Лето в Плесси (1667 год)

Наутро после прибытия старой маркизы в Плесси и каждый последующий день, домашняя часовня переживала поистине нашествие прихожан. Бедный духовник Филиппа, аббат Каретт, служа мессу, поначалу путался и забывал слова от волнения. Первый раз в жизни его увещеваниям внимало столько знатных особ. Впереди всех, у алтаря, в экзальтации молилась мать Филиппа. За ее черной фигурой расположились придворные кокетки в кружевных мантильях, лощеные господа и сам принц Конде, который счел своим долгом явиться на утреннюю службу. Пришел даже Пегилен де Лозен, не слишком рьяно посвящавший себя вере, и нашедший некоторое удовольствие, подавая дамам кончиками пальцев святую воду. Анжелика не следила за службой. Она обдумывала сложившееся положение дел. Больше всего ее беспокоил Филипп. Чего ожидать от него в свете последних событий? В том, что он будет мстить, у нее не было сомнений. Маркизу и раньше не было свойственно всепрощение, а сейчас Анжелика опасалась самого худшего. Нет, она не раскаивалась. Его звериные замашки и отношение к ней, как к своей вещи, заслуживали наказания. Если он не понимает, что подобное поведение непростительно, что ж, примирение между ними невозможно, она сделала всё, что могла. Гордость не позволяла Анжелике быть мужу нянькой, предугадывая его дурное настроение, и угождая во всем. Но как далеко он может зайти на этот раз? Отправит ее в Париж? Пригрозит запереть в монастыре? Попробует заявить свои права супруга? Нет, так просто она не сдастся! *** В последующие дни, вместо ожидаемого нападения Филипп избрал тактику подчеркнутого равнодушия, граничащего с плохо скрываемым презрением, и молодая женщина затруднялась сказать, какая из двух зол непереносимей. Безразличие мужа убивало ее. Даже необузданный гнев маркиза она приняла бы сейчас с большей радостью, чем его ледяное спокойствие. Наконец, сказав себе, что, возможно, в пылу ссоры она зашла слишком далеко, и Филипп имел все основания для обиды, Анжелика начала раскаиваться. Она была достаточно честной, чтобы признать, что неправа, но и достаточно гордой, чтобы первой пойти на примирение. Ей нужен был повод для разговора с ним, самый ничтожный, какой-то знак с его стороны, хотя бы взгляд, но маркиз продолжал упрямо избегать ее. Это было похоже на игру в прятки — чтобы она не делала — каталась поутру верхом, приходила на псарню, в фехтовальный зал, в конюшню, заглядывала в кабинет, ей никак не удавалось застать неуловимого супруга. Белоснежный замок словно превратился в заколдованный лабиринт. Стоило ей войти в комнату, где только что видели маршала, как он исчезал в неизвестном направлении. Разумеется, они встречались при гостях — за обедом, днем в саду или вечером в гостиной. Но если раньше гости оставляли их наедине, будто по мановению волшебной палочки, то теперь ей приходилось выслушивать бесконечные рассказы принца, жалобы или комплименты придворных вельмож, или, еще того хуже — болтовню их дам, в надежде, что ей удастся во время паузы получить повод обратиться к мужу. Но ее старания имели еще меньший успех, чем осада прекрасного кузена, которую она вела в Париже. Филипп неизменно ускользал от нее. Присутствие старой маркизы только осложняло дело. Свекровь. Еще одна ее мучительница. Анжелика раньше и не подозревала, какие сложные отношения связывают Филиппа с его матерью. Они были любезны на людях. Сын оказывал ей должное внимание, был учтив, но холоден и сдержан. Она, временами, страстно изображала любящую мать, беспокоясь о мелочах и называя сына не иначе, как «мой мальчик», временами, когда ее ум был занят очередной интригой (а она сумела организовать в Плесси несколько мелких интриг, разделив гостей на два противоборствующих лагеря по совершенно пустому поводу), как будто забывала о нем. Также