Лето в Плесси (1667 год)

В дверь внезапно постучали. — Вы кого-то ожидаете? — настороженно спросил маркиз. Анжелика растерялась: — Вовсе нет… Из коридора послышались жалобные стенания. «Что-то случилось!». В следующую секунду Анжелика распахнула дверь. — Барба! Что произошло?! Что-то с мальчиками?! Говори! Испуганная служанка запричитала, утирая слезы: — Мадам, наши мальчики пропали! Я зашла четверть часа назад, проверить спят ли они, а комната пуста! И их нигде нет! Они сбежали! — Нужно поверить весь замок, вряд ли они добрались до леса, — раздался за спиной Анжелики сухой голос маркиза. — Да простит меня господин маркиз, мы осмотрели весь дом, но маленьких господ нигде нет! Мальбран, Ракан и отец де Ледигьер вместе со слугами обходят парк. Ох, месье, как бы они не утонули в пруду! Анжелика еле сдержала порыв отвесить няньке пощечину и начала лихорадочно одеваться. Утонули в пруду! Подумать только, что за глупости! Зачем только я держу столько прислуги, если детей невозможно оставить ни на минуту?! Ни на кого нельзя положиться! И она одернула Барбу: — Перестань реветь и помоги мне одеться! И почему ты не пришла ко мне раньше?! — Ах, я думала, они просто дразнят меня, а как увидят, что я места себе не нахожу, тот час выскочат из убежища. Анжелика оглянулась, ища глазами мужа, но Филиппа уже не было в комнате. И вдруг она замерла. — Барба… так ведь мальчики в Монтелу… Глаза служанки округлились. — Как же, мадам? Господин маркиз забрал их сразу, как Вы уехали в аббатство! А потом они напроказничали, Флоримон… ну не важно, и господин маршал запретил им выходить. А Флоримон говорит: «Мы отказываемся есть, пока Вы нас не выпустите», а господин маркиз ответил, что его право ложиться спать голодным. Вот я и пошла тайком накормить их, они же не ужинали сегодня, бедняжки! А в спальне только галеты, да печенье и ничего горячего. Птенчики мои, боюсь, даже и не знали, что Вы вернулись. Верно они решили сбежать, искать Вас или я не знаю, куда, — служанка снова зарыдала. Анжелика оттолкнула ее и побежала вниз. Как он посмел забрать моих сыновей?! А Ортанс?! Я же велела ей ни за что не отдавать мальчиков Филиппу! И как он мог их наказать?! Запереть в комнате! Господи, — лихорадочно думала Анжелика, — если бы я только знала! В парке царило необычайное оживление. Десятки факелов мелькали между деревьями, отовсюду доносились окрики, лай собак. Среди всей этой чехарды, она с трудом нашла маркиза. Он допрашивал Мальбрана. Замок был проверен от чердака до подвалов, парк пуст, оставался лес. — Нужно проверить запруду у излучины реки. Пещера слишком далеко, вряд ли они доберутся до нее ночью. Или… — маркиза осенила внезапна догадка, — Ла-Виолетт! Скачи к барону де Сансе, не к нему ли они отправились … Подбежав ближе, Анжелика уже хотела потребовать от мужа объяснений, но сейчас важнее было разыскать сыновей. — Филипп, я думаю, что они где-то в замке, они не смогли бы выйти незамеченными. А никто из слуг их не видел. — В подвале есть подземный ход. Он ведет в лес. Помнится, в детстве я сбегал так. Оставайтесь здесь и поверьте еще раз все укромные места. Месье де Бюсси подвел маркизу лошадь, и небольшая кавалькада двинулась в путь. Анжелика металась по дому, не находя себе места. Как такое могло произойти? Куда могли пойти Флоримон с Кантором — ее послушные мальчики?! Ночью! Одни! Никому ничего не сказав! Но разве она сама не собиралась бежать в Америку в десятилетнем возрасте? Ох уж эти детские мечты! Как опасно, когда их пытаются исполнить маленькие искатели приключений. Или они, наказанные отчимом, решили сбежать из дому? Но куда им идти? В Монтелу? В Ньельское аббатство? К Рамбурам? Стали появляться разбуженные гости. На маркизу посыпались тревожные вопросы, предположения и бесполезные вздохи сочувствия. Смертельно перепуганные слуги носились по дому, не останавливаясь в своих поисках, боясь гнева хозяйки и от их мельтешения у Анжелики закружилась голова. В конце концов, она в отчаяние опустилась на кушетку. Перед