, Сугавару преследует смутное тревожное чувство. Словно помехи в его эфире. Это не шум, это — гул. — Что-то не так? Сугавара, ушедший с головой в ощущения, вздрагивает от голоса Куроо. Они остановились за коваными воротами, поросшими плющом, и сидят в машине уже несколько минут, но Суга этого даже не заметил. — Зависит от того, почему ты спрашиваешь. Куроо пожимает плечами: — Может быть, я нахватался этой твоей сверхчувствительности? Надо что-то ответить, но Суга не может. Слова вязнут на корне языка, оставляя едкую горечь. Есть что-то важнее их «здесь и сейчас». Что-то, что оседает тревогой в животе. Куроо отстёгивается и выходит из машины, закуривает, рассматривая здание. В нём, кажется, не осталось ничего от их разговора, только профессиональная сосредоточенность и внимательность. Суга делает глубокий вдох, выдыхает медленно плохое предчувствие и присоединяется к Куроо. Кованый невысокий забор, поросший плющом, территория сплошь в сорняках и кустарниках. Здание небольшое, с тёмными окнами, и весь его вид говорит о том, что оно давно заброшено. Сугавара слышит незнакомый женский голос, и не сразу понимает, оборачиваясь в поисках источника, что он звучит только в его голове. «Коуши-кун». Почему-то он кажется смутно знакомым, и сердце заходится — нестройно и гулко. — Погода портится, — говорит Куроо, вырывая его из мыслей. Суга поднимает голову, и правда: небо затягивают плотные кучерявые тучи, поднимается тревожный ветер. — Пойдём? Куроо дожидается от него кивка и вздыхает коротко. Ворота закрыты. Им пришлось бы лезть через невысокий забор, но в голову Сугаваре приходит мысль, что где-то с заднего двора должен быть тайный проход. Мысль, по всему, должна быть не его, но почему-то в этот раз ощущается, как забытое воспоминание. Будто что-то всплывает со дна глубокого озера. Медленно, тяжело. Что-то, что пролежало под толщей воды много лет. Что-то, что должно было там остаться. Покойник. — Пойдём-ка. — Суга кивает головой по направлению вдоль забора. — Фокус покажу. Куроо приподнимает бровь на его мрачное веселье, но ничего не спрашивает и идёт следом. Сухая трава высокая, хлёстко бьёт по рукам, пока Суга прокладывает себе дорогу. Гул в ушах, нараставший постепенно ещё в машине, сейчас перебивается детскими голосами. Суга поворачивает голову к зданию, и на секунду на эту реальность накладывается другая: тёплый весенний день, солнце застилает ухоженный газон, несколько групп детей то тут, то там. Сугавара моргает — и видение исчезает. Прохода в заборе там, где он останавливается, нет. Куроо уже открывает рот, чтобы что-то сказать, но Суга протягивает руки и безошибочно отгибает нужные прутья. — Voilà, — всё так же мрачно бросает он и протискивается на территорию приюта. Куроо пробует на прочность другие прутья, но все они крепко приварены и не поддаются совсем. — Как ты узнал? — спрашивает Куроо, когда они проходят несколько шагов. Суга честно пытается найти ответ на этот вопрос в своей голове, но крики играющих детей и этот странный шум на фоне не дают сосредоточиться. Поймать за руку что-то важное. — Я не знаю, — отвечает сипло. — Очень громко. Куроо хмурится ему вслед: вокруг гробовая тишина. — Что же творится в твоей голове? — как можно более беспечно спрашивает Куроо, не ожидая ответа. Суга оборачивается через плечо и усмехается криво. Сюрпризы не заканчиваются: замок на главной двери выломан. Дыра да щепки. — Показательно, — озвучивает Сугавара первое, что приходит ему в голову. — Нам сейчас будто привет передали. Куроо бросает на него внимательный взгляд, задерживая пальцы на раскуроченном участке двери. — Это он сделал? Детские крики становятся тише, женский