***
- Та-ак, а теперь давай другой глазик проверим, - я с усмешкой обратилась к Лесол, приставляя к ее глазу электронный жучок, напоминающий паучка, недавнее изобретение Тао, вдохновившегося журналами из моего мира. Сама же пленница дернулась испуганно, уже не сдерживаясь от криков. Хорошо что это помещение с полной звукоизоляцией. А ведь все начиналось невинно. Я пришла с вполне мирными целями - небольшой спарринг, а во время него - незаметное внедрение того же жучка и попытка манипулировать ею и ее гормонами благодаря технике. Но как только я закрыла за собой дверь и подошла с целью отстегнуть ее кандалы, меня пнули дети, чего я мысленно не могла не отметить. Нет, я сдержалась, не стала оглаживать живот, даже учитывая то, что сумела полюбить своих будущих детей, но никто не отменял факта, что для Лесол любой разум не препятствие, а открытая книга. Читай - не хочу. Так что ожидаемо полетели в меня упреки, подъебки, заверения, что стану плохой матерью, но мне это было ни по чем. Иногда она была права, иногда - несла полный бред. А смысл обижаться на правду, или, тем более, на бред? Только пожалеть агентессу, не более. Но когда она стала гнать бочку на детей... Чтож, никто ведь не идеален? В середине избиения я поняла, что удовлетворения мне это не приносит, и расстегнула ей кандалы. Правда тогда и адреналин подскочил, так что место имел бой моей ярости и ярости Лесол. Как бы это не было неожиданно, я выиграла, даже не используя никаких плюшек. Да и переломы наверняка были больнее рваных ран от когтей. Или вырывание волос прядка за прядкой. Или крошение зубов пальцами. Эх, много что я с ней сделала. И при чем понимала, что я просто мщу. Но за что? За личную обиду? Нет, это уже давно позади, тем более теперь, когда Франкенштейн эту историю уже знает. Месть за детей? Возможно, но с другой стороны, мало что могут понимать еще не рожденные дети... Хотя, я в этом не спец. Акушерство никогда меня особо не интересовало. За целостность картины? Тоже нет, лично нам она много сделать просто не успела. За предательство в пользу Юрия-мразины и помощь в похищении школьников? Да. Именно это было причиной. Если бы не ее предательство, мне бы не понадобилась помощь богов и школьники были бы обычными детьми. А теперь даже я не уверена, смогут ли они жить обычной жизнью. Если бы она мне тогда оставила подсказку, весточку какую-то, да хоть что угодно! Все могло бы быть по другому. Поэтому именно сейчас я с особым садистким удовольствием смотрела как "жучок", интересуясь, делает ли он все правильно, царапал своими металлическими лапками ее по роговице. Ух, эти вдохновенные крики, перемежающееся с плачем были для меня усладой ушей. Я широко улыбалась, смотря как Лесол проводит свои последние мгновения зрения, видя только мое лицо, пока паучьи лапки продвигаются глубже, расковыривая глаз, словно их владелец желает найти себе пристанище в глазнице. Но кроме криков до меня донесся посторонний звук. Падающий поднос c тарелкой, которая тут же разбивается. Я замерла, не смея повернуться назад, и чувствуя себя как пойманная с поличным преступница. Лесол от этого хрипло засмеялась, лишение ее зрения не помешало ей видеть мысли других. Я решила больше не обращать на нее внимания, и посмотреть, от кого сейчас получу взбучку. Медленно повернулась, заметив на пороге донельзя удивленную Сейру, что все еще держала руки так, будто и не вылетел у нее из рук поднос. Видать, она довольно быстро поняла свою оплошность, и опустила руки, прикрыв рот и изломив брови так, словно она опечалена. Оснований думать, что это не так, у меня не было. - Ольга-ним? А вы... Чем здесь занимаетесь? - тон ровный, вопреки моим ожиданиям и мимике благородной. Чтож, есть