ней возникла набожная мина Альберта. — Дорогая сестра, я думаю, настал час обратиться к Богу. Это наказание за наши грехи. Не угодно ли тебе пройти вместе со мной в часовню и помолиться за спасение невинных душ? Гнев неожиданно вернул ей силы. — Немедленно заткнись, Альбер! Не то я отколочу тебя! Лучше найди мне лошадь! Я еду к запруде. И ты едешь вместе со мной. Испуганный таким напором брат не посмел возражать и мгновенно ретировался. Через четверть часа они выехали из парка. Черная, густая, душная мгла Ньельского леса обволакивала спутников, затягивая в свое нутро. Вековые деревья, словно мачты на призрачном корабле, таяли в клубах тумана. «Не забирай их, — молила она лес, — не забирай». Вдали послышался шум. На дороге один за другим проявлялись очертания всадников. Впереди всех мужчина на белом коне с перекинутом через луку седла грузом. Анжелика вгляделась в темноту. Что-то зловещее было в этой фигуре. В лунном свете маркиз дю Плесси показался ей предвестником смерти. — Матушка! Через мгновение в ее объятиях оказался сначала Флоримон, спрыгнувший с лошади месье де Бюсси, а затем и Кантор. Забыв о своей привычной сдержанности, он плакал. — Матушка, прости нас! Мы не хотели! Через полчаса согретые и накормленные, утирающей слезы Барбой, молодые дворяне, стояли в своей комнате перед отчимом и виновато глядели в пол. Маршал, выдержав паузу, сухо начал. — Итак, господа, ваше поведение непростительно и заслуживает серьезного наказания. Объявляю вам, что с настоящего момента вы находитесь под домашним арестом. Никаких увеселений, никаких игр, никаких визитов к барону де Сансе … — О, нет, месье дю Плесси! — воскликнул Флоримон, но тут же, под стальным взглядом маркиза, примолк. — Поездок к барону, — повторил Филипп тоном, не терпящим возражений. — И отдайте мне свою лютню, — неожиданно добавил он, обращаясь к Кантору. — Лучше выпорите нас, месье, — угрюмо отозвался мальчик, на всякий случай, спрятав любимый инструмент за спину. — Всему свое время, — пообещал маркиз. Анжелика не смела вмешаться на протяжении всей сцены. Первый страх за жизнь сыновей прошел, и молодая женщина размышляла о последствиях произошедшего. Нельзя не признать, что деревенский воздух и прелести загородной жизни избаловали мальчиков. Ночной побег, переполошивший гостей замка, без сомнения заслуживал наказания. Мальчики могли потеряться в лесу, стать добычей диких зверей, утонуть в реке, и просто необходимо строго призвать их к порядку. Но, как любящая мать, Анжелика боялась, не будет ли Филипп слишком жесток с ее детьми. И возможно ли потребовать от него не вмешиваться в воспитание пасынков? С другой стороны, она замечала, что мальчикам не хватало мужского воспитания, ибо наставники не смели слишком сильно ограничивать их свободу, и, пожалуй, излишне потакали их капризам. Мучимая сомнениями и смутным желанием отблагодарить, она вышла из детской вслед за мужем и коснулась его локтя, привлекая внимание. — Филипп, я бы хотела… Сегодняшнее происшествие… — Своим неповиновением и упрямством, мадам, Вы сами подаете им пример. Ох уж мне эта кровь Сансе! И вырвав руку, он ушел не оглянувшись. *** На следующий день жизнь потекла как будто ее спокойствие ничего не нарушало. Отведавшие розг наставников, мальчики усердно учили латынь. А ведь аббат де Ледигьер не мог их усадить за уроки всё время деревенских каникул. Анжелика зашла к ним перед обедом. Обрадовавшись матери, Флоримон и Кантор отбросили книги и протянули к ней руки, как бывало в детстве. — Мои маленькие дурачки, — она потрепала их кудри, — знали бы вы, как напугали меня вчера. А если бы вы не вернулись? Чтобы я делала? — Матушка, мы не хотели Вас пугать! — Флоримон обнял ее за шею, уткнувшись носом ей в плечо, как делал, когда был маленьким. — Мы хотели переждать пока Вы не вернетесь. — В лесу?! — ахнула Анжелика — Ну не совсем, есть же хижины углежогов, и пещера колдуньи, а за лесом гугенотская деревня, — увлеченно рассуждал Флоримон, — Сами посудите, к деду нам