она вела себя и с внуком, «ее херувимчиком», и с детьми Анжелики, которые, по выражению Флоримона, считали ее «немного не в себе»: то трепала за щеку, то высказывала резкие замечания по поводу их воспитания и, топая ножкой, требовала усмирить «проказников», от игр которых у нее случалась «ужасная мигрень». С самого появления старой маркизы в Плесси, не проходило и часа, чтобы свекровь не делала замечаний невестке о том, как она устраивает приемы, как одевается, что ей не достает изящества в манерах и умения вести светскую беседу, как она обращается с мужем, со слугами, и даже о том, что ест ее внук. Решительно всё подвергалось критике. Обо всем старая маркиза имела свое мнение и, с присущим ей византийством, отпускала двусмысленные замечания и пространные намеки. Несколько раз молодая маркиза порывалась восстановить привычное положение дел, напомнив тетке, о том, кто сейчас является хозяйкой белоснежного замка. Но всякий раз, когда на горизонте их отношений возникала угроза бури, старая маркиза с ловкостью комедианта спохватывалась и, приняв вид смиренной монахини, со слезами на глазах, начинала говорить о душе, неотмоленных грехах и покаянии. Филипп, когда ему случалось быть свидетелем их бесед, держал нейтралитет, не беря сторону ни жены, ни матери и с некоторым интересом наблюдая за женщинами. Анжелике казалось, что их ссоры развлекают его, и он ждет, не вцепятся ли они со старой маркизой друг другу в волосы. Анжелика теряла союзников. Плесси покинули многие друзья: уехала к своему герцогу Нинон, мадам де Севинье соскучилась по дочери, Пегилен де Лозен сопровождал в Париж мадам де Субиз, которая боялась лесных бандитов, и даже верный паладин мадам дю Плесси — граф де Бриенн — вынужден был проститься с ней. В замке воцарилась удушливая атмосфера покаяния, душеспасительных бесед и безграничного ханжества, сотканная старой маркизой. Не добавил веселья и приезд новых гостей — графа де Жанси де Бриссака с супругой. Один из подчиненных принца, католик до мозга костей, потомок славного рода преследователей протестантов, он без устали обличал местных дворян, знавшихся с гугенотами, желая им Геены Огненной, и цветисто распространялся о Боге и праве. Анжелика возненавидела его с первого взгляда. Графу было около пятидесяти лет, он уже обзавелся брюшком и одышкой, был скуп, гневлив и ревновал свою юную супругу Марию, словно мавр, к любому, кто имел неосторожность остановить на ней свой взгляд. Граф был доволен сложившимся «богобоязненным обществом», возглавляемым матерью-настоятельницей и стал ее верным послушником. И только молодая хозяйка замка, своим упрямым и независимым нравом и жаждой жизни внушала ему почти религиозный ужас. Прибыли в Плесси и братья Анжелики Дени и Альберт. Юный Жан-Мари сопровождал жену маршала Рошана на воды и не мог к ним присоединиться. Молодая женщина подозревала, что Альберт не оставил своего намерения стать настоятелем Ньельского аббатства и использовать положение сестры для этих целей. Что касается Дени, то в жизни молодого вояки было только три сильных страсти: карты, дуэли и хорошенькие женщины. Не найдя в замке сестры первых двух соблазнов (в карты играли мало и без азарта), он обратил свое внимание на юную Марию де Жанси и начал осаду. Впрочем, юная чаровница была весьма лояльна к эскападам бравого офицера и частенько оказывалась с ним наедине под благовидным предлогом. Увы, Анжелику мало занимали как молитвы «кающихся», так и забавы «грешников». Ее не тянуло примкнуть ни к первым, ни ко вторым. Прекрасную маркизу не отпускало ощущение того, что солнечная пора их жизни в Плесси безвозвратно прошла — ее заслонила черная туча монашеской сутаны. В очередной раз, разыскивая мужа, Анжелика столкнулась с господином Молином. В ее планы в настоящую минуту не