еще надежда, что от меня не сбегут с воплями, как от монстра. Я сделала шаг в сторону, показывая Сейре дело рук своих и благородная только шире открыла глаза. - Ольга-ним... - Да? - я постаралась, чтобы мой тон звучал непринужденно и спокойно, но нотка раздражения в нем была. Но благородная, кажется, и не заметила. - Что вы натворили? - испуганный тон Сейры резанул больнее ножа. Я отвела голову в сторону, смотря в пол. - Вы... Вы повели себя не хуже них. Столько жестокости... - Имею право! - я крикнула в потолок, словно хотела чтобы небеса надо мной треснули. - Терпение каждого, Сейра, каждого, имеет свой предел. А она - я указала на Лесол, и благородная посмотрела на поврежденную, скривившись, - упрямо топталась по этой границе, пытаясь ее пересечь. И ей удалось, - каджу посмотрела на меня с непониманием. - Я просто отомстила ей за все, что она сделала. - Ольга-ним, не идите дорогой насилия, - Сейра покачала неудовлетворенно головой, а я тихо заматерилась. В нашу сторону шел Раймонд и Франкенштейн. - Не становитесь такими, как они... - Как кто? - поинтересовался Франкенштейн, заходя в камеру, что невольно стала пыточной, и я растерялась. Я не знала куда деть свой взгляд, по которому все становилось ясно. Не знала как спрятать руки и одежду, обильно заляпанные кровью. Не знала, как спрятать свои чувства. Хотя, может и не прятать? Будет ли это как чистосердечное признание, или скорее как попытка притворства? Мою участь облегчало только одно - в голубых глазах, в отличие от красных, не читалось осуждения, только сочувствие и понимание. - Ты... Что ты наделала?! - Раймонд крикнул на меня, вложив в свой вопль немало силы, меня просто отшвырнуло к стене, так как я не ожидала подобного. Я поднялась, чувствуя как в глазах собирались слезы. Меня еще никто не бил в этом доме вне тренировок. И это было морально больнее, даже если принять во внимание, что он не ожидал, что мной треснет в стену. Губа задрожала и я уже чувствовала слезы на подходе, одновременно замечая три вещи. Как Франкенштейн дернулся в мою сторону, явно с желанием оказать помощь, как глаза Раймонда округлились при виде моих слез, видимо, испугался что мог навредить мне или детям, и как в заключение - увидела за спинами других голову Музаки, что смотрел с изумлением то на меня, то на Лесол. Я этого не выдержу! Сейчас сюда сбегутся остальные, и у каждого в глазах будет осуждение. Я даже не уверена в том, не появится ли оно и у Франкенштейна, когда тот уверится, что ни детям ни мне полет в стену не навредил. Потому я вскинула руки, словно желая прикрыться предплечьями от остальных, и тут же стала ласточкой, ловко вылетев из помещения на нечеловеческой скорости, чуть ли не на ходу пряча свою ауру. За поворотом, правда, я остановилась, сменяясь в человека, так как то что сказал Музака, удивило меня. - Франкенштейн, оставь ее. Дай побыть ей наедине, не видишь, что ли? У нее явно плохой день. - Но что такого произошло, что заставило ее так поступить? - я узнала голос любимого и уже хотела бежать дальше, но следующая фраза Музаки заставила меня стоять, как вкопанная. - Ты еще не видел психов у других беременных. Наши женщины становятся во время беременности не просто вредными и капризными, а опасными. Именно тогда они больше всего способны на беспричинную ярость и насилие. Тебе, дружище, - до меня кроме голоса донесся звук хлопка. Видимо, Музака хлопает Франкенштейна по плечу, - еще очень, очень повезло. Или ты думаешь я от простой жизни стал засматриваться на людей? - Ольга не оборотень, - вставил свое слово Раймонд, но Музака только рассмеялся. - Но зато темпераментом ей определенно ближе к нам, чем к вам. - Я бы никогда не стал ее за подобное осуждать, - я