Лето в Плесси (1667 год)

Обычно всё начиналось с мелочей. Косой взгляд, пустое замечание, вздох: «Ах, моя несчастная племянница! О, мой бедный сын!», незаметные гостям, явственно ощущались Анжеликой, и били точно в цель. Внезапно молодая хозяйка узнавала, что распоряжения об обеде уже сделаны, а ее приказания отменены, общество могло собраться в гостиной или в саду, не дожидаясь мадам дю Плесси и даже букеты в зале, заботливо составленные Анжеликой утром, к вечеру бывали заменены на другие. «Не стоит благодарности, моя дорогая», — обычно отвечала мать-настоятельница на ее вопросы, — «Мне доставило истинное удовольствие помочь Вам. Вы же сами видите, что так лучше?». Анжелика не понимала, что ее останавливает, чтобы не выпроводить свекровь из замка, разругаться с ней или хотя бы урезонить. Так и сегодня, в голубой гостиной всё началось с пустяка. — Ах, это не слыхано! — воскликнула мать-настоятельница, картинно отбросив от себя письмо. Анжелика, сидевшая рядом за пасьянсом, в ожидании обеда, поняла, что промолчать не удастся, и вздохнула из вежливости. Старая маркиза продолжила как будто давно идущий разговор: — Да, моя дорогая, этот мошенник хочет 35 тысяч ливров за роспись капеллы! Не слыхано! Если я сейчас откажу, едва ли нам удастся найти ему замену, и купол не распишут ко дню поминовения королевы-матери! — Какой мошенник, тетушка? — Миньяр! Мало мне было этих итальянских ваятелей, норовящих обокрасть французскую корону! Сколько упреков я претерпела от господина Кольбера! Нам даже пришлось изменить оформление балдахина. И теперь этот живописец, этот малевщик, смеет так дерзко оценивать свои услуги! Анжелика начала подозревать, что свекровь ожидает от нее материального участия в ее бедах. «Дорого же мне обходится родство с семейством Плесси-Бельеров», подумала она и со вздохом предложила: — Я могла бы Вам чем-то помочь? Смерив племянницу, ставшую к тому же ее невесткой, недобрым взглядом, старая маркиза с достоинством ответила: — Я не обкрадываю собственную семью, моя дорогая! Как Вы могли подумать, что я начну просить у Вас денег? Эти Ваши торговые дела слишком сказались на Ваших представлениях о принятом в обществе… В груди молодой женщины начинала подниматься волна возмущения, но она сдержалась. — Впрочем, — внезапно сменив гнев на милость, заметила мать-настоятельница, — Вы могли бы помочь мне с этим чудовищем (она указала на массивные деревянные счеты, позаимствованные у Молина)! Вы справитесь с ними гораздо лучше меня. Анжелика, которая только что собиралась вступить в пикировку, дала тетке еще один шанс и взялась за счеты. — Итак, — мать-настоятельница надела пенсне и погрузилась в бумаги обители, — посмотрим. Мадемуазель Л-н, единственная дочь графа Н. обманута женихом. Помолвка разорвана, невеста в слезах. Как он мог предпочесть этому юному чуду вдовицу с двумя детьми? Как Вы думаете? Чем эта непорядочная женщина — источник бедствия для очаровательной Л-н — могла привлечь столь блистательного жениха? Анжелика, которой столь прозрачные намеки не приносили удовольствия, чуть надменно поинтересовалась: — Это имеет какое-то отношение к росписи купола, мадам? — Разумеется, имеет. А Вы думали, для чего я рассказываю об обманутых надеждах мадемуазель Л-н? И поскольку ответом ей был недоуменный жест, милостиво пояснила: — Что может утешить непрочное сердце, разбитое жестокостью грешной жизни? Лишь уединение в святой обители! Мадемуазель высказала робкое желание стать послушницей и ее благочестивая мать (моя старая подруга) не могла доверить свою нежную девочку никому другому, кроме меня. Мы списались — вереницы посланий, полных сердечных излияний, слов сочувствия и взаимной скорби. И моя протянутая рука помощи была принята. Девочку привезут через пару недель в монастырь. Это дает нам три с половиной тысячи ливров. Анжелика, имевшая многое сказать по поводу «бедного разбитого сердечка» и «руки помощи», молча отбросила нужное количество костяшек. — Продолжим, — старая маркиза вновь стала невозмутимой. — Герцог М. Старый греховодник, чуть не отдавший Богу душу прошлой зимой, но все же удержавший ее в теле, весьма обрадовался сему обстоятельству и дал обет отказаться от порочной любви и наконец жениться. Жениться-то он женился, но его мальчик при нем и не покидает теперь уже супружеский дом. Впрочем, герцог не был бы собой, если бы не трусил, нарушив святой