***
В библиотеке стоял старый граммофон. Он не был вычурным или современным, но он работал. При свете свечей он казался тускло-золотым, тень от иглы слегка дрожала. На нём крутилась старая пластинка с песней о любви из шестидесятых; медленный танец. Две пары ног двигались под него по комнате; одна в золотых туфлях с загнутыми носами, другая босая. Они медленно и осторожно ступали по паркету и замысловатому ковру в вальсе, отставая на какую-то долю такта. – Ты думаешь, что он винит тебя, Нориаки? – пробормотал один голос. Он был глубокий, низкий и успокаивающий. – Нет, господин Дио, – ответил другой. – Ты думаешь, он винит нас? Какёин дал Дио закрутить себя; их руки были сложены как в бальном танце, хотя в настоящих бальных танцах танцоры никогда не стояли настолько близко друг к другу. Дио выглядел чудесно в этом свете, золото и драгоценности, алебастровая кожа и рубиновые глаза. Его рука была холодна как камень под ладонью Какёина, улыбка многозначительная. – Я думаю… – начал Какёин, – я думаю, он не понимает, что... мы действительно счастливы. Дио был гораздо больше своего партнёра по танцу, на фут выше и несравнимо лучше сложен. Какёин казался рядом с ним грациозным, как кот, танцующий со львом. – Люди боятся, Нориаки. Они боятся своего страха, боятся того, что произойдёт, если они поддадутся, – но не ты, верно? Одна рука отделилась от ладони Какёина и коснулась его лица; её когти провели линию на его щеке, Дио любовался его нежной кожей и длинными ресницами. Какёин приникнул к руке, закрыв глаза в блаженстве. – Нет, господин Дио. – Почему ты не боишься? – спросил он. Следующее па, и его каблуки легко пересекли комнату; уроки бальных танцев из его детства смешались с его природной вампирской грацией, и он вёл в вальсе, будто ухаживая. – Я не боюсь, потому что… если я умру, моя жизнь будет что-нибудь значить. Для вас. – Хорошо, – другая рука Дио медленно спустилась с талии Какёина на изгиб его поясницы и ниже. – Ты такая прелесть. Песня кончилась вместе с пластинкой, но Дио этого не заметил. Его губы касались бледной линии челюсти Какёина, клыки чуть задевали его кожу. Под ней пульсировала его человеческая кровь, горячая и одурманивающая. У Какёина был такой приятный запах; естественные благовония особняка ничуть не ослабляли вкуса его кожи на языке Дио. Один небольшой укол, всего один лёгкий укус, и ему конец. И с какой готовностью он это принимал; как он прильнул к нему, чтобы полностью отдаться. Но не сегодня. Нет, Какёин отдастся ему, но он точно это переживёт. И, пока они танцевали в совсем другом смысле глубоко в простынях в спальне Дио, Джотаро чахнул в подвале его особняка. Так было даже лучше, подумал Дио, пока Какёин тяжело дышал под ним. У него было всё, что он когда-либо хотел.Глава 1
1 декабря 2018 г. в 14:16
Подвал был тёмным и сырым; он пропах плесенью и железом.
У Джотаро болела спина от сидения у каменной стены целыми днями. Его шея ныла от металла на ней. Вес цепи, прикованной к железному кольцу на полу, тянул, постоянный и неприятный груз. Цепь начинала натирать; когда он провёл под ней пальцем, кожа оказалась отёкшей и горячей.
Он бы ощущал пустоту в желудке, если бы его так не тошнило. Он так давно не ел.
С каждым днём сон приходил к нему всё легче; темнота, ещё более голодная, чем он, теперь забирала его в свои объятия без его согласия.
Но его глаза распахнулись, как только он услышал, как открылась дверь наверху лестницы. Столб света ослепил его. Цепь зазвенела, когда он заставил себя выпрямиться, заставил себя оскалиться. Он не даст увидеть себя лежащим на полу, жалким и побеждённым, когда явится этот монстр. Он плюнет ему в лицо и скоро выберется отсюда.
Шаги, скрип задвигающихся засовов.
Он собрался с духом, но это оказался не Дио.
У него упало сердце.
Было ещё хуже, когда приходил не Дио. На Дио можно было злиться, можно было приходить в ярость, можно было кричать и проклинать, – но вид человека, спускающегося по лестнице, его почти сломал.
Какёин.
Или, по крайней мере… тот, кто называл себя Какёином.
Теперь он носил гораздо более обтягивающую, более откровенную одежду: сердца свисали с его ушей вместо вишенок, чёрные сапоги на каблуках доходили ему до бёдер, топ с глубоким вырезом на спине открывал его бледную кожу. Ему это не шло. Какёин не должен был носить тёмные ожерелья, и кожу, и металлические сердца на шее.
Он не должен был позволять Дио наряжать себя, как куклу.