услышала тихий голос Франки и уже даже было испугалась, что меня даже несмотря на мое сокрытие ауры раскусили. - Вам никогда не понять, через что сейчас она проходит. А я - понимаю. Я держал ее за руку всегда, когда ей было больно, когда она раздумывала над отнюдь непростыми вещами, когда сделать выбор было сложнее, чем отрезать себе руку без миллиграмма обезболивающего. Я видел то, что она, чувствовал то, что она. И я понимаю ее решение так поступить. Это было ее право, иначе, я не вижу смысла в том, что мы тогда вообще Лесол взяли с собой. После таких слов совладать с собой для меня было почти невозможно, но даже если это и удалось бы мне, сил на это не было. Колени подогнулись, и я просто села там, где стояла, опираясь спиной в стену, а ступнями - в пол, согнув ноги в коленях, сложила руки таким образом, чтобы предплечья были параллельно друг к другу и положила их на колени. С ауры слетела установка на невидимость и я устало прислонила лоб к изгибу локтя, не сдерживая слез. Ожидаемо, возле меня появился Франкенштейн, и подхватил на руки, позволяя мне закинуть ему руки на шею, прижаться как можно ближе, громко всхлипывая и орошая футболку слезами. И от этого становилось легче. От этого боль отступала. И я понимала, что хоть одному человеку в этом мире я дорога, не смотря ни на какие мои минусы. Франкенштейн принес меня туда, где нам было обеспечено уединение, а именно - в нашу комнату. Усадил меня на кровать, стер слезы, стал целовать щеки и всячески успокаивать. Мои воспоминания он уже считал, потому и знал все мои мотивы, все, что причиняло волнение, и вытащил из своей прикроватной тумбочки успокоительные. От него я не чувствовала осуждения, не чувствовала непонимания, только сопереживание. Потому и не удивительно, что я расслабилась в такой обстановке. Когда я уже была на пару порядков спокойнее, Франкенштейн выразил охоту посмотреть, как я разговариваю с техникой, попросив меня поговорить с моим телефоном. Правда, хитро улыбнувшись, я воодушевила телефон любимого, разговаривая именно с ним. Вначале Франкенштейн держал меня за ладонь, но потом с ошарашенным видом выпустил ее из своей руки, сообщая мне, что когда я сама хочу одушевить технику, то ее слышат и другие. Наше уединение и разговор с телефоном Франкенштейна, что решил при возможности попросить о чистке не только снаружи корпуса, но и внутри, прервала моя небольшая боль. Я положила руку на живот, и уже хотела пойти в туалет, как вдруг почувствовала, что что-то течет по ногам. - Ольга, у тебя отошли воды! - пораженно вскочил на ноги Франкенштейн, тут же оказавшись возле меня и замерев, словно от шока. - У меня отошли воды? - я изумленно посмотрела себе под ноги и почувствовала, как волосы встают дыбом. - У меня отошли воды, - это я произнесла уже шепотом, замерев, и пытаясь вспомнить, что делается в таком случае. Но Франкенштейн не запаниковал. - Похоже у тебя разом отошли все воды, - Франки поймал меня за локоток, а я согнулась, чувствуя боль внизу живота. - Что, уже схватки? - В голосе Франкенштейна было чистое изумление и я только молча кивнула, не поднимая головы. Франкенштейн подхватил меня на руки, так осторожно, как мог, и пинком выбил двери в нашу комнату, выходя в коридор. Ух, видимо не только у меня есть некоторый шок, Франки даже силы своей не сдерживает. Он сам тоже посмотрел на двери так, будто впервые их видит, и я невольно засмеялась, но тут же заулюлюкала от ощущения тянущей боли внизу живота. Звуки, издаваемые мной, видимо отрезвили моего партнера. - Дмитрий! Спускайся в лабораторию, Ольга рожает! - крик ученого разнесся по всему этажу, и те, кто были поблизости, выбежали из своих комнат, тут же следуя за нами.***
