Не прости

Ещё никогда утро не начиналось так отвратительно. Голова раскалывалась, в придачу тошнило. Во рту — неприятный привкус. Отравление? Неяркий утренний свет больно резанул глаза. Эно Харро пошевелился, отчего замутило сильнее. Он споро, чтобы не испачкать постель, подполз к краю кровати и нащупал ночной горшок. Рвало его долго. Даже когда желудок опустел, позывы не прекратились. Стало легче. И это, проклятье, напугало до смерти, потому что когда было совсем дурно, не ощущалось иной боли, помимо головной. Теперь Эно явственно почувствовал, что в заду саднило. Нет! Смутно, очень смутно всплыли воспоминания, как кто-то жарко навалился всем телом, задышал в затылок и… Нет! Этого не могло случиться. Эно — благовоспитанный омега, а не обитатель «Трёх лилий», порочного заведения, где утехи продавались за деньги. Привиделось в кошмаре, как нечто большое и горячее входило в него. Он перекатился на спину. В заду отозвалось болью, и Эно, с трудом преодолев тошноту, перевернулся на живот и задрал подол ночной рубашки, затем провёл ребром ладони между ягодицами, задержал пальцы у входа. Кожа горячая, болезненная — припухшая. Эно поднёс руку к глазам. Белёсые капельки дали понять, что не привиделось. Он лишился невинности, причём не с будущим мужем. Запах не Торхала Лилоя — альфы, чьё тоненькое колечко с синим топазом красовалось на пальце. Свадьба не сыграна, а Эно уже изменил, причём в день помолвки. — Как? — шепнул он, сел в постели и закачался, сдавил виски и зажмурился. Больно, везде больно, в том числе и в душе. И стыдно, безумно стыдно. Позор-позор-позор! Эно поднялся, пригладил упавшие на лицо русые пряди и подошёл к окну. Глаза резануло от яркого солнечного света. Поделом. Не хотелось думать, что сделает отец, если узнает. Благо тот в отъезде, но ведь вернётся. Когда узнает, почему свадьба не состоится, убьёт. Эно не любил Торхала. Не питал надежд, что встретит большую светлую любовь, участь у него такая — быть замужем за тем, кого выбрали родители. Семья Лилоев, владельцы угольных шахт, — далеко не худший выбор. Теперь никого не будет. Вряд ли кто-то захочет принять в свою семью порченого. Эно затрясло от беспомощности. После — от страха, когда он услыхал скрип внутренней двери, отделявшей его спальню от родительской. Он съёжился и уставился на выложенный паркетом пол, на мягкие остроносые туфли из мягкой кожи, на обтягивавшие изящные, несмотря на возраст, лодыжки белые чулки. Хлой Харро некоторое время молча стоял. Эно знал его привычку: таращиться, пока он не заговорит или не посмотрит в зелёно-карие, точь-в-точь как у него, глаза. Поэтому поднял голову и посмотрел в далеко не юное, изборождённое морщинами лицо. Ледяной взгляд, хотя оттенок радужек — тёплый, как ранняя осень. Рот презрительно искривлён. Папа сердит. Эно ждал — упрёков, пощёчины, оскорблений, но не получил. Жилистые руки сложены на груди, затянутой в подбитый мехом тёмно-зелёный жилет. Надо что-то сказать, но слова не подобрались. Признаться в беспамятстве? Не оправдание это. — Я приказал слугам натаскать воды в мою комнату, — ледяно заявил Хлой. — Не хотел давать повод для сплетен. Слуги оч-чень болтливы! — Зол, несмотря на спокойный тон, Эно это почувствовал. — Хотя… Не может быть, чтобы совсем никто… Идём. Чем скорее смоешь с себя чужой запах, тем лучше. Голос дрогнул, когда он проговорил последние слова. Расстроил его сын, младший, любимый единственный омега. Эно опять поднёс к лицу пальцы и понюхал ладонь. Трудно узнать, кто