возвращаться было нельзя, он бы сразу отправил нас в Плесси. А здесь — месье маркиз. По какому праву он нами командует? Кантор угрюмо покосился на брата. — По праву вашего отчима, — ответила Анжелика, — почему месье дю Плесси вас наказал? Мальчики переглянулись, младший вздохнул. Слово взял Флоримон: — Этого, матушка, мы никак не можем Вам сказать, — с достоинством произнес он, — не обижайтесь. Анжелика устало опустилась в кресло. — Но посудите сами, к чему привело ваше поведение. Вас заперли в комнате, лишили ужина… — Неправда, — возразил Флоримон, — мы сами отказались есть! — Ну хорошо. Но ведь и розгами вам досталось. — Это разве досталось! — радостно отозвался Кантор, — месье де Монтозье — вот кому не стоит попадаться под руку! Бедный Дофин! Знали бы Вы, матушка, как его секут! Флоримон со знанием дела подтвердил: — Да уж, порка так порка! Хотя какие уж там шалости у Дофина! — И потом, матушка, Вы же знаете, чтобы драться на дуэлях и на войне мужчине нужно уметь терпеть боль. Мы же не девчонки! Анжелика заулыбалась. «Откуда только ее мальчики набрались этих идей? И этот, так не вязавшийся с их детскими личиками, серьезный тон! Надо будет поговорить с наставниками». Вслух она сказала: — Все-таки обещайте мне быть умницами и не спорить с отчимом, хорошо? Кантор кивнул, но Флоримон отвел глаза. В дверях показалась голова аббата де Ледигьера. — Мадам маркиза, месье дю Плесси поручил привести мальчиков вниз. — Зачем? — насторожилась Анжелика. — Отвечать выученный урок. Монсеньор предложил их послушать. В зеленой гостиной принц Конде играл в карты с хозяином замка в окружении своих дворян. Флоримон благодаря врожденной памяти и обаянию, с чувством продекламировал один из античных стихов, который прочитал всего пару раз, и, заслужив улыбки гостей, был отпущен. Кантор же, не обладавший такими талантами, с трудом вспоминал заученное. — Подожди, мой мальчик. Так дело не пойдет, — остановил его принц, — Скажи мне, о чем пишет поэт? — О любви к Отечеству, — пробурчал Кантор. — Вот! К Отечеству! Знаете ли Вы, сударь, что такое любить Отечество? Тосковать по Родине? Тосковать, будучи изгнанником в чужой стране, не имея возможности вернуться? То-то! А ты бубнишь как пономарь. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Кантор, не догадываясь, что имеет в виду принц, молча, но прямо, продолжал смотреть на него. — Да, Монсеньор, — тихо подсказал Филипп. — Я не Вам, Плесси. Кантор подумал, и, в свою очередь, тихо сказал: — Да, Монсеньор. Принц прищурился и досадливо пробурчал: — Маркиз, долго еще малец будет жужжать у меня над ухом латынью? — Ты закончил, Кантор? — Нет. Остался один стих из Овидия, — хмуро признался мальчик. Принц махнул рукой, разрешая приступать, и обратился к картам. — Только с чувством! — напутствовал он. Кантор перевел дыхание и, уставившись на высокородного гостя, начал, серьезно, чеканя каждое слово: Каждый любовник — солдат, и есть у Амура свой лагерь; Мне, о, Аттик, поверь: каждый любовник — солдат. Для войны и любви одинаковый возраст подходит: Стыдно служить старику — стыдно любить старику. Недоуменные взгляды принца Конде и маркиза дю Плесси встретились. — Ба! — первым выпалил принц. — Что я слышу! — и, не сдержавшись, расхохотался. — Аббат де Ледигьер! — маркиз развернулся к наставнику пасынков. Учитель латыни, страшно побледнев, подскочил на месте, и, наконец, обретя дар речи, необычно высоким голосом пропищал: — Кантор! Что Вы читаете?! Вы должны были учить из «Скорби к Августу»! Мальчик перевел непонимающий взгляд с отчима на аббата и возразил: — Мы с Флоримоном учили этот. Читать дальше, месье? — Довольно, — остановил его Филипп и смерил аббата недобрым взглядом. Конде отсмеявшись, взял себя в руки, и примирительно сказал: — Если Вам интересно мое мнение, мой дорогой, довольно латыни. Молодых дворян стоит экзаменовать шпагой, конем и порохом. — Вы правы, Монсеньор. — Сударь, — серьезно обратился к мальчику принц, — Вы покажете нам, как Вы держитесь в седле? — О, да, месье! — радостно