входили беседы об устройстве хозяйства, но управляющий, низко кланяясь, задержал ее: — Могу ли я отвлечь Вас, мадам. Дело весьма важное. И, поскольку, она рассеянно кивнула, продолжил. — Одна из флорентийских ванных комнат нуждается в срочном ремонте, труба дала течь. Я взял на себя смелость, позаимствовать необходимый материал на Вашем свинцовом руднике в Аржантьере, и местный мастер… — Благодарю Вас, Молин, Вы всё правильно сделали, — торопливо оборвала его маркиза, спеша освободиться, — к сожалению, я спешу. — Как жаль, я как раз хотел показать Вам некоторые преобразования, которые стоило бы внести вместе с ремонтом. Неловко беспокоить месье дю Плесси, он так занят… Анжелика позволила себя увести. Они спустились в цокольный этаж, прошли через скупо освещенную каменную галерею, и оказались в тупике с двумя дубовыми дверьми. Молодая маркиза еще ни разу не бывала в этой части замка. Молин, ее таинственный провожатый, распахнул перед ней правую дверь. Флорентийская ванная, построенная по распоряжению старого маркиза, отца Филиппа, представляла собой небольшую овальную комнату с низким, расписанным фресками потолком, почти все пространство которой, занимал мраморный бассейн с лесенкой. Пока эконом разглагольствовал о том, как притворить свои замыслы о переустройстве в жизнь, молодая женщина присела на скамью и огляделась. Вода подавалась сюда по скрытым в стене свинцовым трубам и уходила через открывающееся сливное отверстие. Кроме того, протекая мимо всегда разожженного очага в кухне и специальных печей в галерее, где с другой стороны располагалась прачечная, вода нагревалась и выходила наружу теплой, и маленькое пространство комнаты, не позволяло ей быстро остыть. Итальянские мастера, соорудившие это чудо в Плесси, знали свое дело, и Анжелика начинала понимать пристрастие кузена к омовениям. Ей вспомнилось, как юный маркиз, гостивший в их старом замке, мечтал добраться до этих ванных, чтобы избавиться от запаха навоза, пропитавшего Монтелу и его обитателей. Анжелика невольно улыбнулась.  — Месье дю Плесси очень ценит эти удобства, хорошо, что вторая ванная работает исправно. Месье не говорил Вам? — Филипп вообще не говорит со мной, Молин. Я так и не смогла подобрать к нему ключ, — с грустью ответила она. Эконом поднял на нее внимательный взгляд: — Напротив, мадам. Мне кажется, что Вы на верном пути, и, если Вы позволите мне высказаться, я бы рекомендовал Вам не останавливаться на достигнутом. Вы уже завладели его помыслами. Анжелика поначалу опешив от столь откровенного начала, не сдержала своего недовольства: — Ах, вот как Вы это называете?! Завладеть помыслами? Ваши советы, господин Молин, и так слишком дорого мне стоили! Взять хотя бы требование консумации! Сколько раз я кусала себе локти, раскаиваясь в этом, но было поздно! — Вы не извлекли из моего скромного предложения выгод? — вкрадчиво осведомился интендант, словно речь шла о торговой сделке. — Нет, не извлекла. Скорее я получила кучу неприятностей по Вашей вине! — Я очень огорчен, мадам. Ведь этот пункт защищал, прежде всего, Вас. Анжелика вспыхнула, но, на удивление, не рассердилась. Только с ним и, разве что, с Дегре она могла говорить столь откровенно. — Давайте начистоту, Молин. Ничто не унизило Филиппа так, как требование консумации брака. Не будь его, маркиз отнесся к некоторому принуждению с моей стороны почти как к докучливой обязанности, не более. И только необходимость лечь со мной в постель довела его до белого каления. До сих пор удивляюсь, как он не убил меня в ту ночь. Гугенот со вздохом смирения опустился на другую скамью, напротив нее: — Но ведь не убил. Видя протест молодой женщины, он сделал успокаивающий жест, и продолжил: — Послушайте, Анжелика, я знаю Вас с детства и буду с Вами честен. Этот пункт спасал месье