Не кошка с собакой

Ну вот что поделать — не держится бантик. Розовый, шуршаще-остро воняющий пластмассой и детскими нелепыми праздниками из рекламы. Бантик и Соне не очень-то, видно, что совсем не очень, но она терпит, пока — терпит. Вежливо переступает с лапы на лапу, еле слышно отфыркивается тёплым и влажным дыханием прямо на Славины подрагивающие пальцы. Слава матерится сквозь зубы, пальцы не слушаются, бантик не держится на жесткой волнистой шерсти, Соня же не виновата… Блядь, да никто — в таком — не виноват, сука, это же не им решать! Не решать тебе самому, с кем рождаться: вон у Федьки, вообще, пекинес, у Феди Букера — и крыса такая, мохнатенькая, да, а у него вот эрдельтерьер Соня, а у Ми… У Мирона кот. Кошак с темными кончиками ушей и чересчур прямым пристальным взглядом, похож, сука, на лупоглазую хозяйскую морду, не надо вспоминать, Слава. Не сейчас. Вот бантик, лучше… — Давай, хорошая моя, — пьяно шепчет Слава в родную жесткую шерсть, — побудешь кошечкой, ну чего тебе стоит, несложно же… Соня вопросительно поднимает умные блестящие глаза. Розовый бантик опять валится на пол, и Соня лапой подталкивает его обратно — к Славе, к пьяному и несчастному Славе — давай, мол, че уж… Побуду кошечкой, под полметра только, но это ничего, Слав, да — если тебе так хочется, если это будет вот значить, что все правильно. Правильно — это «да прилепится кошка к кошке, а собака к собаке», ага, или что-нибудь вроде. Правильно — это значит, что не живут кошка с собакой «как кошка с собакой», да, Слав, а ещё… А еще это значит, что Мирон никогда не посмотрит на него как сегодня утром — с отчаянным и глухим, бесконечным, упрямым «не получится, Слава». Мирон сегодня утром сказал, что ничего, блядь, не получится — и ни долго, и ни счастливо, и никак. Утром, почему-то в машине, когда он привычной-обычной — уже привычной и обычной — дорогой от его пижонской хаты в центре вез Славу домой к Славе. Как-то у них так повелось, что утром Мирон отвозил его сам. Слава до непонятного любил по утрам Мироновские забитые пальцы на «три» и «девять», морщинку на переносице, всю слегка наклонённую вперёд, собранную и сосредоточенную, сутуловатую фигуру (водил Мирон педантично-аккуратно, с едва заметной осторожной напряженностью, и Слава поэтому старался сильно его не отвлекать, ебнется ещё во что, карлица). Обычно они по утрам молчали, но это было пиздатое молчание, спокойное, Соня высовывала мокрый язык и клала голову на Славины колени, кошак Мирона вальяжно раскидывался на заднем сиденье, и Слава чувствовал себя на месте, на правильном и своём самом месте, а сегодня утром шёл дождь. Не то чтобы «шёл» — он ебашил с настойчивой силой, долбил по крыше Мироновской тачки. И поэтому Слава сначала… Сначала у Сони бессильно поникли рыжие уши, она попыталась спрятать морду глубоко-глубоко между его коленями, и у Славы сначала задавило где-то в кишках, заныло, закололо предательски, он почувствовал, как Соня скулит — высоко, на какой-то своей собачьей частоте, но Соне стало больно, а потом и ему тоже. Потом Слава разобрал через барабанящий шум капель то, что Мирон сказал. Или Мирон повторил ещё раз, хер его знает. — Пока мы совсем не увязли, — сказал Мирон, — надо. — Лучше сейчас, — сказал Мирон, и забитые пальцы на «три» и на «девять», которые так охуенно смотрелись у Славы на члене, дернулись на руле. Дернулись, но остались на месте. — Не получится, Слава, а я устал себя из дерьма по кусочкам собирать, заново, я уже нихуя не молодой и не смелый, преодолею, конечно, но уже не хочу. Сначала создавать в жизни пиздец, а потом героически его преодолевать. «Не хочу». Не хочет Мирон-свет-Янович нас с тобой, Сонечка. Не желает собачьего нашего духа в своей дизайнерской хате, в своей пиздатой постели с упругим эргономичным матрасом и в своей замечательной жизни, а мы его… — Будешь кошечкой, а, Сонька? — Слава смеётся, чтобы не распускать сопли, и пьёт, чтобы не пришлось распечатывать нычку с разноцветными таблеточками. Будешь кошечкой, моя хорошая псинка? Будешь спать на подоконнике, как спит кошак с темными кончиками ушей и выразительными — хозяйским под стать — глазами? Будешь чесать когти о специально купленную и баснословно дорогую приблуду, вместо того чтобы стачивать их об асфальт, наматывая километры вокруг Славиной девятиэтажки? Будешь ходить по светлому паркету бесшумно, на мягких темно-розовых подушечках, а не топать в ночи («Ну Слаав, ну угомони ты её, блядь»)? Соня гавкает негромко, тревожно-тоскливо поджимает хвост, но смотрит на Славу прямо. Не уходит, не обижается, бантик розовый валяется на полу, а Слава валится рядом, хватит. Себя наебывать хватит — ну какая из Соньки кошечка, ну какой из Славы… Ну и стоит разве кто-то — пусть и Мирон-свет-Янович, ну — такого, Слав? Из собаки не сделаешь кошку, из Славы не выйдет приличного человека, розовый бантик на шее — не розовый бинт с запястья, не стать другим, не стать правильным, если ты и так не сломанный, не увечный какой, не убогий. Собаки — это хорошо. Собаки, они классные, верные, честно-радостные всегда и честно же если не любят, в открытую. Соня росла со Славой, всю Хабару они облазили на пару, вместе, Соня за него и в драку лезла — одна против целой стаи, и в речке они вдвоём чуть не утонули, как мелкие совсем были, и в Питер Соня хотела тоже, не меньше — в дороге она не прилегла, весело навострив уши просидела весь полет, и вообще Соня — это он. Соня — это Слава, и что поделать, если собака Соня и хозяин собаки Сони по имени Слава разъебались об одного жидка с нечеловечьими ресницами и нечеловеческим чсв? Который Мирон. У которого вот — кот. А кошке с собакой не жить, Слав, а кот у Мирона с чересчур внимательным, немигающим взглядом, и зовут кота у Мирона тоже выебисто, не по-нашему — Лил Хесус, а Слава, дурак, думал — ну и фиг с ним. С тем, что они из разных, вроде как, лагерей. Что у него эрдельтерьер Сонька, а у светила всея рэпа на русском какой-то кошак. Что уж если ты разъебался об чужие пушистые ресницы, то совсем не принципиально тебе — легкие кошачьи шаги к ним прилагаются или победный собачий лай. Что если вам — твоим нескладным конечностям, мягковатому белому животу и его промежуткам между рёбрами, острым локтям с чуть шелушащейся кожей — в одной постели, на одном эргономичном матрасе хорошо вместе, то и зверьё ваше найдёт общий звериный язык как-нибудь. Думал Слава, а Мирон не думал. Мирон отворачивался. От Сонькиной довольной морды, никогда ее не гладил, даже мимоходом, а ещё его Хесус ни разу не подпустил к себе Славу на расстояние ближе вытянутой руки, но Слава думал, что это все из-за того, что Хесус кот. Хотя у Ваньки, вон, Гришенька — всем котам кот, а Славе разрешает свое пузцо почесунькать, и не одному Славе, да. А Мирон…