- Ар-р-ргх! Франкенштейн! - я лежала на столе, с расставленными ногами, Дима по ту сторону лаборатории что-то там подготавливал, надевая длинные до локтя перчатки. Схватки стали частыми, перешли в активную фазу, и никто не решился затягивать этот процесс, хотя они длились у меня всего-то пол часа. Зато болело как тысяча чертей! Конечно, до почечной колики тут далеко, но и приятного мало. Франкенштейн наклонился ко мне, готовый слушать, а я поймала его за воротник рубашки, притянув его лицо почти вплотную к моему. - Я тебе обещаю, если в ближайшем времени ты не сделаешь вазэктомию, то я сделаю тебе кастрацию. - Ольга... - я услышала его жалобный и уставший тон и глубоко вдохнула, чтобы потом заорать от боли. - А-а-а-а, блять! - я оттолкнула Франкенштейна, поймав ладонями кушетку, и почти согнулась в половину, но Инна Тимофеевна молча не дала мне этого сделать. - Ах, твою-то мать еби забором, и мою заодно тоже, как же больно! - я закусила губу, положив ладонь на свой лоб, и замотав головой. - Убью сука, убью нахуй, никогда, блять, снова. - Оленька, милая, не надо так злиться... - Франкенштейн сделал еще одну попытку, но я повернула к нему голову с яростью в глазах. - ПОШЕЛ! НАХУЙ! - я проорала ему это в лицо, ни капли не реагируя на его изумление. - ХОЧУ И БУДУ МАТЕРИТЬСЯ! Как больно, мамочки... - это я уже сказала тише, положив руки на живот, пытаясь свести ноги вместе, но Дима не позволил мне этого, развел их в стороны, и я ничего не увидела, но почувствовала прикосновение к промежности. - Раскрытие шейки восемь сантиметров, начинаем рожать, - Дима быстро оповестил нас, но я замерла с недовольным лицом, тяжело дыша от прошедшей только что схватки. Стало чуть легче и мне хотелось передохнуть перед следующим адом, но кто бы мне дал... - Ольга, тужься, - Франкенштейн с донельзя серьезным лицом навис надо мной. - Ебать тебя всем селом, - я вздохнула, смотря недовольно на него, явно ему это адресуя, но честно начала дышать. Правда, минуту спустя я почувствовала такую адскую боль, что взвизгнула. - Ну нахуй, я хочу кесарево! - Оленька, детка, тужься, головка уже показалась! - Инна Тимофеевна подбежала ко мне, немного испуганная, и, не иначе как из-за женской солидарности, я стала тужиться, понимая что эта ублюдочная боль из-за проталкивания головки. Замотала головой, чувствуя как слезы от этого движения полетели в разные стороны. - Нет, я не хочу, вытаскивайте их как хотите, я... - Ты не одна, - прохрипел Франкенштейн и я только сейчас заметила, что он меня поймал за руку, прикрыв глаза ладонью, только и было заметно как двигаются желваки. На долю секунды я даже забыла о родах, схватках, обо всем. Вспомнилось только, как при начальных схватках Франкенштейн сказал, что не выдержит этой боли, и не сможет держать меня за руку. В каком-то роде я его понимала, кто захочет терпеть боль, которая совсем не нужна? Но теперь он определенно нашел лучший способ меня подержать. Вдохновенная этим я продолжила тужиться, и мы с Франкенштейном разделили облегченный вздох на двоих. Я уже хотела свести ноги вместе, но Дима резко и быстро их расширил. - Ольга, ты протолкнула только головку! Если не будешь тужиться дальше задушишь ребенка! - Давай, малышка, тужься, дальше уже не будет так больно, - я закивала, слушая умный совет, кинув, словно случайно, беглый взгляд на Франкенштейна. Бледный, губы прикусил, еле держится на ногах, но руку не отпускает. Вместе навсегда? - мой тон был немного насмешливым, но я не увидела никаких отрицательных эмоций на его лице. Навсегда, милая. Вместе навсегда. - Девочка! - прервал наш мысленный диалог Дима, передавая плачущего ребенка уже готовой к этому Розарии. - Ольга, давай дальше, не расслабляйся, еще один