голос — громче. Не разобрать ни слова. — Он. — Нас там ждут? — Откуда бы мне знать. — Сугавара вздыхает, нервно ведёт подбородком. — Я же не рентген, сквозь стены не вижу. — Никакой от тебя пользы, — скалится Куроо вроде бы расслабленно, расслабляюще. Однако пистолет из кобуры всё же вынимает. Они осторожно продвигаются внутрь по коридору. Повсюду разбросаны бумаги, мелкие предметы, что остались в кабинетах после закрытия приюта. Суга оступается из-за резко накатившего головокружения, хватается за стену и видит яркую вспышку перед глазами: не большой, но и не маленький кабинет на первом этаже, залитый солнцем и предобеденным спокойствием. Большой овальный стол посреди комнаты, перед глазами чистые листы, ручка и несколько цветных карандашей. Женский — девичий даже больше — голос за спиной: «Коуши-кун, а можешь нарисовать…»‎ Конец предложения смазывается белым шумом. — Коуши? Коуши! Куроо громко шипит, трясёт его за плечо, вырывая из видения. Вид у него испуганный. — Я здесь. — Слабо выдыхает Суга, моргает несколько раз. Гул в голове не затихает. — Ага, здесь. Я вижу, — скептически говорит Куроо, достаёт носовой платок. — Держи. У тебя кровь пошла. Сугавара вдыхает рефлекторно глубже и чувствует запах железа. Он прижимает платок к носу и разворачивается, чтобы прижаться спиной к стене полностью. Куроо следит за его движениями, но ещё и осматривается, прислушивается, ожидая чужого присутствия. — Здесь уже никого нет, — гнусаво говорит Суга, запрокидывая голову наверх. — Нам в предпоследнюю дверь. Он указывает рукой в конец крыла, и Куроо прослеживает взглядом направление. Нужный кабинет открыт. — Увидел что-то? Суга переваривает единственный очевидный вывод. — Я был здесь. Куроо хмурится, и залом над переносицей хочется разгладить пальцем. Что Суга и делает, проводя по брови подушечкой напоследок. Куроо привычно теряется от проявления нежности, но быстро берёт себя в руки. — Ты же говорил, что не был. Ещё раз, Коуши, давай так, чтобы я понял. — Не знаю, Куроо. — Он пожимает плечами беспомощно. — Я видел женщину. Сейчас. Слышал её у себя за спиной. Она обращалась ко мне по имени. Но я этого совсем не помню. Куроо хмурится, возвращая взгляд на дверь в конце коридора, думает, думает. Ему всё это не нравится. — Ты слышишь этот звук? — спрашивает Суга на тон тише о том странном гудящем жужжании, которое становится всё громче. — Какой звук? — Куроо явно не понимает, о чём речь, и Суга просто качает головой. Мол, показалось. — Может, мне одному сходить? — Нет. — Суга закрывает глаза на пару мгновений и отталкивается от стены. Рядом с Куроо ему чуть проще становиться свидетелем собственной жизни. Внутри комнаты всё, как в видении, даже стол тот же самый. Стол, а сверху то, что оставил им убийца. Суть назойливого гула проясняется, а к горлу подкатывает тошнота. — Это… — Куроо прищуривает глаза и морщится брезгливо. — Голова Маширо Хаяши, полагаю, первой жертвы. Сугавара закрывает глаза и прижимает кулак к переносице. Виски прошивает острой болью, похожей на мигрень, лицо неприятно немеет, дурнота накатывает волнами, и жужжащие над пакетом с полуразложившейся головой мухи перекрывают весь эфир к чёртовой матери. «Коуши-кун, расскажи мне…» Женский голос, приветливый, ласковый, профессионально-вышколенный, звучит в голове громче, чем всё остальное. Будто бы это важно, что именно здесь они нашли голову первой жертвы. Всё началось здесь. Всё началось с женщины? «…об отце». Суга пытается вдохнуть судорожно, но воздух заталкивается внутрь с большим трудом. Кажется, Куроо что-то говорит. Сугавара пытается уловить суть, но может только смотреть на оставленные на стене размашистые цифры. Кровью.