сделал: духами пользовались все, кроме бедняков. И Торхала Лилоя. Эно поднялся и как был, босым поплёлся в соседнюю спальню. Завидев кадку с водой, яро стянул ночную рубашку, рванул застёгнутую на пуговицу горловину, чтобы скорее избавиться от пропахшей позором одежды. Тоненькие кружева повисли. Плевать на них. Эно влез в успевшую изрядно остыть воду и поискал мыло. К горлу подкатил ком, он закусил губу, чтобы позорно, будто маленький, не расплакаться. — Реви, если хочется, — услышал он. Хотелось, но слёзы не помогут. Не спасут и мольбы о прощении. — Что со мной будет? — прошелестел Эно. Хлой зябко, хотя в спальне было тепло, запутался в жилетку и прошёлся несколько раз от кровати к двери и обратно, затем подошёл к небольшому ларю, вынул мыло и протянул мочалку. — Пока мойся, а там будет видно. Очень надеюсь, что в оранжерее тебя никто не застал… такого. И никто не видел, как я тебя, пьяного вусмерть, тащил сюда. — Он покачал русой, с проседью головой. Волосы за короткое утро успели выбиться из перетянутого палевой лентой хвоста, в тон коротким, облегавшим довольно полные бёдра штанами. — Пока жить, как раньше. И вести себя, будто ничего не случилось. Благо не в течку случка, иначе расхлёбывать бы пришлось ой как много. О течке Эно знал не понаслышке. Терпел, когда она наступала, боль внизу живота, запирался, поглядывал на дверь, ведущую в спальню родителей, чтобы папа не видел, как он входил в себя пальцами. Знал, что это порочно, стыдился, но становилось легче, но всё же желал ощутить в себе что-то крупнее. Папа об утехах не знал. Эно прятал от него распутное нутро, но вчера вечером — или сегодня ночью? — оно проявило себя во всей красе. Эно поймал себя на том, что мочалкой содрал кожу едва ли не до крови. Крохотный розовый сосок припух от усилий и болел. Поделом, потому что место не менее порочное, чем всё остальное. Даже больше: к нему так приятно прикоснуться во время течки! Больше всего досталось заду. Эно тщательно вымыл ложбинку между ягодицами. От мыла истерзанную кожу щипало, но он не прекращал, яро тёр, пока Хлой не приказал: — Хватит, простудишься. Рука с зажатой в ней мочалкой из пакли опустилась, Эно зажмурился. Голова разболелась сильнее, снова подкатила тошнота. — Кто это сделал? — шёпотом спросил он. — Кто?! Это я должен спросить у тебя! — Хлой заметно рассердился, его лицо пошло багровыми пятнами. Опомнившись, он спешно подбежал к дубовой двери, дёрнул за бронзовую ручку в виде волчьей головы с раззявленной пастью и уже куда тише добавил: — Не-ет, ошибки простительны, но не такие чудовищные. Изрядно замёрзший Эно, чьи зубы выбивали дробь, вылез из воды и потянулся за простынёй, чтобы прикрыть голое, развратное донельзя тело. Сил не осталось посмотреть папе в глаза. Колечко зацепилось за светло-серую льняную ткань, когда он вытирался. Протянулась тонкая ниточка, и он оторвал её, затем взялся за золотой ободок и дёрнул. Грань камня впилась в ладонь, когда Эно сжал украшение, которое предстояло позорно вернуть, в кулаке. — Остынь. Постель мы снимем, одежду, в которой ты щеголял вчера, и ночную рубашку я пока спрячу, потом сожгу. Про духи не забудь, главное, чтобы никто не заметил, что запах поменялся, иначе… — Хлой говорил едва слышно. — Я не смогу солгать, — перебил его Эно и направился в свою спальню. — Дурачок наивный! — Хлой пошёл следом. — Разрыв помолвки испортит доброе имя нашей семьи, а если все узнают причину… Лучше бы отругал, избил. От нарочито спокойного тона стало муторно на