ребенок, - я, предчувствуя уже скорое окончание муки, стала тужиться, сжимая руку Франкенштейна так сильно, как только могла, отмечая, не иначе как чудом, на его лбу испарину. Мысли у меня были далеко не этим заняты. Я снова почувствовала головку, стараясь стоически вынести это все, и когда протолкнула ребенка, и снова услышала плач и словно сдублированный возглас "девочка!", глубоко вздохнула, но Дима вдруг забеспокоился, крутясь возле меня и так, и эдак. А потом и вовсе расширил мне ноги, вызывая у нас с Франкенштейном чуть ли не синхронное охеревание. - Ольга, тужься! У тебя еще один ребенок в пути! - Дима был невероятно взволнован, я даже чувствовала как дрожат его руки на моих ногах. Инна Тимофеевна всплеснула руками, смотря то на меня, то на мага. - Как это еще один?! - возопила я, но почувствовала слабый отголосок схватки и снова начала тужиться. - Франкенштейн, уже не надо вазэктомии. Я тебя просто убью. - Согласен на это, - болезненно простонал блондин, склонившись надо мной так, что прижался лбом к моему лбу. Мне, конечно, такие нежности нравились, но не во время родов же. Правда когда не нашла отклика на свои мысли, то с удивлением отметила что он просто потерял сознание. - Инна Тимофеевна, снимите, архг, с меня это тело, умоляю! - я крикнула так громко, что тело само пришло в себя, словно от запаха нашатыря, удивленно переводя взгляд с меня на Диму. Я сделала три быстрых вдоха и выдоха, чтобы снова тужиться, но Франкенштейн, с очень уставшим лицом и жаждой убийств в глазах, положил свободную ладонь мне на живот и мысленно попросил, чтобы я приподнялась. Я послушалась, чувствуя как он проводит ладонью по моему животу, и из меня тот час выскальзывает ребенок, тут же разразившись плачем. Я легла обратно, тяжело дыша. - Мальчик, - облегченно вздохнул Дима, подходя к Розарии и Сейре, что пеленали девочек и отрезали им пуповины. - Я... - говорить было сложно из-за участившегося дыхания и некоторого помутнения мыслей, как только я поняла что все уже позади. - Я тебя та-ак... Проваляю по спарринг... Полю, что ты охуеешь... - я покачала головой, мол, капец тебе. - Не по... Не пожалею... Бык осеменитель, блять. - Как пожелаешь... Милая, - Франкенштейн тоже тяжело дышал, поцеловал мою ладошку, которую держал, а я отвела от него взгляд, успев только заметить шокированных Сейру и Розарию, что не в человеческом темпе положили мне на грудь по ребенку. Моему ребенку. Пораженно притянула два затихшие на моей груди свертки, у которых по лицу расползались эманации Копья. Не успела я подумать о чем-либо, как Инна Тимофеевна отстранила мой халат, обнажая грудь, к которой эти два комочки тут же жадно присосались. Франкенштейн стоял возле меня, слегка шатаясь, и с донельзя испуганным видом держал третьего ребенка. Подозреваю, выражения лица у нас были в похожей мере ошарашены. - Что смотришь? Третьей сиськи у меня нет, вытягивай свою и корми, - признаю, ничего умнее сказать я не могла, в таком состоянии не придумывалось. А Франкенштейн видимо воспринял это всерьез, так как замер, смотря на меня несколько растерянно, но потом видимо до него дошло и он только вскинул глаза. - Раз остроумие возвращается, значит жить будешь, - в ответ я только улыбнулась, и посмотрела на остальных. Розария вместе с Сейрой бросали на меня обеспокоенные взгляды, а вот на детишек - растроганные. Слева от меня было большое окно, в которое смотрели остальные, которых не пустили в родильный зал. Суйи и Юна улыбались, переговариваясь между собой, Алекси подпрыгивала, хлопая в ладоши, Шинву и Ик-Хан смотрели на все с донельзя шокированными моськами, были слегка бледные. Кэриас сморкался в платочек, а Кадейрн слегка улыбался, прижав кулак к