1 9 2 1 1 6 5 1 8 2 9 1

Следующий грешник. Он предупреждает заранее. Играет с ними. Но продолжает писать грехи шифром, потому что придерживается заданной традиции или потому что не знает, что они уже поняли его замысел? А действительно ли они поняли? — …группе ехать до нас целую вечность, конечно. Хотя бы эксперты нужны, пальчики он вряд ли нам оставил, но кровь со стены проверить надо. Почему-то я сомневаюсь, что это кровь первой жертвы. — Куроо уже успел натянуть перчатки и рассматривает теперь листы, придавленные головой, тянет аккуратно за краешек, вытаскивая самый верхний. — Это записи какие-то рукописные. Чернила поплыли местами. Половины уже не разобрать. Куроо прищуривается, читая, а Сугаваре вдруг становится страшно и не по себе. И это совсем не связано с покойницей. Суга поднимает глаза, уже готовый к… — Коуши. — Куроо протягивает листок растерянно. — Тут же про тебя? Сугавара делает шаг, но ноги будто ватные. Сердце стучит в горле, дурнота и боль сжимают голову, словно металлическим обручем. «Сугавара Коуши». Мелкий беглый почерк, похоже, что женский. «…диссоциация в качестве первичного защитного механизма…» Сугавара протягивает руку за остальными страницами, не отрываясь от строчек. Везде одно и то же, наблюдение, реже выводы; он бегло выхватывает из текста основное. «…выраженная реакция на травмирующее событие, избегает физического контакта…» В голове каждое слово озвучивается её голосом. Сугавара слышит и детский смех, крики, но где-то совсем далеко. «…изоляция аффекта, избегание…» «…тенденция к мотивированной репрессии… деструктивный характер действий на фоне пережитого насилия, симптомы аутоагрессии…» — Ты понимаешь, что это? — Куроо спрашивает осторожно, пряча очень многое в голосе. Суга кивает головой. — Записи специалиста. Первичные. Меня кто-то вёл, и я был в довольно плачевном состоянии, судя по всему. Но я этого вообще не помню. — И как это возможно? — Хотел бы я знать. Суга доходит до последнего листа. Записи обрываются. Тёмно-бурые большие кляксы рассекают лист, будто жидкость на капала, а лилась. — Похоже на кровь. — Куроо подходит ближе. Шум становится оглушающим, Суга зажмуривает глаза. — Скорее всего, — проговаривает с усилием. — И судя по цвету, она довольно старая. Голову стягивает спазмом, сильная боль заставляет открыть глаза, но сфокусироваться хоть на чём-то не получается: картинка плывёт. Или это он сам падает. — Коуши! — Куроо перехватывает его под локоть и поясницу, зовёт, повышает голос, пытаясь докричаться, но всё равно звучит словно через толщу воды. — Коуши, что с тобой? Комната залита тёплым солнцем, слышатся голоса детей где-то вдалеке. Должно быть хорошо и уютно, но почему-то очень страшно. И безнадежно. Господи, какое же отвратительное чувство. — Проверь, — еле двигает языком Суга, не уверенный, что вообще произносит слова, свой голос он не слышит. — Чья это кровь. Перепуганное лицо Куроо, которое становится лицом той девушки-психолога — последнее, что видит Суга перед тем, как отключиться. Очень сложно открыть глаза. Ощущение, словно они залиты клеем. С попытками пошевелиться та же история. Хотя дышит, вроде как, сам. Уже хорошо. Чтобы пошевелить хотя бы одним пальцем, приходится сконцентрировать все свои силы. Кажется, получается, потому что кисть прошивает знакомой неприятной тугой болью — катетер, догадывается Сугавара. Он в больнице. Веки всё же поддаются спустя несколько попыток, и можно, наконец, осмотреться. Больничная палата, каких много: светлые стены, окно, тумбочка рядом с кроватью, кресло. Рассчитана на двоих, но соседнее место пустует. Интересно, это Куроо поднял всех на уши, или Ойкава