Нам и не придется

Когда стрелки на часах подбираются к половине второго ночи, Реджина слышит тихий шелест шин по асфальту. По звукам ясно, что автомобиль останавливается у особняка, а через минуту до нее доносятся легкие торопливые шаги. Они замирают на крыльце, но только на мгновение, и раздается настойчивый стук в дверь. Реджина вздыхает. Поднимается с дивана, расправляя складки на брюках, в несколько шагов пересекает гостиную, выходит в холл, распахивает дверь и еле заметно вздрагивает. Она ждала ее, она подготовилась, но все равно видеть ее сейчас, глубокой ночью на своем пороге, в этой дурацкой красной куртке, с этим потерянным выражением на лице, кусающую губы... Это сбивает с мыслей, это нервирует. Но Реджина ничем не выдает своего волнения, и только смотрит на свою ночную гостью, — взгляд спокойный, но до ужаса печальный. Она молчит, и Эмма переминается с ноги на ногу, цепляясь большими пальцами за задние карманы своих джинсов. — Нам надо поговорить, — наконец, выдыхает она, и Реджина кивает, делает шаг назад и в сторону, молчаливо приглашая ее в дом. Эмма проходит внутрь, но так и замирает рядом со входом, наблюдая, как хозяйка дома запирает замок. Реджина обходит ее и оборачивается, застыв между холлом и гостиной, скрестив руки на груди, и они смотрят друг на друга, и повисает молчание. — Я... — начинает Эмма, откашлявшись. — Мы обе знаем, почему я здесь. Думаю, нам не обязательно проговаривать это вслух. Реджина кивает, решив, что согласиться с ней сейчас — лучшая тактика, хоть с языка так и просится совсем другой ответ. Нет, я не знаю, почему ты здесь. Не знаю, чего ты хочешь от меня. Почему ты просто не могла сделать вид, что ничего не произошло. Почему мы не могли притвориться. И все-таки это — полуправда, ведь Реджина знает, что Эмма Свон не была бы собой, пусти она все на самотек. Знает, и поэтому кивает, соглашаясь. Между тем Эмма теряет терпение. — А ты ничего не скажешь? — спрашивает она, и впервые за эти несколько минут, что она в доме, смотрит на Реджину прямым, открытым взглядом, в котором плещется вызов. — Я не знаю, Эмма, что ты хочешь от меня услышать, — говорит хозяйка дома, и в голосе ее слышится бесконечная усталость. — Хотя бы подтверждение того, что мне это все не привиделось. На мгновение у Реджины появляется соблазн сказать, что так оно и есть. Изобразить удивление, поинтересоваться, о чем это Эмма вообще говорит, а потом выпроводить ее из дома, сославшись на поздний час. Но она знает, что это было бы нечестно, и что такого Спасительница не заслуживает, а потому она снова кивает, напоминая себе китайского болванчика, и говорит так тихо, что гостье приходится напрягать слух, чтобы разобрать слова: — Не привиделось. — Отлично, — глухо отзывается Эмма, снова переминаясь с ноги на ногу, — с этим разобрались. И вновь повисает молчание, а потом говорят обе разом. — Эмма, давай не будем усложнять ситуацию... — Вот сейчас бы не помешало выпить... Эмма смотрит на нее, потрясенная. — Что? — переспрашивает она. — Ты вот это сейчас серьезно? Давай не усложнять ситуацию? Черт возьми, Реджина, куда уж сложнее! С этим трудно поспорить, и поэтому Реджина говорит: — Чего ты хочешь, Эмма? — Давай просто... поговорим, ладно? Обсудим это. Та вздыхает: — Хорошо, что... С чего хочешь начать? Эмма кусает губы, блуждая взглядом по холлу, а потом, будто приняв решение, резко втягивает носом воздух и смотрит прямо на Реджину: — Когда ты поняла? — выпаливает она. — Сейчас мне кажется, что очень давно, — честно отвечает ведьма, и