душе. Эно рухнул на кровать и завернулся, будто в кокон, в простыню. Весь. С головой. И ноги поджал. Хотелось провалиться под землю. Да хоть куда-нибудь деться, лишь бы горький стыд не жёг нутро. Но раствориться в воздухе при всём желании не смог бы. Сегодняшнее утро — полбеды. Предстояло посмотреть в светло-карие тёплые глаза Торхала, сделать вид, что всё хорошо, политься духами и… жить в страхе разоблачения. Так и получится, потому что Эно слишком труслив, чтобы рассказать правду будущему мужу. — Хорошо, что стыдно, значит, понимаешь, что натворил. Жаль, что не подумал, к чему может привести распутное поведение, вчера, — упрекнул Хлой. — В общем, одевайся и спускайся к завтраку. Если ревёшь, умойся. Всё сделай, чтобы показаться слугам свежим. Чтобы никто ни о чём не догадался. Когда дверь хлопнула, Эно решился раскрыться. Он выпутался из простыни, встал и уставился на грудь с розовыми сосками, на поросший русыми волосками пах. Бледной — настолько, что просвечивали синеватые жилы — кожей впору гордиться, но, проклятье, каким же распутным оказалось худощавое тело! Эно возненавидел его. Бельё из толстого хлопка надёжно прикрыло зад. Просторная, наглухо зашнурованная рубашка, не позволяла разглядеть очертания фигуры. Штаны бы посвободнее, увы, в моде другие, облегавшие, будто вторая кожа, бёдра. Они отличались только оттенками, поэтому Эно натянул первые попавшиеся под руку, затем подошёл к зеркалу. Вид, как ожидалось, ужасный. Русые, немного вьющиеся пряди в беспорядке, покрасневшие глаза с тёмными кругами под ними… Если бы можно было запереться ото всех, но нельзя. Папа не позволит. Поэтому пришлось расчесаться, хотя прикосновение зубьев к волосам причинило боль. Причесавшись и собрав пряди в хвост, Эно откупорил крохотный флакончик, смочил пальцы, провёл ими за ушами, затем по запястьям. В конце концов оставил несколько капель на сером сюртуке и покинул спальню. Он подошёл к парапету, постоял, глядя вниз. Аликар, темнокожий слуга, напевая на непонятном языке, смахивал кисточкой из перьев пыль с гипсовой статуи в виде почти обнажённого человека с крыльями. Эно нерешительно потоптался, прежде чем спустился. Пение прекратилось, когда одна из ступенек скрипнула. — Доброе утро, господин Эноард! — поприветствовал слуга и растянул толстые губы в широченной улыбке. Искренней ли? Казалось, насмешливой. — Доброе, — процедил Эно и прошмыгнул в столовую. Как всегда, скатерть белоснежная, начищенные до блеска фарфоровые тарелки и серебряные приборы. Привычная картина показалась мрачной. Даже пушистый омлет не полез в горло, потому что тошнило, в придачу желание спрятаться начисто отбило аппетит. Эно поковырялся в тарелке и отложил приборы. Лицо пылало — от взглядов слуг и недоброго папиного. — Ешь! — приказал Хлой. — Силы нужны. — Эно взял нож в правую руку. Камень на колечке сверкнул, отчего сердце ёкнуло. — Альбо, подай кофе. И булочку с маслом. Омлет убери, он не хочет. Альбо, как всегда, в безупречно выглаженном тёмно-синем сюртуке, из рукавов которого выглядывали скреплённые серебряными запонками белоснежные манжеты, забрал тарелку. Эно, почувствовав недобрый взгляд, ссутулился. — Выпрямись, сколько можно учить?! — сделал замечание Хлой. — И ещё: если пролил духи на сюртук, то не надевай больше его, прикажи выстирать. Дышать нечем. Пары капель достаточно. Эно послушно принял намазанную маслом булочку, пару раз откусил и отложил, но крепкий насыщенный кофе выпил с удовольствием. Стало легче. Головная боль