воскликнул Кантор, и, спохватившись, поправился, — да, Монсеньор. Мужчины улыбнулись и поднялись из кресел. Филиппу не нравился живой нрав, горячность и постоянная суета Флоримона. Мальчик все время куда-то спешил, у него была куча мелких дел, он умел вовремя и совершенно искренним тоном сделать комплимент любому, улыбнуться, оказать услугу — говоря иначе, обещал стать дамским угодником и всем приятным человеком, всеобщим любимцем, идеальным придворным. Поначалу, Флоримон пытался заслужить одобрение маршала проверенным путем обаяния и услужливости — поскольку при Дворе можно продвинуться, лишь имея высоко стоящих покровителей, как любили говорить товарищи Дофина по играм. Но мальчик столкнулся с недоверчивой холодностью отчима, которую принял за гордыню. Хотя маркиз внешне не выказывал открытого отвержения старшему пасынку, Флоримон интуитивно угадывал его скрытое неодобрение, и стал считать его надменным, бесчувственным и злым. И лицемерным. Ведь неизменный спутник маркиза, давно приближенный к нему, камердинер Ла-Виолетт был развязанным как парижанин, неунывающим болтуном и пронырой. Почему же ему, Флоримону, давался такой отпор? Кантор, с непроницаемым взором зеленых глаз, постоянно пребывающий в своей таинственной замкнутости, неуклюжий в светском обществе, гораздо больше располагал маркиза к себе. И хотя Филипп не оказывал ему явного предпочтения, не баловал младшего пасынка, не дарил конфет, как многие воздыхатели маркизы дю Плесси, в надежде через внимание сына расположить к себе мать, Кантор проникся к отчиму уважением, смешанным с почтением и душевной склонностью. Младший пасынок рос мальчиком скрытным, но глубоко чувствующим и мечтательным, за его видимым спокойствием, пылали тайные и сильные чувства, не свойственные его возрасту, о которых не подозревала ни его мать, ни наставники, ни даже Флоримон. Кантору отчим был гораздо понятнее, чем старшему брату, ему не мешала молчаливость маркиза, его холодность, строгость и даже жесткость, он научился по еле уловимым и незаметным для окружающих знакам догадываться о желаниях отчима, намерениях и чувствах. Когда взгляд холодных голубых глаз маркиза дю Плесси останавливался на нем, Кантору казалось, что отчим в свою очередь читает его как открытую книгу, и эта тайна, неизвестная всем остальным, делала их в какой-то мере сообщниками. Кантору нравилось думать об этом. Вот почему младший пасынок дю Плесси испытывал к отчиму некоторую привязанность и не позволял Флоримону ругать маршала в детской или насмехаться над ним. Анжелика, успокоенная относительно намерений Филиппа, отдала некоторые распоряжения и вернулась к себе, намереваясь написать письмо Ортанс. Сестра еще не вернулась из имения отца и маркиза начинала подозревать, что та просто боится попасться ей на глаза. Интересно, пыталась ли она противостоять кузену? Молодая женщина уже заканчивала свое послание, когда в спальню вбежала запыхавшаяся Барба. — О, мадам! Умоляю! Спасите! Он разобьется! Анжелика вскочила: — Что стряслось?! Флоримон упал? — она трясла няньку за плечи, пока та пыталась досказать, задыхаясь от волнения. — Не Флоримон? Кантор?! — Наш маленький Шарль-Анри, — наконец выдохнула служанка. — Откуда? Из кроватки?! — и не дожидаясь ответа, молодая женщина побежала в детскую. Барба не поспевая за ней, кричала на ходу: — Мадам, не туда! Не туда! Во двор! Бегите во двор! Маршал катает его на лошади. На секунду обомлев, Анжелика бросилась вниз по лестнице. На лужайке, огороженной с южной стороны замка для выезда лошадей, она действительно обнаружила маркиза верхом на его белой лошади, а на луке седла — младшего сына в детском платьице. Всегда спокойный, младенец и на этот раз был невозмутим и завороженно уставился на уши кобылы. Проложив себе путь, молодая женщина сама распахнула калитку (?) и не раздумывая бросилась прямо к лошади Филиппа. Схватив ее под уздцы, она потребовала: — Немедленно отдайте мне ребенка! Хотите, чтобы он убился?! Маркиз, остолбенев от ее