дю Плесси от еще большего унижения, и, как следствие, озлобления против Вас, что могло повлечь поистине опасные последствия для Вашей свободы или даже жизни. — Я Вас не понимаю! — воскликнула она. — Вернемся в то время, — терпеливо продолжал ее собеседник, словно учитель объясняющий урок нерадивому воспитаннику. — Маршал, достигнув тридцатилетнего возраста, был твердо намерен остепениться, удачно женившись. Мадемуазель де Ламуаньон представляла собой весьма выгодную партию, тем более что ее кандидатуру поддерживала мать маркиза (Вам ведь известна роль президента Ламуаньона во Фронде?). Кроме того, месье Филипп остро нуждался в наследнике. — Я всё это знаю, Молин, — нетерпеливо перебила его Анжелика. — Но очевидно же, что, женившись на мне, пусть и не по доброй воле, он получал ровно столько же — те же деньги, супружескую постель, и того же наследника! — Совершенно неочевидно, мадам. Вы не ставили вопрос так. Вы хотели его имя и титул в обмен на деньги и ларец. Торговая сделка. Больше ничего! — Но остальное подразумевалось! — Вовсе нет, мадам. Задумывались ли Вы, например, как месье дю Плесси, после Вашего с ним обращения, мог оказаться в Вашей постели? Не говоря уже о том, чтобы заговорить с Вами о ребенке? Анжелика невольно зарделась, но все же ответила: — Он мог бы обратиться ко мне, навестить меня, к тому же … — То есть, выступить в роли просителя, не так ли? — живо перебил он, и глаза старого гугенота вспыхнули из-за стекол очков. — А гордая, богатая деловая дама еще подумает, в ее ли это интересах и входило ли это пожелание маркиза в брачный контракт? Вы забываете, мадам, с кем имеете дело — он маршал Франции, представитель старейшей дворянской фамилии. Вы предлагаете поступиться гордостью человеку, уже достаточно униженному необходимостью жениться на женщине, скрывающейся под выдуманным именем, имеющей двоих детей и к тому же шантажирующей его королевской опалой? Анжелика отвела взгляд, внутренне негодуя, она не могла не признать резонность его аргументов. — Итак, — продолжал управляющий, — месье дю Плесси оказывался связанным с Вами, униженным и, к тому же, лишенным возможности получить вожделенного наследника, не потеряв лицо. Ему нужно было бы просить или требовать силой то, что принадлежало ему по праву. Вы не представляете всего того несчастья, которое могло бы случиться с Вами, мадам, окажись Вы и вправду в такой ситуации. К тому же Вы были не только причиной его унижения, но и единственной свидетельницей полноты этого унижения (не считая, разумеется меня и духовника маркиза)… Если бы Вы не стали ценны для маркиза как мать его детей, я бы не многое дал за Вашу жизнь. И, помолчав, закончил: — Будучи вынужден исполнять пункт о консумации брака, месье маркиз хоть и был взбешен еще одним принуждением с Вашей стороны, но получал возможность исполнять супружеские обязанности в любое время, причем по-Вашему же настоянию, и так до тех пор, пока не появится наследник. Вы сами шли к нему в руки. Допускаю, что господин маркиз, испытывая вполне понятную обиду, был несколько жесток с Вами… — Несколько жесток? Вы так это называете?! — не выдержала Анжелика. Молин снова сделал успокаивающий жест и продолжил: — Так или иначе, наследник родился. И Ваш покорный слуга получил неоспоримый довод для Вашего переезда в дом супруга и воссоединения семьи. Мне казалось, если мне позволено будет заметить, что такой вариант пришелся по душе всем заинтересованным сторонам, не так ли? Маркиза, нервно перебирая складки платья, обдумывала услышанное. — Вы — ловкий политик, господин Молин, — наконец сказала она. — И, хотя злоба маркиза превзошла все мои ожидания, я склонна поверить сейчас, что Вы предложили мне наилучший выход из положения. — Вы — умная женщина, мадам. На это я и рассчитывал. Вы оказались