начала медленно отступать. После завтрака он отправился к себе. Он едва успел усесться в кресло, как вошёл Хлой. Тот плотно закрыл дверь. — Этого ты делать не будешь. Пойдёшь, как миленький, на прогулку. Потом пообедаешь. Плотно пообедаешь. Уж я за этим прослежу. — От ледяного тона Эно почувствовал себя хуже, чем от крика. Он поднялся, уступив папе кресло. Тот сел и, положив ногу на ногу, уточнил: — Вспомнил, кто он? — Кто? — Эно, ошарашенный, не сразу понял, о ком речь. И это было хуже всего. Он потеребил кольцо, прежде чем признался: — Не вспомнил, — шепнул едва слышно. И попятился от недоброго взгляда. Хлой поднялся с кресла, в два шага подошёл к сыну… Эно зажмурился, когда удар обжёг щеку, и приложил ладонь. Не открыл глаза, даже когда услышал: — Теперь запомни: ты ведёшь себя, будто ничего не случилось. Ешь, гуляешь, пьёшь — чай и лимонад, ничего крепче, разумеется. Доказательств нет, значит, слухи — не более чем болтовня. Не выливаешь на себя флакон духов. От пары капель запах перебьётся. Шаг-второй. Дверь закрылась с обратной стороны. Эно бессильно рухнул в кресло и уставился в пустоту. Папа предупреждал, что с непривычки даже слабенькое вино могло свалить с ног, затуманить разум! Эно не послушал его, за что поплатился. Загадочный любовник мог распустить сплетни. Куда он вообще подевался, а главное, кто это был? Эно сильно сомневался, что это Торхал. Тот не скрывал, что не питает чувств к будущему мужу. Они встречались пару раз: первый — у Лилоев, второй — здесь, но почти не разговаривали. Эно взглянул на камень. Тот сверкнул холодным блеском. Кольцо жгло палец. Вернуть бы. Потом что? Отец убьёт, когда узнает о позоре, в этом Эно не сомневался. Повезло, что он уехал. Трудно предположить, что произошло бы. Избил бы — до синяков, даже до крови. В раздумьях Эно походил по спальне, пока опять не появился папа. — Ступай, — приказал тот. — Куда?! — Эно захлопал глазами. — В сад. Проследи, чтобы садовник сгрёб и сжёг листья. Посиди в своей любимой беседке. Да что угодно сделай, только не торчи тут! — Хлой зажмурился и прикрыл рот. Успокоившись, сухо добавил: — И переоденься. Две капли, не больше! Следить за садовником Эно побаивался. Не ровен час, тот учует, что запах изменился, и никакие духи, тем более две капли, не спасут. Поэтому он решился только посидеть в беседке с книгой. Он сбросил сюртук и надел другой, попроще, из светло-коричневой шерсти, старый, изношенный, но уютный и любимый. Духов, как и приказал папа, — две капли. Глубокие туфли из воловьей кожи, тёмно-коричневый плащ… Готово. Покинув спальню и заперев дверь на ключ, Эно сперва убедился, что в холле никого, затем, прижав к груди книгу, сбежал по лестнице. И вздрогнул, услыхав: — Далеко собрались, господин? — Аликар, судя по голосу с акцентом. Эно повернулся к нему. Белоснежная улыбка на тёмном лице показалась оскалом, блеск угольно-тёмных глаз — издевательским. — Что мне хозяину сказать, если спросит, куда вы ушли? — Что я в саду, — буркнул Эно себе под нос и выскочил на порог. Дни в последнее время стояли на диво тёплыми. Разноцветная листва радовала глаз. Не стояло летней удушливой жары, солнышко ласково грело. Эно нравилась осень. Увы, вчера она омрачилась. Щёки запылали от срама. Эно сбежал со ступенек и понёсся прочь по узенькой, выложенной брусчаткой дорожке. Альпо, садовник, удивлённо проводил его взглядом, и застыл с граблями в руках. Скорее бы беседка. Скорее бы усесться на деревянную скамью, унестись в другой мир, прожить другую