неожиданного появления, с трудом удержал испуганную лошадь: — Ничего не случилось! Но все же передал ребенка в протянутые руки жены. Она судорожно прижала младенца к себе и наконец перевела дух. Только сейчас Анжелика начала замечать окружающих. Ее сыновья, и несколько мужчин, включая принца застыли в седлах. Монсеньор нашелся первым: — Мадам, клянусь, Вы поражаете меня своей храбростью! Лошадь могла взбрыкнуть… — Я — мать, — многозначительно ответила маркиза и с достоинством, хотя у нее начинали дрожать колени от пережитого волнения, удалилась за изгородь. Передав плачущей Барбе младенца, она велела отнести его в детскую и впредь не спускать с него глаз. Урок верховой езды продолжился. Анжелика с замиранием сердца смотрела, как ее сыновья стараются из-за всех сил показать свои умения, и думала о том, как быстро они выросли. Она успокоилась и решила, что, возможно, Филипп не привык к маленьким детям и просто недооценил опасность таких игр. Урок окончился, мальчики, поклонившись матери исчезли, гости вернулись в замок. Анжелика задержалась, надеясь сказать пару слов маркизу. — Я хочу поблагодарить Вас, Филипп, — заговорила она, подойдя ближе, — Может быть, Вы и правы — мальчики взрослеют и им необходима мужская рука. Маркиз замешкался, перекидывая поводья. — Ваш старший сын хорошо держится в седле, — наконец ответил он, — мальчик ловок и гибок — будь он усидчив, из него вышел бы отличный наездник. Молодая женщина несмело улыбнулась мужу. Означает ли это, что между ними заключено перемирие? — Пообещайте мне, пожалуйста, одну вещь, — попросила она. Маршал бросил на нее настороженный взгляд, но она спокойно продолжила: — Дайте Шарлю-Анри время вырасти из младенческих рубашек, прежде чем делать и из него отличного наездника. Филипп отвел взгляд и погладил лошадь по голове, — договорились, мадам. *** ЛЮБОВЬ — ВОЕННАЯ СЛУЖБА Каждый любовник — солдат, и есть у Амура свой лагерь; Мне, о Аттик, поверь: каждый любовник — солдат. Для войны и любви одинаковый возраст подходит: Стыдно служить старику — стыдно любить старику. Те года, что для службы военной вожди назначают, Требует также она, милая дева твоя. Бодрствуют оба: и тот и другой на земле почивают; Этот вход к госпоже, тот к полководцу хранит. Служба солдата — походы. Отправь ты девицу подальше, Вслед за ней без конца будет любовник спешить; Он на горы крутые пойдет и в разлив через реки, И по сугробам снегов будет за нею идти. И, собираяся в море, не будет ссылаться на Эвры И созвездий искать в небе не будет тогда. Только солдат да любовник выносят хладные ночи И потоки дождя вместе со снегом густым. Смотрит один за врагом, лазутчиком будучи послан; Очи не сводит другой: это соперник его. Тот города осаждает, а этот двери подруги; Ломит ворота один, в двери стучится другой. Часто служило на пользу напасть на врага, когда спит он, И безоружных людей сильной рукой избивать. Так суровые орды погибли фракийского Реса, И не стало коней, отнятых смелой рукой. Сон мужей любовникам также на пользу бывает, И для сонливых врагов много оружья у них — Через стражей отряды пройти и умело и ловко. Как искусен солдат, так и любовник всегда. Марс, как Венера, сомнителен; и побежденные часто Снова встают, а те, что побеждали, лежат. Значит, оставь называть любовное чувство ты праздным: Свойственно чувство любви и энергичным мужам, Страстью горит Ахиллес, лишившись Брисовой дщери, Пусть сокрушают сыны Трои аргивян добро. Гектор в битву ходил после сладостных ласк Андромахи, И на главе у него шлем был женою надет. Даже ты, о Атрид, прельстился дщерью Приама, Как у менады, у ней были красивы власы. Также и Марс, попавшись, узнал художника сети, Там на небе рассказ этот известнее всех. Я и сам был вял и для отдыха нежного создан: Ложе и тихая жизнь сердце смягчили мое; Но кручина по деве прогнала безумную леность И приказала служить в лагере строгом ее, Вот и подвижным я стал и войны ночные ведущим: Кто от лени бежит, пусть тот полюбит скорей. (перевод С. Бельского)