Чепуха

      Пристроившись сзади него, Лео наклонился вперёд.       Раф не испугался — напротив, он ждал ощутить руки на плечах. Мелко поёрзав на диване, он шевельнулся к спинке и откинулся, принимая их и ещё дальше проваливаясь в мягкое тепло подле. Маленькая тяжесть приятно сковывала и расслабляла. Когда над левым ухом услышал мирное дыхание, смешанное с тихим, монотонным гамом, он так же негромко пробормотал:       — Закончил уже? — двинул ладонью и положил её на правое предплечье.       — М-м, — а возлюбленный отвечал так, словно только что проснулся.       Он опустился к нему настолько низко, что лицом уперся в собственную руку; повернул нос к Рафаэлю и лениво тёрся щекой о собственную кожу:       — Так устал, — и щекотал чужую шею.       Это было довольно мило. С загоревшейся ухмылкой Раф коснулся макушки того:       — Ну так иди сюда, — слабо провёл по ней и повернулся к блаженно сомкнутым глазам, — разрешу одолжить свои колени в качестве подушки.       Леонардо издал слабый смешок в ответ.       Оторвался он от возлюбленного не сразу и неторопливо: движение были настолько заторможенными, что второй невзначай успел проследить каждую его секунду.       Увидел что-то странное на левом предплечье. Это было какое-то красное пятно. Однако не было похоже, чтобы возлюбленный волновался о нём... или, судя по его измотанности, чтобы он догадывался о его существовании. Но Рафаэль приметил тут же, и этого было достаточно, чтобы нахмуриться:       — Что это у тебя на руке? — спрашивал, пока второй усаживался рядом. Вопрос его оживил.       — На руке? — приподняв их, лидер безуспешно разглядывал их. — Где?       — Вот здесь, — он осторожно взялся только за одну и развернул её, чтобы слушатель увидел то, о чём он говорил.       И отпустил её. Лео сосредотачивался на ещё не почерневшем синяке, что за́няло не мгновение, а пару секунд.       Наконец, бесшумно переварив всё сказанное и замеченное, он выпрямился и отдалил лапу от себя, чтобы недоуменно, как без памяти, уставиться на возлюбленного:       — Наверное я, — прищурившись, он скособочился туда, откуда только что вышел, — ушибся... когда тренировался.       Когда он вернулся взирать на мастера сай, застал мину.       — Ты даже не помнишь, когда именно ушибся? — и осуждение.       А осуждение-то было не маленьким: Рафаэль полностью отдался резкому недовольству, скрестив руки, не усмиряя серые черты и держа с собеседником чрезмерно прямой контакт. Будто сейчас Леонардо сидел перед ним не с ушибом на ладони, а с каким-нибудь мечом, застрявшим в животе.       Это неуклюже улыбнуло лидера:       — Но это же всего лишь небольшой ушиб, — он слегка всколыхнул бедной рукой, чтобы лучше утихомирить Рафа.       — Да, — и Раф покорно уделил внимание тому, на что косвенно указывал возлюбленный, но выражение, наоборот, стало только чернее, и он вновь зорко таращился на собеседника, — я вижу.       Не очень получилось.       — И что?       На момент поджав рот, Лео решил попытать счастье ещё раз:       — И-и... — и вздрогнул плечами. — это пустяк, — помотал головой. — Я совсем не чувствую, что у меня что-то болит.       — Ага. А это меня и бесит.       Лео замолчал. Похлопал веками.       Он понурил взгляд на предплечье, которое уложил на ноги в пору коротких фраз, и вслед за этим устремил наблюдение на возлюбленного, который в свою очередь пялился на то небольшое покраснение. Он не менял предмета интереса и всё смотрел.       А ушиб смотрел на них обоих.       — Ну да, конечно; могло бы быть и хуже, — Раф пошатнулся и взглянул на слушателя. — У тебя дофига раз было намного хуже: чего только тебя не успело украсить, — и обратно вниз. — Но из-за этого тебя вообще не заботят всякие там ссадины и синячки, — один уголок рта вздёрнулся, — а меня они все бесят одинаково.       От этих слов лидер, нисколько не отворачиваясь от разговора и слухом, и телом, отвёл глаза уже в другой бок, где притихнули включённые телевизоры.       Тусклое созерцание медленно шло ко дну:       — Ну…       Он предпринял попытку сказать хоть что-то, но никакая настоящая дума, по всей видимости, образоваться не успела. Ничего не вышло.       А Рафаэль пока мелко облизнулся и вдохнул в себя столько же воздуха:       — Хотя, наверное... — и возобновил речь, хоть и совсем неуверенно; прищурившись с резким напряжением, он тоже несколько отворотился, — да, — ни кивнул, ни шевельнулся, ничего, — наверное, всё дело в том, что я редко поднимаю эту тему, или, — фыркнув чересчур грубо, мало закачал головой, — или я настолько хреновый парень, что я этого даже показать не могу, что ли...       — Раф... — Лео, которому нисколько не понравились рассуждение возлюбленного, подался вперёд, развернувшись к нему.       — Ты дорог мне, — и он сделал то же самое.       Их взгляды встретились.       — Ты как бы для меня далеко не пустое место.       Один был до сих пор насупленный, а во втором протекало всё: от шустрых размышлений до проницательности.       — И мне паршиво видеть вот это вот всё, — мастер сай тыкнул пальцем на больное предплечье, — особенно когда я знаю, что тебе в который раз на это наплевать.       Леонардо взирал на него пронзительно, но не казалось, что он рвался что-то промолвить. В его чертах читались удивление, некого рода понимание, неприязнь к само-грызению и отсутствие усталости — всё это смешалось в чуткость, тусклую мягкость.       Но Рафаэль, пока второй им беспрерывно любовался, прозрел всю тупость своего высказывания, и приступил поправлять себя:       — Тебе, наверное, кажется, что я, эту, ну, — он втянул голову в плечи, убирая свои лапы подальше от слушателя, — из мухи слона делаю, но я...       — Нет!       Это было восклицание, но оно было тихим. Это была резвость, но мастер меча перехватил кисть возлюбленного и дёрнул её к себе плавно:       — Нет, — он, полностью спокойный, обратил на себя голое изумление, — я понимаю тебя.       Не сжимая пальцы Лео крепко в ответ, Раф хлопал веками недолго:       — Вот как, значит, — и вместе с этим их полусплетённые ладони приопустились. — Что-то я этого раньше не замечал.       — Что же, — мастер меча понурился, — я... никогда об этом раньше не говорил.       — И почему же?       — М-м, — задумчиво выдохнув из себя гам, он цокнул, — у нас ведь такая жизнь, что мы постоянно как-то калечимся, поэтому я не то чтобы привык это видеть, — слабо искривил рот, — скорее, я стараюсь не думать... или не смотреть на это…       На самопринижения лидер отозвался борзо, на последующий вопрос он отвечал с задержками — теперь же, когда пришла пора рассказывать лишь о себе, он тормозил беседу намного громче. Его сухие губы иногда тёрлись и вдавливались друг в друга, а челюсть шевелилась вниз, но не открывалась.       Пальцы, когда-то плотно сжимавшие руку Рафаэля, потеряли силу, которая нынче тратилась на отрешённость. Возлюбленный мог спокойно вытащить её из скромных объятий в любое время, но он этого не делал.       — Когда я смотрю на твои ранения или ушибы, — и при первом же слове пальцы мастера меча согнулись острее, — я будто чувствую эту боль на себе, — он несильно морщил нос. — Это похоже на озноб: он как бы движется внутри тебя по всему телу. Но в то же время оно ни на что не похоже, потому что это ощущение просто... — его плечи поднимались в некоем возмущении, — невозможно описать. Это ужасно неприятно.       Раф пристально следил за ним.       — Разумеется, такое чувство возникает, когда я смотрю на Майки, Дона и учителя Сплинтера, но чтобы вот так сильно содрогаться от этого, — Лео мотнул головой, — нет.       Какой-то миг они не нарушали тишину.       — Ну, ты всегда был у нас весь такой духовный, — Рафаэль с хмыканьем двинул подбородком на собеседника.       — А ты всегда злишься, если тебе что-то не нравится, — Леонардо улыбнулся. — Мы просто реагируем на эту проблему по-разному, но когда мы соотносим наши реакции, ни одна, ни вторая не восходит другую по величине. Я имею в виду, — он потупился на спрятанную за его руками кисть слушателя, — если бы у тебя был точно такой же ушиб, мне бы стало неприятно.       — А-ага, — устремляя взор туда же, мастер сай пусто протянул и затем еле заметно кивнул. — Верю.       — Но как я говорил до этого, — лидер бросил на него взор, — жизнь делает выбор за нас, и не всегда от нас зависит, сможем ли мы выйти сухими из воды, — и задумался обратно, понурившись, — но всё же есть моменты, на которые мы можем повлиять сами.       Раф взглянул на него и после этого не отрывался.       — Когда я тренируюсь, меня часто, ну, х-м, — мимолётно хохотнул, — заносит, — он постоянно менял цель наблюдения. — И наверное, из-за этого я не особо замечаю, что ударяюсь обо что-то, — нахмурился. — В этом нет ничего хорошего, как ни крути, так что я постараюсь сильно не увлекаться.       — Вот и прекрасно, — едва ухмыльнувшись, всё-таки довольный собой Раф чуточку задрал нос.       — И ты бы мог начать пить поменьше.       Вся лёгкая гордость мастера сай тотчас слетела с лица.       Он выпрямил шею:       — Не понял?       — Когда ты выпиваешь, на тебя смотреть больно: то тебя швыряет куда-то, то ты врезаешься во что-то, а потом тебя не оторвать от раковины.       Тишина.       — Ну ты и загнал, — Рафаэль мрачно опустил надбровные дуги. — Не было такого.       — Значит, ты помнишь, как всё обычно происходит, да?       Таращились друг на друга.       — А вот я помню. Тебя после первого стакана может спокойно унести.       На лбу слушателя выступили морщины.       — Ты не очень хорошо переносишь алкоголь.       — А сам так говоришь, будто с ним на «ты».       — Ты же знаешь, что так оно и есть.       —... Я только знаю, что кое-кто здесь путает стакан с бутылкой.       — Б-хо-оже мой, Раф, вот только не начинай.       — А что я такого начинаю?       — Ты знаешь, о чём я говорю. Я не буду заводить с тобой спор из-за этого.       — Нетушки, дорогой, ты мне уже бросил вызов, когда начал здесь хвастаться.       — Я же просто хотел отдохнуть...