подключил профессиональные связи, чтобы уложить его в хорошую палату, да ещё и в пустую. Суга улыбается, представляя всю эту шумиху, но легко поддаётся только одна сторона лица. Контроль над телом постепенно возвращается, и он усаживается в кровати, подтягиваясь немного наверх. Можно осмотреться детальнее. Теперь в глаза бросается записка, оставленная под бумажным пакетом с апельсинами на тумбочке. Листок сложен вдвое, сверху иронично нарисовано сердечко, — Суга закатывает глаза, догадываясь сразу, кто автор. Даже в такой ситуации Куроо найдёт повод позубоскалить. «Ну, привет. Я уехал на вызов. Если дождёшься меня (я надеюсь на это), привезу тебе что-нибудь вкусненькое вместо больничного ужина». Если? Сугавара бы дал дёру с удовольствием, но на окне решётка, а одет он в больничную сорочку. Под словами на записке нарисована небольшая стрелочка, указывающая вниз. На обратной стороне ничего нет, и Суга додумывается до того, чтобы просто опустить глаза. Открытая полка тумбы пустая, а вот за дверцей ниже обнаруживается большой бумажный пакет с очередной запиской. «На случай, если ты всё же решишь сбежать. Медсёстры злыдни, не разрешили оставить одежду и мобильный. Поэтому я всё спрятал». — Суга улыбается против воли. — «Одежда моя, твою мне не отдали злыдни, смог отвоевать только обувь, и то, пока они не видели. Рядом с уборной есть кладовка со сломанным замком, там нет решётки на окне. Но если всё же надумал бежать, подумай несколько раз. Врач сказал, что у тебя был микроинсульт, операция не потребовалась, к счастью, но это в любом случае не шутки. Надеюсь к тому моменту, как ты найдёшь этот пакет, врач уже прочитает тебе нудную лекцию». — Нет, Куроо, я оказался быстрее. Может быть, в другой ситуации Сугавара и начал бы с разговора с лечащим врачом. В другой ситуации. Сейчас он даже не знает, сколько пробыл здесь без сознания и предпринял ли какие-то ходы за это время их убийца. Их убийца. Эта оговорка вызывает нервный смешок. Хината, тот мальчик из команды Куроо, предлагал дать серийнику имя. Чтобы проще было его называть. Сугавара не согласился. Много чести, давать ему имя. Будто признаёшь за ним право на всё, что он творит. В пакете оказывается выключенный телефон Суги, портативный аккумулятор с кабелем, бумажник и комплект одежды. Куроо выше и шире в плечах, поэтому Сугавара немного тонет в его худи и мягких штанах. Спасибо, хоть кроссовки родные. Ноги слушаются через раз, и правая настолько плохо, что приходится её подволакивать. Рука правая тоже едва работает. Да и слабость во всем теле просто невыносимая. Пост коридорной медсестры довольно далеко от палаты, но проскользнуть незамеченным просто так никак не выйдет. Суга ждёт удобного момента, подглядывая в дверной просвет, пока не появляется ещё одна медсестра, отвлекая внимание коридорной. Идти быстро не удается, правая нога никак не хочет двигаться нормально, и, когда всё же удаётся проскользнуть незамеченным, Суга выдыхает. Проникнуть в незапертую кладовку, как и выбраться на улицу через окно, не составляет большого труда. Теперь дело за малым: найти выход с территории больницы, поймать такси и добраться до Ойкавы. В резекционной обнаруживается только Акааши, читающий книгу в простой обложке, и стерильная пустота. И то и то довольно странно в этом месте посреди дня, но Акааши будто читает мысли: — Повезло вам, Ойкава-сан здесь. Отошёл ненадолго. — Повезло? Как утопленнику, разве что. Акааши улыбается уголками губ. — Повезло, потому что сегодня выходной, и по всему, здесь не должно было быть никого. — Объясняет терпеливо, закладывая книгу и поднимаясь на ноги. — Но вы понятия не имеете, сколько пробыли в