подбородку. Ноблесс тоже сияли улыбками, вполне такими живыми, что было для меня довольно-таки непривычно, и я немного на них задержалась взглядом. Возле Рейзела стоял Музака, что прижимал к себе Эшлин, и смеясь, похлопывал своего друга по плечу. Сама девушка не скрывала своего восторга, а заметив мой взгляд, поднесла вверх большой палец. Я вымученно улыбнулась в сторону всех наблюдателей, а потом вернулась к детям. Одну из девочек у меня забрали, а на ее место положили мальчика. Вторая девочка, видимо, наелась, потому и тихо лежала, щекой оперевшись на мой сосок и тихо посапывала. Я огладила ее по головке, так же как и мальчика, отметив, что Франкенштейн сел возле меня на столике, качая на руках другую девочку. Только усилием воли я сдержала смех. - Франкенштейн, она уже спит, не нужно ее качать, а то душу из нее вытрясешь, - любимый посмотрел на меня, видимо, пытаясь в моих словах отыскать какой-то подвох, но перестал качать ее, видимо, отметив рациональность моего предложения, и просто держал ее на руках, прижимая к себе и время от времени поглаживая. - Как их назовем? - Франкенштейн посмотрел не только на того ребенка, что держал на руках, но и на тех, что лежали на мне. - Мы вообще не подумали над этим вопросом, - свет вдруг сбавил своей яркости, а те, кто присутствовал при родах - вышли из комнаты. Я поерзала, ища удобное положение, и, найдя, вздохнула. - Вот то дитя, что ты держишь, то и назови. А я назову мальчика и девочку, - мой взгляд упал на новорожденных. У девочки, как у одной, так и другой волосы были светлыми, везучие, будут иметь шевелюру по папочке. А вот у мальчика волосы были черные как ночь, но я знала, что они выгорят, как только чуть отрастут. У всех по маминой линии в моей семье так было, а я пошла как раз в ту родню генами. Значит, будет шатеном. Отталкиваться от внешности, конечно, идея плохая, но других идей у меня не было, и я прикрыла глаза, думая об мужском имени, ассоциирующимся у меня с шатеном, и женском - с блондинкой. - Виктория, - коротко сказал Франкенштейн, насмотревшись на дитя в его руках, и переводя взгляд на меня. - Победа. - Необычные дети - необычные имена? - я слегка улыбнулась, но смысл в этом был. У детей уже развита регенерация, раз так быстро выросли в утробе, а что еще они смогли подхватить от меня, в плане умений - вопрос занятный. Так что какие-то Маши и Степы тут не подойдут. Да и мы с Франкенштейном родом из Европы, и имена нужно подобрать европейские. Мозг сразу прострелила догадка, как только я подумала об именах, популярных в Европе в юности Франкенштейна, и с улыбкой огладила голову мальчика, считая это имя достаточно достойным. - Генрих. - Прекрасное, - Франки посмотрел то на меня, то на ребенка в моих руках и, видимо, нервничая, стал покачивать девочку. Нет, Викторию. - А другая близняшка? - Хммм... - я посмотрела на блондинистую головку, что дернулась, словно почувствовала взгляд, направленный в ее сторону. Сильная, умная... Или если захочет, нежная и женственная. Наши дети станут кем захотят, и не важно, какое имя им дашь. Главное, чтобы красивое, достойное и звучное. Перед глазами пронеслись картины прекрасного бала, где красивейшая женщина ловко вальсирует, чтобы в следующий миг ощериться оружием. Разные черты можно даже сочетать. Прямо-таки как женская версия Франкенштейна. - Фрэнсис. - "Тот, кто родом из Франции"... Ольга, вижу ты очень любишь Францию, я даже не предполагал, - немного усмехнулся Франки и кивнул. - Но имя хорошее. Очень красивое. - А ты не предполагал, что я не столь люблю Францию, сколь одного мужчину, с созвучным именем? - я хитро улыбнулась, а когда до моего блондина дошло, то получила быстрый поцелуй в губы и его облегченную улыбку.