в весьма щекотливой ситуации, но с честью вышли из нее. — Что же мне делать теперь? — доверчиво спросила она, словно вновь превратившись в маленькую Маркизу Ангелов, со страхом взирающую на расчетливого эконома. Молин посмотрел на нее по-отечески теплым взглядом: — Постарайтесь поступиться своей гордостью, мадам. Хоть это и не просто. Я уже говорил Вам, что считаю идею вашего с месье Филиппом брака удачной. Вы оба упрямы, горды и привыкли владеть ситуацией. Но для обоюдной выгоды, кто-то из вас должен сделать первый шаг. Будьте великодушны, мадам. И, поклонившись ей, он вышел. Бродя по дорожкам сада, Анжелика раздумывала над тем, что сказал ей Молин. Если старый гугенот прав, и ей удалось завладеть помыслами своего прекрасного кузена, то, как ей завладеть его чувствами? Перебирая в памяти те недолгие встречи, что были у них с Филиппом, молодая женщина спрашивала себя, что испытывает к ней несгибаемый маркиз? Она, безусловно, привлекала его. Еще в детстве. Но детство кончилось, и, встретившись во взрослом возрасте в Париже, они не узнали друг друга. Из кузины-голодранки она превратилась кузину-шоколадницу, родство с которой маркиз не стремился обнародовать. Но презрительно заявив, что ему безразлично, почему она скрывает свое истинное имя, он все-таки никому не выдал ее тайну. И стал ее кавалером на приеме в честь новоселья в отеле Ботрейи. Анжелика до сих пор вспоминала, как Филипп улыбался, танцуя с ней весь вечер. Без сомнения, прекрасный кузен был горд тем, что хозяйка этого празднества и самая красивая женщина на балу его партнерша. Почему я не стала его любовницей в тот вечер? — неожиданно спросила себя Анжелика. Она вспомнила, как прощалась с ним, когда он уезжал одним из последних. Ей только что чудом удалось отделаться от навязчивого принца де Ришмона, и они стояли у парадной двери совсем одни. Она протянула ему руку, Филипп сдержанно поцеловал ее и откланялся. Возможно, ей следовало проявить решительность и под каким-то предлогом затащить его в свой будуар? Последовал бы он за ней? Сейчас она все равно этого не узнает. С того вечера, он стал частым гостем в Ботрейи, но интрига между ними не завязывалась, все ее попытки обольстить неприступного маркиза разбивались вдребезги о его ледяные доспехи безразличия, граничащего со скукой, и полгода осады грозили закончиться для нее полным фиаско. Почему я всю зиму не проявляла инициативы в отношениях с ним? Они встречались не только в гостиной Ботрейи, но и у Нинон, у мадам де Севинье, в театре, да хоть на прогулках в Тюильри. Случаи остаться вдвоем предоставлялись им постоянно. Быть может, я боялась потерпеть неудачу, получив прямой отказ, как и Нинон? И потому подспудно избегала решительного объяснения? Угроза женитьбы Филиппа на малышке Ламуаньон заставила ее начать военные действия, вынудив кузена насильно стать ее мужем. По ее вине хрупкое согласие, а точнее холодная вежливость между ними переросла в настоящую ненависть, злобу и сведение счетов. Но и их борьба была захватывающей и увлекательной, заставившей их уважать друг друга как достойного противника, и да, они оба недооценили друг друга. Но помимо их воли супружеские встречи становились все более страстными, а моменты их близости надолго оставляли в ее душе волнующие воспоминания. И вот он приехал к ней в Плесси. Последние недели, проведенные вместе, казалось, сблизили их. Разве между ними не зарождалось нечто общее? Разве им не было хорошо вместе? Они шутили, дурачились, пусть и между перебранками и даже ссорами, его тянуло к ней. И как же случилось, что всё это пошло прахом? Из-за одного глупого турнира? Или еще раньше, из-за выходки Пегилена? Или виной всему было их упрямство и гордыня? Будьте великодушны, — посоветовал ей Молин. Но примет ли Филипп ее попытку примирения?