жизнь другим человеком, встретить любовь и стать счастливым. Добравшись и плюхнувшись на жёсткое сиденье, Эно нащупал закладку и открыл нужную страницу. В заду ощутимо засаднило, и это отвлекло от чтения. Принц, герой книги, чистый и невинный, стал мужем благородного рыцаря. Всё у них было хорошо. От этого сюжета затошнило. Эно то смотрел на куст розы, почти лысый, с редкими листьями и острыми шипами, то тупо пялился в текст и пропускал мимо глаз строчки. В одиночестве ему было хорошо. Легче, во всяком случае. Иногда он вздрагивал, когда Альпо, шелестя листьями, проходил мимо. Он замирал и делал вид, будто в беседке никого нет. Уединение — это блаженство. Шелест листвы ласкал слух. Здесь ни о чём не думалось. Эно никого не ждал, поэтому опешил, когда Альпо вскочил на порог беседки и выпалил: — Прошу прощения, что отвлекаю, но хозяин приказал вас позвать в дом. Не спрятаться, не скрыться. И не возразить, поэтому Эно, сухо поблагодарив садовника, поднялся, оправил одежду и медленно направился к дому. Причины он придумал самые разные — все, кроме одной. Нередко водилось, что единственное упущение и становилось ею. Торхала Лилоя Эно не ожидал увидеть в доме своей семьи. И это не на шутку перепугало. Получается, слухи расползлись, помолвка прямо сейчас расторгнется, от семьи Харро все отвернутся. Лучше бы Торхал заговорил, оскорбил, только не стоял с невозмутимым видом, не смотрел светло-карими глазами. Лучше бы скривил полные, красивой формы губы. Ожидание короткое, но как стянулось! — Д-добрый день, — несмело поприветствовал Эно. — Рад вашему приходу, — солгал. Торхал почтительно склонил русоволосую голову и едва заметно улыбнулся. — Я тоже… рад, — негромко проговорил. Слукавил. Помолвку он принял не с большим восторгом, чем Эно. До неё и вовсе не горел желанием прийти в гости к семье Харро просто так, без приглашения. Сегодняшний день — исключение. — Что-то важное вынудило приехать к нам? — Эноард, — осадил папа, — будьте радушнее с гостем. Разве не этому я учил? Пухлые губы растянулись в полуулыбке. — Нет, захотелось вас увидеть, — неожиданно прозвучало. Эно не смог смотреть в тёплые карие глаза, поэтому уставился на брови, чёрные — и это при русых волосах-то! — широкие и почти прямые, с морщинкой между ними, отчего вид казался недобрым. Торхалу. Захотелось. Его увидеть. — Простите, но раньше я не замечал, чтобы вы этого желали. — Нечего терять, эти слова попросились наружу. Враньё терпеть невыносимо. — Прошу прощения за Эноарда, — вмешался Хлой и недобро взглянул на сына. — Он сегодня на себя не похож. — Я этого не заметил. — Ложь, опять ложь. Эно прижал книгу к груди, будто та могла защитить — от насмешек, от нападок и дурных слухов. От пристального взгляда Торхала стало неуютно. — Согласитесь, что лучше узнать друг друга до свадьбы, а не после. Отлегло. Торхал Лилой ничего не знал? Возможно. Пока, во всяком случае. Он появился нарядным, точнее, сюртук оттенка красной глины невероятно ему шёл и удивительно гармонично сочетался с палевыми узкими штанами и коричневыми туфлями с медными пряжками. Прямые волосы прилизаны и собраны в аккуратный хвостик, а не растрёпаны, как у Эно, чьи пряди как ни выпрямляй, всё равно завивались. Если бы Торхал пришёл раньше, а не после того, что случилось. — Ладно, все к столу! — захлопотал Хлой. — Я пригласил будущего зятя на обед, раз уж зашёл. Обед… Уже обед. Эно просидел в беседке куда дольше, чем думал сам. Он сунул плащ в руки подоспевшего Аликара и направился в