Джотаро молча сверлил его взглядом, пока он подходил ближе.
– Доброе утро, – мягко поприветствовал его Какёин. – Я тебе кое-что принёс.
Он опустился на колени, чтобы поставить предмет в его руках на каменный пол; кружка с водой.
Джотаро ничего не сказал.
Какёин провёл рукой по своим волосам.
– Я ещё раз спрошу господина Дио, нельзя ли тебя переместить куда-нибудь получше. Он великодушен. Он не был бы таким жестоким, если бы ты просто…
Он вздохнул. Джотаро ненавидел, как по-настоящему это звучало. Как будто он действительно был расстроен.
– Думаю, когда он поймёт, что ты никому не причинишь вреда, он разрешит это. Пожалуйста, просто скажи, что ты хочешь получить росток плоти. Я... я знаю, как тебе тут плохо.
– Ты не он. Перестань притворяться, – прошипел Джотаро.
Какёин моргнул от удивления.
– Прошу прощения?
– Какёин, – прорычал он. – Ты не Какёин.
– Кем ещё я могу быть? – мягко спросил не-Какёин. Он опустился на колени рядом с Джотаро и протянул руку, будто собираясь коснуться его волос. Они были в грязи и засохшей крови, которую никто так и не вымыл.
– Не трогай меня, – выплюнул Джотаро. – Только, блядь, посмей.
Какёин выглядел нерешительным и расстроенным, когда послушно убрал руку.
– Это всё ещё я, Джоджо. Я не какое-нибудь-
– Настоящий ты скорее бы умер, чем подчинился этому монстру.
Настоящий Какёин выглядел так же; у него были те же янтарные глаза, те же волнистые красные волосы. И говорил он таким же мягким голосом.
– Я тоже так думал. Но я ошибался; я забыл, что такое быть счастливым.
– Это не счастье, тебе просто промыли мозги этой штукой в твоей голове.
Пальцы Какёина коснулись маленькой выпуклости у него на лбу; кто-нибудь другой мог бы принять её за шрам.
– …Мне жаль, что ты так считаешь. Правда… Но я и правда думаю, что был бы рад, если бы ты был с нами.
– Моя мама… – Джотаро прервал себя на полуслове – не говори об этом, не думай об этом, не вспоминай о том, что с ней случилось, или ты сломаешься. Это придало сил его возвращающемуся свирепому взгляду.
– Мне… мне очень жаль, – пробормотал Какёин. Искренность этого голоса тоже причиняла ему боль; то, как он отводил глаза, произнося эти слова. Джотаро ненавидел это, потому что он начинал думать, что, может быть, Какёин не притворялся. Может быть, он не стал чудовищем. Может быть, он только попал под гипноз и остался тем же человеком, просто с совсем другими приоритетами.
– Она мне нравилась; она была красивой женщиной.
– Ты больной ублюдок.
Какёин сглотнул.
– Сопротивляться бесполезно, Джотаро – как ты этого не понимаешь? Ты должен принять, что всё произойдёт, хочешь ты того или нет, и твоё поведение… Ты только делаешь себе хуже.
Джотаро представил себе, как протягивает руку и вытаскивает росток плоти из его лба, вытягивает его щупальца и заставляет Какёина смотреть на то, что он творит. Заставляет смотреть на то, чем он снова стал после этих пятидесяти дней.
Он почувствовал волну тошноты и предпочёл действие гордости; он взял кружку и сделал несколько глубоких глотков. Какёин терпеливо дождался, когда он поставил её обратно, и снова заговорил.
– Я тоже сопротивлялся, помнишь? Я визжал, и кричал, и закатил такую истерику, но… теперь всё гораздо лучше. Я не какое-нибудь чудовище, я знаю, что ты так думаешь... Но я остался прежним. Я всё ещё люблю фрукты, я помню, как мы делили номер… Я всё тот же человек, Джоджо.
– Ты бы убил меня, если бы он тебе сказал, – выплюнул он.
Какёин молча обдумал это, прислонив ладонь к щеке. Джотаро замутило от того, как долго его бывший друг размышлял над этим предложением, решал его, как какую-то задачу.
– О, да, – наконец сказал он. – Незамедлительно.
Джотаро вспоминал Какёина, который дошёл до Египта, потому что решил больше никогда не быть слабым, никогда не покоряться кому-то вроде Дио. Он вспомнил, как Какёин сражался вместе с другими крестоносцами, и какая у него была приятная улыбка – не то чтобы у них было время настолько узнать друг друга, чтобы начать думать о чём-то таком, но – у него была приятная улыбка.
Какёин всё ещё улыбался ему, но теперь у него в глазах была только жалость; он жалел Джотаро за то, что он не поклонялся вместе с ним чудовищу.
Джотаро закрыл глаза и притворился, что он снова вместе с крестоносцами обливается потом в пустыне, далеко от темноты особняка.