больнице, и какой сегодня день. Я прав? Акааши оказывается совсем близко, и Суга невольно вспоминает ночь, проведённую вместе. Не один он, судя по всему. — Но вы не переживайте. — Акааши ведёт раскрытой ладонью по груди и делает последние полшага. — Ничего нового с вашей отключки не произошло. И Ойкава-сан ждал, что вы сбежите. — А ты в курсе всех подробностей, да? — Сугавара приподнимает его голову за подбородок, прищуривается, заглядывая в глаза, будто так можно узнать, что творится в его голове. — Мне это интересно. Если этот ваш серийник убивает за грехи, — Акааши щекой трётся о ладонь Суги и становится на короткое мгновение очень серьёзным. — Не так уж он и неправ. Не так уж он и неправ. Акааши появился так неожиданно — человек, который всегда был рядом и не привлекал внимания. Теперь он постепенно, просто и естественно занимает место в их жизнях, между ними — не разделяя, а будто связывая сильнее. Акааши появился сейчас, очень грамотно, — и проще подумать, что он многое про них знает, чем то, что он просто действует по наитию. Сугавара медленно скользит ладонью вниз, пока не накрывает его горло. Чужое сердце азартно толкается под пальцы. — Ну и о чём вы теперь думаете, Сугавара-сан? — Акааши шепчет мягко, улыбается тонко уголками губ. Немного насмешливо. — Что я с ним заодно? Сугавара спускается глазами на его губы, а потом чувствует, как по пальцам течёт горячее. Горло Акааши снова пересекает алый разрез, прямо под ладонью Суги, кровь льётся, пульсируя, заливает собой одежду. Сугавара цепенеет на долю секунды, а Акааши подаётся ближе, преодолевая ослабшее сопротивление руки, и целует почти целомудренно. Суга закрывает глаза рефлекторно, а когда открывает, ни крови, ни пореза уже нет. — Вы в порядке? — Акааши смотрит внимательно. Сугавара не успевает ответить, потому что в дверь входит Ойкава. Одного беглого взгляда хватает, чтобы увидеть, в каком паршивом он состоянии. — Нет, и без меня, — цокает он осуждающе. — Один невинный поцелуй, Ойкава-сан, — отзывается Акааши. — Вы такое не любите. Ойкава закатывает глаза и безжалостно отдирает Акааши от Сугавары. — А ты, — он тычет ощутимо пальцем в грудь Суги, — должен лежать в больнице. Ты чуть на тот свет не отъехал! Я Куроо таким испуганным никогда не видел. — И за кого ты волнуешься вообще? — Отшучивается Суга и ворует из нагрудного кармана его халата пачку сигарет. — Я в порядке, в полном, видишь? Ойкава прищуривается недоверчиво. — Это невозможно. Ни разу не видел тебя в порядке. — Ну и нечего тогда воздух сотрясать, — улыбается Сугавара. Ойкава вздыхает и опускает глаза на свой палец, всё ещё упирающийся в грудь Суги, склоняет голову к плечу, задумчиво рассматривая ткань худи. — Не был бы ты сегодня инвалидом, я ни за что не оставил бы без внимания тот факт, что ты в шмотках Куроо. — Да ты и так не оставил, — фыркает Сугавара, стряхивая его руку. Достаёт сигарету из пачки. — Что с головой, кстати? Не с моей. Ойкава пожимает плечами, забирает сигареты. — Первая жертва, девочка та переломанная. — Он закуривает, склоняясь над зажигалкой в руках Суги, предлагает пачку Акааши жестом, но тот показывает свою. — Без сюрпризов. Лежала долго, частично разложилась. Ничего интересного, но конструктор, хотя бы, собрали. Теперь у нас три трупа в полной комплектации. — Ужасно, Ойкава-сан, — отзывается Акааши осуждающим тоном. — Восхитительной моральной чистоты юноша, — указывает сигаретой в сторону Акааши. Сугавара фыркает, выдыхая дым. — Аж глаза режет. Акааши улыбается очень нехорошо им обоим, закуривая. — А может, вы уже вернётесь к делам? Ойкава-сан, между прочим, отходил сейчас по поводу исследований крови с места