обет. Чтобы искупить грехи, он вознамерился пожертвовать на святое дело и его духовник полностью поддержал его в этом благом намерении, — старая маркиза помахала чьим-то письмом с уже старческим почерком, — пять тысяч ливров, моя дорогая, — победоносно сообщила она. Костяшки послушно переместились на счетах, показав 13 тысяч. - Ах, как могла забыть! Мадам дю Б. И ее супруг - герцог! Бедняжки! Лишиться долгожданного наследника из-за оплошности няньки. Подумать только - мальчик попросил воды и эта дуреха напоила его из первого попавшегося колодца. Три дня агонии и всё - такая прекрасная семья лишена будущего. И это в их возрасте, после 10 лет попыток зачать. Герцог сражен, герцогиня укроется в нашей обители, дабы залечить израненное сердце. - Как это ужасно, - искренне откликнулась Анжелика. - Да, моя дорогая, ужасно! Но виной всему гордыня. Да, именно гордыня! Людям кажется, что то, что они имеют, будет с ними вечно. Но как дано, так и взято будет обратно. И не отмоленные прегрешения превратят жизнь в Ад на этом Свете, - наставительно подняв палец, повторила мать-настоятельница. И ее пристальный взгляд не понравился мадам дю Плесси. На что это она намекает? — Вы прибавили три тысячи ливров от герцогов Б.?, - невозмутимо поинтересовалась старая маркиза. Дождавшись, пока пальцы Анжелики отбросят нужное количество костяшек, она продолжила: - Что у нас дальше, — мать-настоятельница перелистала с десяток писем, называя отдельные суммы: триста тридцать ливров от общества торговцев кожевенного цеха, пятьсот восемьдесят — от виноделов, четыреста тридцать — различные подати, которые имел право брать монастырь, завещание маркизы Д., еще тысяча ливров. Неизвестные пожертвования в церковный ящик… Пальцы Анжелики послушно отсчитывали перечисляемые суммы. «А в таланте раздобыть деньги ей не откажешь», — с толикой какого-то уважения подумала новая маркиза дю Плесси. Откинувшись на подушки, как после пешего паломничества во Святую землю, мать-настоятельница поинтересовалась: — Так что же, душенька, сколько мы набрали? — 28 тысяч двести тридцать ливров, мадам. — Что ж, но мы забыли принца! Приплюсуйте еще пару тысяч, я займусь этим сегодня после обеда. — Остается еще около пяти тысяч, — напомнила Анжелика, собираясь предложить от себя как минимум не меньше принца Конде. — Ах, это пустяки, их пусть оплачивает этот увалень, господин Кольбер, а если ему вновь покажется это «слишком», пусть умерит претензии Миньяра. Одно то, что его допустили до обители, ставшей столь дорогой сердцу покойной королевы-матери (мать-настоятельница истово перекрестилась при этих словах) должно быть для него уже достойной наградой. — Я могла бы поговорить с господином Кольбером, — заметила Анжелика, не без гордости, — он часто спрашивает моего мнения о торговых делах и, думаю, я могла бы с легкостью получить его аудиенцию по возвращении в Париж. — Ах, оставьте! Он и так заплатит. Ведь речь идет о памяти королевы-матери. Впрочем, может быть Вы лучше найдете мне более сговорчивого живописца? Этот Миньяр несносен. Мне припоминается, кто-то из Ваших братьев промышляет художественным ремеслом? Невинный взгляд старой маркизы из-под пенсне не мог обмануть Анжелику, и та холодно заметила: — Вы верно осведомлены, мадам. — Дворянин, подавшийся в ремесленники… — протянула мать-настоятельница, как бы пробуя слова на вкус. — Да, Вашим родителям было нелегко помочь детям занять подобающее их происхождению положение в обществе. О, времена! Что будет с нами дальше, если потомки старинных родов начнут расписывать холсты, забыв о своем предназначении? — Быть может, в этом и состоит его предназначение, — сухо ответила Анжелика. — Предназначение дворянина, моя дорогая, служить своему королю. — Его Величество любит все прекрасное и очень ценит живописцев, превращающих потолки Версаля в произведения искусства. Месье покровительствует Салону. А Монсеньор? Его дом в Шантийи может посоперничать с королевским дворцом. Это тоже служение королю. — Дворянин служит в армии, при Дворе или в церкви, а не с кисточкой и холстом! — наставительно заявила старая маркиза и, не удержавшись, добавила, — и не торгуя диковинками из Америк. Анжелика парировала: — Все дело в душевной склонности, мадам. У нас с Вами разные вкусы. В Вашей семье, если мне не изменяет память, больше интересовались заговорами и Фрондой. Или Вы называете это «служением