Любовный треугольник

      Сбитый с толку лаской и восхищением иноземный проказник больше не появлялся, дав старым друзьям нормально поужинать и поговорить. Пока Эдди размораживал в микроволновке нечто, похожее на еду, Мэйсон заварил чай, сделал салат и накрыл на стол. Речи о продолжении бурной ночи больше не поднималось, так что они поели, посмотрели немного телек и просто улеглись спать. Дважды за ночь бедный Мэйсон просыпался от холода, вырывая у своего любовника общее одеяло, в которое тот заматывался как в кокон, но к утру все были живы и здоровы, и даже Веном по-прежнему молчал и никому не портил жизнь своим паразитическим брюзжанием.       Милый и якобы скромный развратник Мэйсон проснулся по своему будильнику, тихо выполз из кровати и бесшумно отправился в душ, стараясь не разбудить Эдди. Он вообще терпеть не мог спать и просыпаться с кем-то в одной постели, твёрдо считая, что человек по утрам должен «проявляться» в реальном мире в одиночестве и быть самим собой, не оглядываясь на случайного партнёра. Утром все беззащитны, разнеженны и естественны, и это почти единственная возможность оставаться просто человеком. Наплевать на заспанки в глазах, кислый привкус вчерашней выпивки во рту, взъерошенные волосы, помятую физиономию, засохшую слюну на щеке и естественный метаболизм. Уже потом ты идёшь на работу, весь день следишь за своей речью, изображаешь заинтересованность другими людьми, чинно обедаешь, стараешься не сутулиться, фальшиво улыбаешься старым и новым знакомым, и так до самой ночи, а то и до утра, если тебя случайно занесёт в объятия какого-нибудь симпатичного зануды. Но утро, утро должно быть только твоим. Ходи голым, чеши задницу, пукай, ковыряй в носу, пританцовывая, чисти зубы, не сдерживайся в туалете, подбери кусок хлеба с пола, если он выпал из твоих сонных рук, и, громко прихлёбывая, пей горячий кофе. Компания? Нет, она для этого точно не нужна.       Кое-как приведя себя в порядок, Мэсси добрался до кухни, где ошалело замер в проёме, увидев спину Венома, целого и полностью в своём образе, в белом переднике, следящего за туркой с кофе и мажущего тосты маслом. Огромная чёрная мускулистая фигура, занимающая полкухни, бережно держала в огромной лапе кусочек хлеба и аккуратно орудовала ножиком, который казался зубочисткой в его руках. Обомлевший художник пробежался глазами по этой устрашающей фигуре, задержавшись взглядом на упругих иноземных ягодицах, которые вызывающе сверкали из-под завязок фартука, и удивлённо поморгал. Рядом с чёрной глыбой сидел пёс, радостно виляя хвостом и выпрашивая кусочки жареного хлеба. Для полноты картины Веному не хватало только бигудей на голове и стоптанных тапочек.       Симбиот повернулся к гостю, довольно зевнул, по-кошачьи прищурив глазки, без предупреждения вывалил огромный язык, который мгновенно увеличился в размерах, и лизнул охреневшего Мэйсона по всей его заспанной мордахе.       — Доброе утро, Мэйсон, — промурлыкал Веном, игриво качнув бёдрами. — Завтракать будешь?       — Доброе утро, Веном, — рассмеялся художник, вытирая рукавом лицо, — да, детка, не откажусь, это очень мило с твоей стороны. А где Эдди…       — Я всё запомнил, — перебил его симбиот, сосредоточенно снимая с огня турку, — кофе с молоком и сахаром. Иди в гостиную, я принесу.       Мэйсону ничего не оставалось делать, как подчиниться и позволить за собой поухаживать. Ещё его успокоил тот факт, что Венома вряд ли волнуют его растрёпанные волосы, утренние мешки под глазами и сонная унылость. Он уселся на диван, придвинул ближе журнальный столик и подозвал к себе собаку, которую начал ласково тискать и чесать ей животик. Через несколько минут в гостиной нарисовался симбиот, по-прежнему в улётном фартучке и с подносом в руках.       — Фу, зачем ты его трогаешь, — удивился Веном, поставив завтрак на столик и приземлившись рядышком, продавливая диван почти до самого пола, — сгони его, он же собака.       — Ну и что? Собака, человек, какая разница, все любят ласку. Вы что, никогда его не гладите?       — Нет. Он просто здесь живёт.       — Ясно всё с вами, парочка эгоистов. Ты будешь есть со мной?       Симбиот окинул взглядом своё творение, и, если можно так сказать, скромно покачал лысой головой.       — Нет. Это для тебя.       Художник спихнул Коляску на пол и уселся поудобнее, с интересом рассматривая ухаживания жидкого паразита, больше похожего на Чужого, чем на реального кавалера. Чашка кофе с молоком, подгоревшая яичница и огромные тосты, щедро намазанные растаявшим маслом, стекающим прямо на тарелку. Похожий завтрак ему однажды приготовил унюханный кокаином полностью волосатый араб, которого как-то давно соблазнил Мэйсон и о чём очень сильно потом пожалел. Спать с мохнатой гориллой оказалось не очень приятно, он всё-таки предпочитал гладко выбритых мужчин с нежной кожей и ухоженной задницей. Пробираться к любимым местечкам сквозь жёсткие джунгли и могучие заросли было мерзко, хотя невинный араб и скулил на его члене от наслаждения, как портовая шлюха, и даже приготовил ему ранний завтрак.       Мэйсон взял в руки тарелку с яичницей и попробовал её на вкус. Она оказалось совсем не солёной, жёсткой, как подошва кирзового сапога, но он повернулся к улыбающемуся Веному, подтягивая под себя одну ногу, и принялся за завтрак. Симбиот облегчённо выдохнул, разглаживая руками фартучек на коленках, и вытянул одну ногу вперёд, пошевелив на ней пальчиками.       — Ну вот, я целиком, — любуясь собой, проворковал Веном, — теперь ты сможешь меня нарисовать?       — С радостью, — кивнул художник, яростно вгрызаясь в свой завтрак, — только не сейчас, у меня скоро встреча в издательстве, потом ещё пара собеседований, а вечером я поеду к одному писателю с зарисовками к его книге. Я освобожусь часов в восемь или девять вечера, не раньше, но, поскольку я теперь живу здесь, я, конечно же, приеду потом сюда.       — Ну, хорошо, — лениво ответил Веном. — Отложим это до вечера. Вкусно?       — Очень. А где Эдди? Он сейчас в тебе?       Веном усмехнулся, торжествующе оскалился, открыл рот так широко, что его лицо расползлось в разные стороны, и Мэйсон на секунду встретился глазами с Эдди, потеряно моргнувшему ему из обрамления из чужих клыков. Он попытался что-то сказать, но симбиот быстро захлопнул пасть обратно, лишая своего носителя права голоса.       — Хм, Веном, — начал Мэсси, с адскими усилиями проглатывая остатки завтрака, — спасибо за заботу. Это неожиданно и очень трогательно. Не знаю, чем там Эдди недоволен, но ты отличный парень. Мне крайне редко готовят завтраки.       — Я, так то, для Эдди не готовил никогда, — ковыряя пальцами спинку дивана, пробубнил симбиот. — Он мой носитель, а не друг, да ещё и полоскает меня с утра до вечера.       — Ну его можно понять, — поспешно сказал художник, — я ведь смотрю на тебя со стороны, и ты мне кажешься самым прекрасным созданием в мире, а в нём ты поселился, руководишь им, вот он и ворчит. Я бы, может, тоже был бы недоволен, что во мне кто-то живёт, да ещё и постоянно угрожает. Эдди ещё хорошо держится, я бы изошёл на панику, точно тебе говорю.       Веном задумчиво моргнул пару раз и согласно кивнул. Мэйсон попробовал кофе, в котором оказалась соль вместо сахара, и, сделав показательный глоток, убрал его от себя подальше. Если яичницу он ещё смог осилить, то пить такие помои он бы не согласился даже за все сочные задницы во вселенной, хотя такой милый жест от симбиота и заставлял его сердечко трепетать. И не только сердечко.       — А, кстати, Веном, ты любишь шоколад? — спросил Мэйсон, вскакивая с дивана и бросаясь к своей сумке, доставая оттуда несколько сладких плиток. — Я вот без шоколада жить не могу, особенно с цельными орехами. Если с утра не съем хоть одну шоколадку, то день прожит зря. Бери, угощайся.       — Спасибо, — улыбнулся симбиот, взяв шоколад и забросив себе в топку целую плитку прямо в обёртке. — Вкусно, жрать можно.       — Вот ты олух, — рассмеялся художник, — так ты ничего не почувствуешь. Тебе надо научиться быть не таким торопливым. Вкусные и прекрасные вещи надо смаковать, наслаждаясь каждым моментом, и получать от этого удовольствие. Ну да ладно, забудем о шоколаде и давай вернёмся к нашему портрету.       — Давай.       — Отлично, — кивнул Мэсси, придвигаясь ближе к Веному и кладя ему ладонь на коленку. — Нарисовать хорошую картину не просто, если это, конечно, не шарж или карикатура. Я берусь за них редко, и прежде чем приступить к работе, мне надо хорошенько узнать того, кого я буду рисовать. Весёлость, как и мрачность, может быть временной или сиюминутной, и очень плохо, когда я наделяю портрет такими чертами, которых нет и в помине. Я предлагаю нам познакомиться поближе, чтобы на этот раз моя работа тебе понравилась, а не так, как вчера. Что скажешь?       Веном хмуро откинулся на спинку дивана, раскидывая руки в стороны и цепляясь ими за спинку, и задумчиво посмотрел на чужую ладонь, лежащую у него на ноге. Неожиданно он снова вывалил свой мокрый и скользкий язык, который, как змея, пополз вперёд, не спеша обвивая шею застывшего художника в несколько слоёв, и упершись самым кончиком ему в подбородок, приподнял лицо Мэйсона вверх, заставляя посмотреть себе в глаза.       — Познакомиться поближе? — недовольно спросил симбиот, немного сдавливая его горло. — Насколько ближе? Разве мы уже не познакомились? Я сразу тебе сказал, меня не волнуют ваши земные сексуальные радости. Я совсем другой.       — Вот об этом и речь, — прохрипел художник, испуганно сглатывая. — Мы просто проведём вечер вместе, и всё. Поболтаем немного, я хочу узнать тебя получше. Я ведь тоже не такой, как все. Может, мы сможем найти общий язык.       Веном усмехнулся, ослабил захват, а затем и вовсе убрал удавку с шеи Мэйсона, выразительно моргающего глазами. Художник облегчённо выдохнул, потирая мокрое от космических слюней горло, но улыбнулся и руку от симбиота не убрал.       — Что значит не такой, как все? Объясни.       — Я пансексуал, и понял это довольно рано, когда попал на выставку и впервые увидел Мону Лизу. Ты знаешь, о чём речь?       — Кто такая Мона Лиза, я знаю, — кивнул Веном, беря ещё одну шоколадку, на этот раз разворачивая её и аккуратно жуя, — видел в голове Эдди. Пансексуал — тоже что-то проскакивало, но это опять что-то, связанное с сексом?       — Почти, — улыбнулся Мэсси, мечтательно закатывая глаза. — Я увидел эту картину и влюбился в неё сразу же, и, как мне показалось, навсегда. Я смотрел, смотрел и смотрел, пока служители галлереи меня не выгнали из зала, и, потеряв голову от любви, я спал всю ночь в парке на лавочке, ожидая, пока меня снова пустят к ней. Мне казалось, что она смотрит только на меня, на меня одного, и вот-вот её улыбка изменится, губы дрогнут и она мне что-то скажет. Я приходил с самого утра и стоял перед картиной до самого вечера, пока мной не заинтересовалась полиция, решив, что я затеваю ограбление. Меня практически унесли оттуда в участок, где я орал, как сумасшедший, что всё равно её украду, женюсь на ней и буду жить с этой картиной до самой смерти. Меня упекли в дурку, откуда мои друзья смогли выковырять меня через неделю, и увели в Парижский бордель, засунув в ванну, набитую парнями. Они меня излечили, но уже тогда я понял, что я не такой, как все.       Веном жутко рассмеялся, ослепив Мэйсона своими зубами, и снова потянулся к шоколаду, спокойно отбирая плитку из рук улыбающегося художника.       — Я мог бы принести тебе эту картину, если хочешь.       — Нет. Нет. Что ты, нельзя. Ей много лет, и она рассыпется у меня в прах через неделю. Не надо. Тем более, сейчас я уже не хочу на ней жениться. Потом я влюбился в статую прекрасного ангела, когда был в Ватикане, и там повторилось тоже самое. Я молился всем богам, чтобы он ожил и посмотрел на меня, ходил как призрак вокруг него и спал у его ног. Он был прекрасен, просто божественен, и я рисовал его целый месяц. Там обошлось без врачей, и меня спасла случайная встреча с бывшим одноклассником, который разорвал мой мозг своим понятием о красоте, и я переключился на него, хотя он был стрёмный и толстый.       — Ты помешан на сексе? — усмехнулся Веном, набрасывая ногу на ногу, таким образом прищемив бедному художнику пальцы.       — Нет. С чего ты взял? — сказал Мэсси, пытаясь вырвать руку. — Отпусти, мне нельзя калечить пальцы, я ими работаю.       Симбиот приподнял копыто, позволяя Мэйсону вырваться, и сел в прежнюю позу.       — Но ты говоришь только о нём.       — Я говорю о любви и красоте, дурачок. Разве моя страсть к картине связана с сексом? Хочешь расскажу, почему моему однокласснику удалось меня отвлечь? Ведь встреча именно с ним помогла мне разобраться в моём понятии прекрасного.       Веном зачарованно кивнул, немного растекаясь по дивану, и Мэйсон без разрешения развернулся и улёгся к нему на колени головой, перекинув ноги через высокую спинку.       — Мы встретились в кафешке, узнали друг друга, и решили посидеть вместе и выпить пивка. Соблазнять я его не собирался, он был реально стрёмный, но перед посиделками мы заглянули к нему в гостиницу, где он гордо представил меня своей жене.       Немного повозившись затылком между ног Венома, Мэсси понял, что там под фартуком ничего нет, и, снова поднявшись, просто сел рядом с ним, облокотившись головой на его грудь.       — О чём это я? Ах да, его жена, — продолжил Мэйсон. — Короче, он вывел и познакомил с женщиной, от которой меня чуть не стошнило. Она была просто прекрасна, по его мнению, и, возможно, мнению её подписчиков в инстаграме, но по мне это было просто чучело. Прекрасные волосы, как у всех, причёска, самая модная, нарисованные брови, такие, какие я видел почти на каждой женщине, наклеенные ресницы, как у Барби, достающие до бровей, тонна косметики на лице, на котором я не увидел ни одной морщинки и ни одного изъяна, и накрашенные губы. Это была даже не картинка женщины, а какая-то её проекция. Она улыбалась, двигалась, но казалась мёртвой и безжизненной. Огромные уродливые ногти, которые они делают типа для мужчин, хотя ни один из них никогда их не замечает, отсутствие мимики из-за толстого слоя тонального крема и реально жуткие глаза из-за неестественно длинных ресниц. Она как будто не понимала, что я прекрасно вижу, что на ней всё наклеено и намазано. Она что, купилась бы, если бы я зашёл в комнату с огромной насадкой на яйца, оттягивающей их до колен, и ходил бы перед ней с умным видом, делая вид, что это всё моё и досталось мне от природы? Это было просто ужасно и неестественно. Я провозился с её мужем пять дней, пока он это не понял и не отдался мне, но даже он был прекраснее её. Я видел, как он хмурится, закусывает губу и она краснеет, а не остаётся идеально вишнёвой или розовой, прыщик на носу, морщинки от улыбки, — это всё было намного лучше, чем её уродливая идеальность.       Веном задумчиво почесал подбородок и с интересом посмотрел на Мэйсона, лежащего на его груди.       — Зачем ты мне это рассказываешь? — с любопытством спросил он, усаживаясь поудобнее. — Хочешь сказать, что всё, что естественно, красиво, независимо от того, как это видят другие?       — Я хочу тебе сказать, что ты красивый для меня, а вот что красиво для тебя, вот это мне интересно.       Мэйсон опять завозился, и в конце концов поднялся и забрался на колени к симбиоту, усаживаясь к нему лицом в позе наездницы и облокачиваясь руками на спинку за его головой. Веном отшатнулся назад, но Мэсси прижался плотнее, почти утыкаясь носом в зубы симбиота.       — Эдди говорит, что я уродливая космическая жижа, — прошептал Веном, быстро моргая, — и, наверное, он прав. Незачем окучивать меня, убеждая в том, что я заколдованная принцесса и наше соитие расколдует меня.       — Эдди капризный мальчишка, который ничего не понимает, — улыбнулся художник, нежно касаясь пальцами его огромной челюсти. — Я человек, и для меня ты странный, чёрный, дымчатый паразит, поселившийся в моём друге, ну, а кто мы для тебя? Какими ты нас видишь?       — В каком смысле?       — В самом обыкновенном. Мы, наверное, для тебя тоже уродливы и отвратительны. Мы розовые, маленькие, волосатые, со зрачками, хрупкие и грубые. То, что мы видим отталкивающего в тебе, ты видишь и в нас. Так ведь? Что тебе нравится? Что ты считаешь привлекательным, вот что мне на самом деле интересно. Небо, собаки, человеческое тело, вкус наших органов, солёные огурцы. Что тебя может увлечь? Я мог бы тебе понравиться, ведь ты же мне симпатичен.       Веном опустил руки, обхватывая Мэйсона за талию, и за его спиной сцепляя их в замок. Он был самым простым неудачником в своём виде и с тех пор, как он поселился на Земле никто, никто никогда так с ним не разговаривал. Он просто жил, паразитируя в теле Эдди, с которым постоянно ругался и спорил, но он ни разу не задумывался о собственной привлекательности, наслаждаясь ужасом, которой он мог вселить в окружающих. Хитрый соблазнитель аккуратно проехался по его мозгам, восхваляя его уникальность, заигрывая с его телом и проникая в мозги чутким пониманием. Мэйсон был очень на него похож, такой же жидкий, проникающий в самое сердце, только жаден он был не до убийств, а до эмоций и секса. Всё, что говорил ему художник, долетало до самого нутра, делая Венома своим, обычным, просто тем, кого понимают или стараются понять. Если человека забросить в мир Веномов, где он будет одиноким и совсем другим, это не значит, что он на самом деле тут же вступит в какую-то интимную связь, даже имея физическое превосходство. Но ведь у Венома нет сексуального желания даже к себе подобным, они ведь размножаются почти почкованием, при желании отбрасывая от себя кусочек собственной плоти, но Мэйсон упрямо пробирался к нему в сознание, вызывая желание удовлетворить чужую потребность тому, кто так им восхищается. Мэсси оттрахал слишком много женатых мужиков, чтобы его могла остановить чужая неуверенность.       — Мне нравится разговаривать с тобой, — улыбнулся Веном, задирая голову и позволяя художнику почесать его шею. — Эдди никогда меня ни о чём не спрашивал.       Мэйсон продолжал поглаживать его тело, но тут его взгляд упал на часы, и он, очнувшись, подскочил и начал вырываться из объятий.       — Чёрт. Чёрт. Я опаздываю, — засуетился Мэсси, спрыгивая на пол и бросаясь к дверям. — У меня важная встреча.       — Уже уходишь, — как привязанный, поплёлся за ним симбиот, — мы договорим вечером?       — Да. Да. Я тороплюсь, — бормотал художник, наклоняясь и завязывая шнурки, — до вечера. Конечно, обязательно договорим.       Мэйсон зашнуровал ботинки, поднялся на ноги и встретился с охреневшим взглядом Эдди. Венома уже не было, он скрылся в своём носителе, а его любовник стоял перед ним с вытаращенными глазами, придерживая рукой сползающий фартук.       — Я не понял, — прошипел Эдди, делая шаг вперёд и хватая Мэйсона за рукав, — это что сейчас было? Ты клеишь моего симбиота? Ты ёбу дался совсем?       — А что? — усмехнулся Мэсси, наматывая шарф на шею. — Тебе жалко, что ли? Ты же его презираешь, а мне он понравился.       — Понравился? Кто? Веном? Эта вонючая жидкая субстанция?       — Тихо, малыш, он же тебя слышит, — улыбнулся художник, обнимая и крепко целуя Эдди в губы. — Ты что, ревнуешь?       — Чего? — совсем растерялся Брок, сжимая кулаки. — Чего? Что ты несёшь?       — Ревнуешь, мой маленький эгоистичный котёнок, — рассмеялся Мэйсон, забрасывая на плечо сумку с рисунками и открывая дверь, — осталось разобраться, кого из нас. Пока, малыш, до вечера.       С этими словами художник скрылся в коридоре, оставив охреневшего Эдди с фартуком в руках бессмысленно смотрящим вперёд.