столовую. Сполоснув руки в большой миске с водой, устроился на привычном месте. Казалось, он не дома. Не ощущался прежний уют, потому что по правую руку сел Торхал Лилой. Близко, совсем близко устроился. Пары капель духов слишком мало, чтобы перебить потерявший нотку невинности запах. Поданный карп оказался в меру прожаренным, свежим. Выжатый из лимона сок прекрасно с ним сочетался, но Эно вяло ковырялся в тарелке. Даже к обеду аппетит не разыгрался. — Как дела в шахтах? — начал Хлой сторонний разговор. — Пока не истощились, прекрасно, — ответил Торхал. — Не волнуйтесь, ваш сын и внуки в нищете жить не будут. Эно отложил вилку. Будущий муж о детях, которых ещё нет, заговорил, а он его обманул. Задумавшись, он вздрогнул, когда услышал: — Плохо едите. И бледны. Вы заболели? Болен. Голова всё ещё давала о себе знать. И душа болела. — Нет. То есть с утра был здоров, — вмешался Хлой. Повернувшись к сыну, уточнил: — Правильно говорю? — Да, — почти шепнул тот. И тут же добавил: — Я совершенно здоров. Перекусил недавно, поэтому нет аппетита. — Эно вчерашний вечер выбил из колеи. В себя прийти не может. — Хлой не солгал. Он всего лишь не договорил, что на самом деле произошло. — Решать вам, но думаю, прогулка вам не повредит. Наоборот, пойдёт на пользу. Лучше узнаете друг друга. Проклятье, лучше бы Эно солгал, что болен. Папа всё решил за него. Только… Выпал шанс признаться и разорвать эту нелепую помолвку, вернуть кольцо, возможно, вымолить просьбу ничего никому не говорить. Эно совершенно не представлял, что будет дальше, но знал: ничего хорошего. Скрывать постыдную тайну он постоянно не сможет. — Отличная идея! — Торхал заметно обрадовался. — Удачно к вам заехал. Сегодня я свободен. Не знал, куда время потратить. — Значит, договорились. — Хлой повернулся к сыну. — В таком случае ступай наверх. Подберём тебе более подходящую одежду, нежели это тряпьё. Что ты в нём нашёл? Ясно, поучать, как себя вести, начнёт. Чтобы этого не понять, нужно родиться полным глупцом. Эно им себя не считал. До поры до времени. — Ну почему? Такой цвет ему очень к лицу. Подчёркивает глаза, — вмешался Торхал. Разговор, будто Эно тут нет. Будто дети одевали куклу, спорили, решали, какая одежонка подойдёт. — Как знаете! — Хлой сжал губы. — Плащ и шляпу не забудь. — Не забуду! — Эно выдохнул с облегчением. Смотреть в глаза папе, видеть немой упрёк невыносимо. Ещё хуже вести себя с Торхалом, будто ничего не случилось. Запереться не получится в любом случае. Придётся притвориться, что всё хорошо. После обеда все покинули столовую. Коричневую, в тон сюртуку шляпу подал Хлой. Он же и застегнул фибулу на плаще, точнее, сделал вид, что это делает. Вынудив сына склонить голову, шепнул: — Не вздумай болтать. Если свадьба расстроится, отец… Он замолчал, потому что к ним подошёл Торхал. Тот дождался замешкавшегося Эно, после они вдвоём покинули дом. Улыбчивый Аликар закрыл за ними дверь. Растерявшийся Эно замер на пороге. Хотелось вернуться, запереться в спальне, чтобы не видеть светло-карие глаза, опушённые тёмными ресницами. Не умел он делать вид, будто ничего не произошло. Торхал сошёл со ступенек и подал руку, чтобы помочь сойти. Эно неуверенно взялся за запястье и спустился. Странное ощущение от прикосновения порочной рукой к предплечью ничего не подозревавшего будущего мужа. — Прогуляемся по берегу Туроса? — предложил тот. — Погода прекрасная. — Только не это. Они окажутся вдвоём на заросшем кустарником берегу. — Что? Ты побледнел. Торхал заметил