королю»? Алиса дю Плесси-Бельер побагровела и открыла рот, чтобы возразить невестке, но их словесную дуэль, грозящую перерасти в нечто большее, прервало появление принца. Анжелика, пользуясь случаем, сделала реверанс монсеньору Конде и тетке и покинула гостиную. На веранде маркиза столкнулась с сестрой. — Что с тобой? Можно подумать, ты сцепилась с кем-то! Сядь и выпей воды, у тебя щеки горят. Необычный тон Ортанс смутил молодую женщину. С тех пор, как уехала Нинон, ей почти не с кем было поговорить по душам. И сама не зная почему, Анжелика сказала: — Это всё наша тетка. Норовит укусить меня. А я каждый раз борюсь с желанием расцарапать ее физиономию. Как будто мне мало обид Филиппа! Ах, Ортанс, эти Плесси превращают мою жизнь в сущий ад! Прокурорша закусила губу, собираясь отвесить ядовитое замечание, но передумав, серьезно сказала: — Да они всегда были такими! Разве ты не помнишь? Даже дядя, самый воспитанный из этого семейства. Зачем ты связалась с этой фамилией? Тебе нужен был громкий титул, Версаль и красавец Филипп? Ты получила то, что хотела — изволь платить. Анжелика, я не узнаю тебя, где твой бойцовский характер?! Я не собираюсь тебя жалеть! И не смей жалеть себя сама! Ты теперь маркиза дю Плесси. Это твой замок и, черт возьми, это твое право решать, кого ты будешь здесь терпеть, а кого нет! — Почему я до сих пор терплю здесь тебя, ты не знаешь? — полушутя, спросила маркиза. — Потому что с тех пор, как уехали мадемуазель де Ланкло и наши блистательные кавалеры, а наша тетушка завела здесь свои иезуитские порядки, ты совсем закисла. Так бы и дала тебе по щекам! И увидев, как встрепенулась сестра, мадам де Фалло, с удовольствием хмыкнула и переменила тему: — Так-то лучше! Кстати, когда твой муженек возвращается на войну? — Через неделю, кажется. Он мне ничего не говорит. — Да уж, не секрет. Я не знаю, что у вас происходит, но ты бы была мила с ним хотя бы на людях, для гостей. Наша тетка уже пыталась выведать у меня, почему он не навещает твою спальню. — Ей-то какое дело?! — поразилась Анжелика. — Может быть, я сошла с ума, но она хочет разрушить ваш брак. — Ортанс, ты сошла с ума. — Не скажи, сестрица. А еще, узнав, что мой муж прокурор, она интересовалась, основаниями для признания брака недействительным. Берегись ее! А лучше замани поскорее Филиппа к себе в будуар. Хватит жеманничать. При твоих прелестях, это не такой уж подвиг. — Кажется, сейчас по твоим щекам пройдусь я, — полусерьезно пригрозила Анжелика. — Только попробуй! Давай, собирай своих сорванцов, поедем к отцу. И пусть наши милые родственники перегрызут здесь друг другу глотки. Никогда не думала, что от Ортанс может быть польза, — улыбнулась про себя повеселевшая маркиза. Через час, трясясь в экипаже по проселочной дороге, сестры вновь обратились к воспоминаниям детства. — Помнишь, — неожиданно проговорила Анжелика, — как они нагрянули к нам в Монтелу? — Кто — они? — Ортанс! Разумеется, покойный дядюшка с Филиппом! — А… Как не помнить… Ох, и нищие же мы были. Вдоволь повеселили их своим видом. — Да… но дядя восхитился глазами матушки. При нас с ней никто так не говорил. — Покойный маркиз умел быть галантным, ну, а наш отец мало в этом смыслил. — А помнишь, как ты первая сделала ему комплимент? И он посоветовал тебе стать жеманницей? Сестры от души рассмеялись. — Ох, и глупая я была! Прокурорша мечтательно уставилась в окно, на заходящее солнце и добавила: — А ведь именно мне наш прекрасный кузен подал руку, чтобы вести к столу. Помнишь? — И что? — возразила Анжелика. — Ты сохранила это воспоминание на всю жизнь? Филипп просто хотел разозлить меня. — А может, это потому, что его отец нашел, что у меня острый ум? — Вовсе не поэтому. Просто ты старше. — На один год! Тебе обидно, что дядя считал меня умнее! — А я красивее! И женился Филипп на мне! — Не будь у тебя денег, ни за чтобы не женился! — А на тебе бы он не женился даже с деньгами! — А я вцеплюсь сейчас в твою хорошенькую мордашку ногтями, как в детстве! — А я… Флоримон, Кантор и две юные Фалло, разомлевшие от жары и уснувшие по дороге, открыли глаза и с удивлением уставились на матерей. Мгновенно одумавшись, сестры замолчали. Ортанс обиженно поджала губы, а Анжелика улыбнулась. Карета остановилась у подъемного моста с ржавыми цепями, распугав куриц. — Ну, здравствуй, Монтелу, — с грустной иронией пробормотала Ортанс, — давно не виделись.