преступления. Сугавара чувствует, как внутри снова просыпается глухая тревога. — Со стены? Ойкава качает головой медленно, смотрит напряжённо, будто опасается возможной реакции. — Результаты по стене придут в ближайшие часы, обещали. А по крови с бумаги: третья отрицательная. Редкий расклад, конечно, но это уже что-то. И хоть она и давняя, она вполне может принадлежать убийце или… — Или мне, — тихо перебивает Сугавара. Ойкава так и застывает на половине фразы. — У меня третья отрицательная, — объясняет Суга. — Но её там, судя по следу, много было, и за границами листа, — начинает осторожно Ойкава. — Очень много. Ты помнишь у себя рану, которая могла дать такое кровотечение? Разумеется, Ойкава знает все его шрамы. На мгновение комната плывёт, а к горлу подступает тошнота. В голове какофония детских голосов, и один, женский, поверх остальных: «Коуши-кун». — Коуши? — касается плеча Ойкава, сбрасывая наваждение. — Я… Зазвонивший телефон Ойкавы, оставленный на столе, заставляет всех вздрогнуть. — Отклони, — просит он Акааши, обернувшись через плечо. — Это Куроо-сан, — читает Акааши с экрана, вытянув шею. — Ответь, — пожимает плечами Сугавара. — Вдруг это важно. Не важнее тебя, — хочет сказать Ойкава, но Суга настойчиво указывает подбородком на звонящий телефон. Ойкава вздыхает, но берёт трубку. — Слушаю, Куроо. Сугавара садится на подоконник, потому что стоять уже сил нет, слабость неумолимо берёт верх. Хочется закурить ещё одну, но голову неприятно ведёт. Будто болен морской болезнью, но безнадёжно застрял где-то посреди Тихого океана в девятибалльный шторм. И весь этот шторм только внутри тебя. А Акааши всё это время пристально за ними наблюдает, и это заставляет Сугу улыбнуться и, может быть, выдохнуть. Хорошо, если Акааши правда не имеет никакого отношения к убийце и убийствам, а просто внимательный и наблюдательный юноша не без таланта к психологии. — Понял. Отправляй всё ко мне. — Ойкава бросает взгляд на настенные часы и почти уже завершает звонок, но в поле его зрения попадает Сугавара. — А, Куроо, стой. Коуши у меня, не нужно ехать в больницу. Он... в порядке. — Он улыбается одним уголком губ тому, что слышит. — Идиот, конечно. Ладно, отправляй всё ко мне, а сам езжай домой, отдохни хоть немного. За Коуши не беспокойся, я за ним прослежу. Сугавара закатывает глаза под смешок Акааши, а Ойкава завершает разговор. — Он беспокоится, — красноречиво указывает на телефон, будто Куроо всё ещё там. — Новая жертва? — Суга переводит тему. — Голова. Скоро привезут. Сугавара задумчиво кивает. — Цифры со стены… — Superbia. Гордыня. Куроо прислал мне фото… из приюта. Суга перехватывает взгляд Ойкавы — сомнение, тревога, страх. — Я мог бы… — начинает Сугавара, — попробовать посмотреть. — Коуши… — Вдруг я что-то увижу о нём? — Коуши, не сегодня. — Вдруг я увижу, где тело? — Коуши! — Ойкава повышает голос до того, каким он перестаёт шутить. Акааши заметно вздрагивает. — Ни ты, ни Куроо, никто из вас раньше завтрашнего вечера к этой голове даже мизинцем не притронется, понятно? Сугавара продолжил бы спор, но силы у него заканчиваются, поэтому он просто выдыхает всё то, что хотелось бы ответить. В конце концов, будь он на месте Ойкавы, поступил бы так же. Суга опускает голову, зажимает переносицу пальцами. — Ладно, Тоору, ладно. Ты прав. Всё завтра. И эта капитуляция смягчает воинственность Ойкавы. — В любом случае, сначала работать буду я, и это займёт некоторое время. А ты едва держишься на ногах. Я же вижу. Суга улыбается устало, прижимаясь виском к углу. — Посижу ещё немного и поеду домой. — Если хочешь, можешь остаться сегодня у меня. — В морге? — усмехается Суга. Ойкава закатывает