глядит на Эмму так пронзительно, с такой горечью и нежностью, и такой тоской, что у той холодок пробегает по спине, а в груди жмет, распирает от какого-то чувства, которое она не может описать словами. — Просто не давала себе шанса задуматься об этом. Не давала себе передышки, а потом... — она качает головой и опускает взгляд, — потом стало поздно. — Из-за нас с Крюком? — спрашивает Эмма. — Из-за... ребенка? Реджина издает какой-то звук, и в первую секунду ее гостье кажется, что та плачет, но в следующее мгновение женщина снова смотрит на нее — глаза совсем сухие — и говорит: — Из-за всего, Эмма. Ненадолго повисает молчание, и Реджина решается. — А ты? — говорит она, и встречается с растерянным и виноватым взглядом Спасительницы, который отвечает ей красноречивей всяких слов. — О, — Реджина моргает. — Верно. — Я не... это... — начинает Эмма, но женщина прерывает ее, вскинув ладонь. — Ты не знала. Это ничего, — Реджина пытается улыбнуться, но выходит какая-то болезненная гримаса. — Конечно, ты... Ты же замуж вышла. — Реджина, пожалуйста, — стонет Эмма, прижимая обе ладони ко лбу. — Боже, ну да, я не знала. Это правда. Я просто... я... — она отрывает ладони и неосознанно опускает руки на живот в защитном жесте, и Реджина прослеживает это движение, с секунду задерживает взгляд на том, как Эмма еле заметно поглаживает мягкий хлопок блузки, а затем вскидывает голову. — Ты права, выпивка бы не помешала, — говорит Реджина. — Но раз такое дело... у меня есть травяной чай. И она разворачивается, и идет на кухню, и Эмме ничего не остается, как следовать за хозяйкой дома. Она смотрит, как Реджина достает с полки сервиз, как разливает по чашкам душистый чай. — Это все так несправедливо, — говорит Эмма, и, Боже мой, вот это в точку. — Ты должна была сказать, — продолжает она, и Реджина таращится на Спасительницу, как если бы у той вдруг выросла вторая голова. — Сказать? — переспрашивает она, и из горла вырывается нервный смешок. — И как ты себе это представляешь, Эмма? Я что, должна была... — она прерывает себя, когда понимает, что теряет самообладание и почти срывается на крик. Вместо этого Реджина закрывает глаза, мысленно считает до десяти, и снова открывает, слишком поздно замечая, что все это время что есть силы впивалась ногтями в ладони, и теперь кожа кровит. — Я так надеялась, что это не сработает, — тихо признает она. — Я ужасный человек, но я молила, чтобы ничего не получилось. Чтобы мне попросту надо было найти Генри, и он бы разбудил тебя. Потому что иначе мы бы оказались... здесь. — Реджина, — Эмма делает шаг вперед и замирает, потому что — что? что она хотела сделать? — Я благодарна, что ты разбудила меня, — наконец, говорит Эмма невпопад. — Там и правда было... как в аду. — Хотела бы я найти другой способ, чтобы сделать это, — бормочет ведьма. — Не уверена, что он был, — замечает Эмма, и в воздухе между ними повисают тысячи невысказанных вопросов. Реджина поднимает голову и встречается взглядом со Спасительницей, — таким уязвимым, до ужаса откровенным взглядом, в котором намешано столько эмоций, — и чувствует, как изнутри, из самых глубин ее души медленно поднимается щемящее, давящее, болезненное чувство. Оно растет, и множится, и распирает грудную клетку, и Реджине кажется, что вот-вот оно проломит ребра и выплеснится наружу, и это будет ее концом. — Эмма, — шепчет она, и это единственное, что Реджина может сказать. — Думаешь, мы справимся? — спрашивает Спасительница, ее голос звучит сипло, срывается, и она хватает чашку с остывшим