неладное, что не удивило: Эно бросило в пот. — Неважно сегодня себя чувствую, — солгал тот. — Не готов к дальним прогулкам. Простите, — последнее слово он шепнул, в душе надеясь, что на том они разойдутся. — В таком случае предлагаю пойти в сквер. Он близко. Вот же неуёмный! Сквер горожане любили. Там никогда не было безлюдно. Там носились дети и прогуливались влюблённые парочки, а также старики с клюками. — Хорошо, — согласился Эно. В любом случае деваться некуда. Поэтому он взял будущего мужа под руку, и они покинули заросший кустами роз и пионов двор, прошли через открытые резные бронзовые ворота и неспешно направились вдоль высокого каменного забора. Эно опустил голову. Казалось, прохожие смотрят только на него. Он ждал, что кто-нибудь выпалит что-нибудь неприятное в лицо, сообщит с насмешкой, что у Торхала успели вырасти рога. — Ты напряжён, — заметил тот. Эно отпустил предплечье, в которое едва ли не вдавил пальцы. — Простите, — едва слышно шепнул и уставился на видневшийся вдали шпиль ратуши. Вот-вот они выйдут на площадь, многолюдную всегда, и свернут к скверу. — Предлагаю перейти на «ты». Не так долго осталось до свадьбы, — хмыкнул Торхал. — Иные не дожидаются брачной ночи и укладываются в одну постель, а мы… на «вы». Эно уставился в закрытые ставни одного из домов. Услышанное ему не понравилось. Намёк? Торхал Лилой всё знал и решил поиздеваться? Вряд ли, иначе не пригласил бы на прогулку. Но до сих пор не звал, и это более чем странно. Эно вздрогнул, когда услышал: — Ты необычайно задумчив. Точно всё хорошо? Он не посмотрел в сторону Торхала, но почувствовал пристальный взгляд. — Всё хорошо, — бодро уверил, затем повернул голову и вымученно улыбнулся, — правда. И спешно отвернулся, чтобы не смотреть в тёплые карие глаза. Как ни хотелось вести себя непринуждённо, но не получалось. В театр актёром бы не взяли. Родись он, Эноард Харро, альфой, солдатом бы не стал, потому что труслив. Ведь не хватает смелости разорвать нелепую помолвку. Эно не знал, сколько времени сможет дурачить будущего мужа, но понимал: выдаст себя скорее, чем расползутся слухи. Витавший в облаках, он перепугался, когда Торхал резко дёрнул за руку. Опомнившись, понял, что случилось: по узкой, вымощенной брусчаткой улочке прогрохотала двуколка. Эно едва не угодил под лошадиные копыта, а то и колёса. Хотя, возможно, так было бы лучше. «Слабак!» — послышался голос Марифа, отца, что не могло быть: тот уехал в лечебницу на Арнезийские воды, чтобы на пышной свадьбе сына быть здоровым, а не бледным, с осунувшимся лицом. Дыхание перехватило, когда Эно понял, что стоит неприлично близко от Торхала. Более того, они стояли вплотную друг к другу. Рука, лежавшая на пояснице, тёплая — почти горячая. Эно спешно вывернулся, затем подобрал слетевшую шляпу и стряхнул пыль. Щёки пылали. Ещё вчера вечером он отдался невесть кому, теперь, будто ничего не случилось, обнялся с Торхалом. Странные события в последние дни, неприятные и унизительные. Эно старался не смотреть в лицо Торхала, поэтому уставился на подставленную ему руку. И замер: сердце ёкнуло от ощущения, что что-то не так. Костяшки пальцев содраны, ссадины с коричневатым струпом. Ничего необычного, такие руки у любителей помахать кулаками. Но Торхал Лилой не был таким. Эно, во всяком случае, не слышал, что у будущего мужа была тяга к дракам. С другой стороны, они друг друга совсем не знали. В конце концов, не ему, Эноарду Харро, распутнику, осуждать кого-то за неподобающее поведение.