глаза и отмахивается пальцами. — Я звал тебя к себе домой, но можешь заночевать и в морге — это вполне отражает стиль твоей жизни, особенно в последнее время. Ойкава незло ворчит, подготавливая параллельно всё к работе, а Суга замечает неопределенный мимолётный взгляд Акааши, который давно уже погрузился в чтение своей неопознанной книги. Сам факт, что он здесь, что он здесь в выходной, что Ойкава его не просто не гонит, а, видимо, привёл сам, уже не оставляет иных выводов. Ойкава видит в нём нечто большее, чем просто объект влечения. Может быть, он и сам это ещё не понял, не осознал до конца. Чего нельзя сказать о самом Акааши. Суга почти уверен, что тот хотел пригласить Ойкаву к себе, и именно этим был вызван тот быстрый взгляд. Немного странно и некомфортно переставать быть тем, кто занимает в жизни Ойкавы самое важное место. Что-то эгоистично внутри скребётся. Но по-хорошему, Сугавара рад. Им уже давно пора отпустить друг друга, их затянувшуюся недолюбовь, этот смертельный диагноз. Им пора жить дальше. Жить. Суга усмехается своим мыслям, и дурнота в голове вторит его ироничному настроению. Куда уж ему теперь. Очередной удар, с его-то образом жизни, не заставит себя ждать. Но Ойкава продолжать жить просто обязан. С Акааши, один, да как угодно. Он обязан жить. Когда приезжает машина с места преступления, Сугавара уходит, никем не замеченный, воспользовавшись суетой. Отвечать на беспокойные вопросы Ойкавы он сейчас просто не в состоянии. Адрес в покорёженной голове вспоминается с большим трудом, и водитель такси, кажется, уже собирается предложить покинуть машину, но в последний момент все составляющие выстраиваются в нужной последовательности. Ехать почти что в другой конец города, и Сугавара в машине балансирует на грани сна. В реальности его держит вопрос Ойкавы про рану у себя, что могла бы дать сильное кровотечение. Логично предположить, что такая рана должна была располагаться выше уровня стола, а если довериться видениям, в которых он сидел — в верхней трети тела. Должен был остаться шрам. Должен. Но не остался. В то же время, какова вероятность, что в пределах одного приюта, нашелся бы еще один человек с редкой третьей отрицательной? — Приехали, — негромко говорит водитель, останавливаясь. Кажется, Суга всё же задремал. Сигареты остались у Ойкавы, а иных поводов не входить в подъезд у него нет. Делать нечего, надо идти. Куроо открывает почти сразу, не давая времени передумать и уйти. И, кажется, что даже не удивляется визиту. Жестом предлагает войти. Если всё это с тобой делаю я, — думает Суга, глядя на следы не пережившего кораблекрушение утопленника, — почему ты всё ещё со мной? Дальше будет хуже. — Не спросишь, как я узнал твой адрес? — Суга неловко отшучивается, лишь бы не думать. Куроо сверлит его тяжёлым взглядом: уставший, выцветший. — Я думал, что потерял тебя. И даже голос будто чужой. На самом деле, себя Сугавара тоже спросить хочет о многом. Зачем он узнал его адрес? Что он здесь делает? Почему он здесь, а не дома? Слова застревают в горле. Сугавара делает шаг, второй и почти что падает в руки Куроо. И только ощутитв на своей спине его ладони, его сердце, живое, загнанно бьющееся о рёбра, расслабляется. Куроо прижимает его к себе крепко, зарывается носом в висок. — Что ты творишь, Коуши? Я чуть с ума не сошёл. В груди сжимается до ощутимой боли, сердце бьётся как сумасшедшее, вторит другому, и объяснять себе сейчас, что так быть не должно, нет ни сил, ни желания. — Пойдём в кровать? Я ужасно хочу спать. Куроо фыркает, и голос его смягчается: — После таких предложений и жениться можно. — Можно, — усмехается Суга, и тащит Куроо вглубь квартиры.