чаем и залпом осушает ее. Реджина смотрит на нее, а в груди все каменеет, и то чувство, что распирало ее изнутри, медленно отступает. — Нам и не придется, — говорит она, наблюдая, как Эмма со звоном опускает чашку на блюдце, а затем недоуменно хмурит брови. — Реджина? — говорит девушка, и у той все внутри окончательно обрывается, и она из последних сил улыбается, принимая самый участливый вид из возможных. — Да, дорогая? — Как я... что я здесь делаю? — спрашивает Спасительница, а потом взгляд ее останавливается на часах. — В два часа ночи? — Ты не помнишь? — Реджина старается, чтобы ее голос звучал озабоченно, и Эмма качает головой. — О, это все последствия сонного заклятья. Ты иногда можешь чувствовать себя слегка... дезориентировано. — Ага, — кивает ее гостья. — Точно. Дезориентировано. Так я себя и ощущаю. — Это ничего, — Реджина обходит стол и успокаивающе берет девушку под локоть, старательно игнорируя бурю эмоций, что тут же поднимается в ней от этого простого прикосновения. — Я напомню, что случилось. И она говорит, что Эмме не спалось, и та пришла к ведьме за советом, как отогнать кошмары, преследующие ее после пробуждения, едва она закроет глаза. — Я что, прям так и завалилась к тебе среди ночи? — недоумевает Эмма. — И ты меня не поджарила одним из своих файерболов в наказание? — Ну, дорогая, — посмеивается Реджина, хотя на самом деле ей хочется кричать. — Я все-таки больше не в злодеях. — Знаю, — вздыхает гостья, и это отчего-то звучит немного печально. — Я просто пошутила. Так ты что... не спала? — Я же весь день отсыпалась, — терпеливо объясняет ей женщина, одновременно осторожно подталкивая Эмму к выходу. — Так что — нет. Не спала, тебе на удачу. — Ага. Ну ... я, тогда, наверное, пойду? — Пока тебя муж не потерял и весь Сторибрук на ноги не поднял, — кивает Реджина. — Ладно. А, это... — уже на пороге Эмма оборачивается, — так а что ты мне сказала? — О чем? — удивляется женщина. — Ну, про кошмары. Я же для этого приходила. — Тут, дорогая, я вряд ли смогу тебе помочь, — Реджина снова улыбается, и печаль в этой улыбке Эмма списывает на искреннюю заботу и сострадание, которые та испытывает к Спасительнице. — Только время. Я бы не хотела ставить на тебе эксперименты, особенно, в твоем положении, — и она многозначительно смотрит на живот гостьи. — Верно, — Эмма будто бы только вспоминает о ребенке, и руки снова тянутся вниз в защитном жесте. — Ладно, тогда... Не буду больше тебя задерживать. Спасибо, Реджина. Я ведь поблагодарила тебя? — О, да. Да, Эмма, ты меня поблагодарила. — Ну хорошо, — глаза ее сияют какой-то эмоцией, которую Реджина не может прочесть, рукой она легонько сжимает запястье женщины. — Спокойной ночи. — Сладких снов, Эмма. Она наблюдает, как Спасительница сбегает по ступенькам крыльца, белокурые локоны подпрыгивают в такт ее шагам. Она пересекает двор, выходит за кованую ограду и машет Реджине на прощание, прежде чем запрыгнуть в свой жук и скрыться в ночи. Затем женщина запирает дверь, медленно проходит на кухню и долго смотрит на вторую чашку, до краев наполненную темной жидкостью. Она почти выливает ее в раковину, но перебарывает себя. Ей не хочется забывать, но помнить слишком больно. А еще это нечестно по отношению к Эмме. И тогда Реджина делает вдох, садится и одним махом осушает чашку. С мгновение она таращится на свои ладони на кухонном столе, на зажатый в них фарфор, а потом удивленно оглядывается. Задремала, наверное, решает она, и качает головой, поднимаясь на ноги и направляясь в свою спальню.