I Still Love You

      Мы сидим в баре. Ты и я – должно быть довольно странное зрелище, но так бывало уже не раз, только сейчас ты не пьешь вместе со мной и даже не закидываешься викодином, как ребенок леденцами. Никаких насмешек, никаких провокационных фраз. Ты непривычно суров и смотришь на меня с упреком, в то время как мне абсолютно пофиг. Бармен наливает четвертую порцию виски.       — Чейз, тебе пора остановиться.       "Сказал мне наркоман, смешно". Я не тороплюсь произносить это вслух и продолжаю делать вид, что тебя нет, хотя это сложно, и я не выдерживаю – хоть и не отвечаю, но за меня все говорит кривая усмешка и осушенный рокс.       — Ещё!       — Парень, может хватит?       — Бородатый дело говорит, – кивает Хаус в сторону бармена.       — Я сам решу, когда мне остановиться, – отвечаю с явным раздражением, но бармен не торопится наливать мне напиток. – Черт возьми, я плачу деньги за алкоголь, а не за советы.       Еще пара неодобрительных взглядов от бородача и ублюдка с тростью, и я получаю новую порцию Джеймсона.       — Перестань уже напиваться и делать вид, будто не замечаешь меня.       "Да ты ведь не отстанешь, да?". Приходится забрать бокал с нетронутым виски и уйти к одному из дальних столиков в темном углу бара. Не хочу, чтобы кто-то слышал наш разговор, но и начинать его не могу.       — Чейз?       Хаус зовет меня тихо, еле слышно, так, как не звал никогда раньше. Он словно ослаб, и в его голосе столько заботы… хотя, я скорее всего себе это придумал.       — Я беспокоюсь за тебя.       — Всегда ведь похер было.       — Сейчас есть повод – ты уже стал здесь постоянным клиентом. Думаешь, я не знаю, что ты сюда приходишь едва ли не каждый день уже пару месяцев? Повод задуматься об алкоголизме, циррозе печени, провалах в памяти, сердечнососудистых заболеваниях…       — Хаус, перестань, – отвечаю безвольно - спорить с ним нет никаких сил.       — Это я тебе говорю перестать.       — Всем время от времени нужно расслабиться, особенно во время отпуска, – с этим тебе сложно будет поспорить. Собираюсь сделать очередной глоток манящего напитка, но рука предательски дрожит и это не ускользает от внимания Шерлока-нашего-времени.       — А тремор в руках? Скоро отпуск закончится и тебе придется вернуться в больницу. Хорош хирург с трясущимися руками!       — Я не вернусь. По крайней мере, не в Принстен-Плейсборо.       — Что за бред? Я знаю, ты знаешь, что жить без этого не сможешь.       — Без чего? Без беготни по коридорам во время обсуждения диф-диагноза? Без принятия самых сложных решений, от которых зависят жизни пациентов? Без вечного конфликта со своей совестью?       — Ну это же так весело, согласись? – усмехнулся было Хаус, но увидев недовольство на моем лице продолжил. – Что ты собираешься делать после такой работы? Удалять аппендициты по десять раз на дню до конца своей карьеры? Да ты со скуки повесишься.       — Каждый имеет право на выбор, – многозначительно произношу я, стараясь не смотреть собеседнику в глаза.       — Но не когда этот выбор может стать главной ошибкой в жизни.       — Какое лицемерие!       — Мы до сих пор говорим о твоем уходе из больницы или уже о чем-то другом?       — Да пошел ты.       — А что я не так сказал? Нечего меня винить за все мои слова. Сам понимаешь, я говорю лишь то, что ты сам хочешь услышать.       — В этом, наверно, и есть ваше различие: твое и моего начальника – он никогда не стал бы говорить то, что люди хотят услышать.       — Это не моя вина.       — Вина… – протянул я последнее слово и понимаю что говорить об этом больше не хочу. – Что-то захотелось вина.       Густые брови мужчины сидящего напротив удивленно поднялись. Диалог принял новое русло, совершенно для него неожиданное. Что тут скажешь, я и сам не ожидал что произнесу это. Слова сами слетели с языка до того, как мозг успел их обработать.       — Вино после виски? Ты либо смельчак, либо больной, и от ответа на этот вопрос зависело: стал бы ты или членом моей команды или моим пациентом.       — Скучный случай, не находишь?       — Но ты хотел бы им стать.       Сердце начинает ныть, как ноет уже пару последних месяцев и это значит, что пора добавить алкоголя, но что удивительно – не хочется. Чем больше я думаю обо всем что случилось, тем более сильные волны боли начинают меня захлестывать, и сейчас, мне надоело им сопротивляться - хочется им поддаться и утонуть. Кто-то со стороны мог подумать, что я тонул в алкоголе все это время, но он ошибается. Алкоголь был моим спасательным кругом, моим обезболивающим, антидепрессантом. Чувства, мысли, эмоции были как в тумане – чем не прекрасно?       Но пришло время найти выход из того тумана, в котором я так долго блуждал.       — Почему ты сегодня здесь?       — Потому что ты этого хотел.       Опять ты так отвечаешь.       — Не знал, что мои желания хоть чего-то стоят.       — Но ты всегда на это надеялся, ища нужный тебе смысл в каждом моем действии, а когда в очередной раз не смог найти - хорошенько врезал.       Вспоминая этот эпизод, утыкаюсь лицом в свои ладони. Я, наверно, никогда не смогу поверить в то, что действительно сделал это, в то, что позволил-таки своим эмоциям вырваться наружу, да еще и в таком ключе. И мне будет бесконечно жаль.        — Что? Даже не попросишь прощения при упоминании этого случая? Чейз, думаю, тебе стоит провериться на психопатию.       — Или на шизофрению, что более вероятно.       — С чего такие мысли?       — Потому что ты мертв.       Он выдерживает паузу так, как я этого хочу.       — А ты в первый раз произносишь это вслух.       Внутри что-то больно ломается, разрушается. Кажется, я сейчас задохнусь от внутренней боли. Мне нужно мое обезболивающее. К горлу подкатывает неприятный ком, и теперь пить алкоголь становится просто невозможным, но это меня не останавливает, и в результате я захожусь тяжелым кашлем, а на глаза наворачиваются слезы.       — Тише, Чейз, – мой собеседник тянется, чтобы вытереть слезы, но останавливается в паре сантиметров от моей щеки и возвращает руку на место, потому что сделать этого не смог бы при всем моем желании.       — Хаус так бы не сказал.       — Сказал. Тебе бы сказал.       — Ты это говоришь лишь потому, что я хочу это услышать.       — А кто сказал, что это не могло бы быть правдой?       Боль сжимает грудную клетку, слезы продолжают душить меня.       — Пойду возьму себе еще выпить.       — Хватит пить, Чейз! Потом тебе будет только больнее.       — Да? И что ты предлагаешь? Что? – еле сдерживаю себя, чтобы не начать кричать на весь бар, сидя один за пустым столом. – Мне больно сейчас! Понимаешь? Ты ушел, ничего не сказав. Ты разбил мне сердце, оно кровью истекает! Может тобою любимый викодин тогда выпить?       — Он не лечит боль от разбитых сердец.       — Зато алкоголь лечит. Может, совместив два лекарства, получится нужный эффект?       — Ты не посмеешь!       — Снова лицемеришь! Тебе можно, а мне значит нет?       — Я и так умирал!       — У тебя не было на это права!       — Не тогда, так через два месяца, какая тебе разница? Это жизнь, Чейз, и херня случается! Столько лет спасал пациентов, даже самых безнадежных, и проглядел собственный рак. Прошу прощения, что решил не умирать в муках! Я и так с ногой натерпелся.       — А теперь больно мне!       — Тебе бы и так было больно. Хватит, Чейз. Пора отпустить.       — Я не хочу. Пожалуйста, побудь еще со мной.       Такие неуместные просьбы к плоду собственного воображения, но так хотелось это говорить. Так хотелось сказать их тогда, когда он еще был жив. Так нужно было это сказать.       — Зачем? Чем дольше я с тобою нахожусь, тем больше своей жизни ты пропускаешь. Настоящей жизни.       — Но я не хочу! Как ты не понимаешь? Я не хочу жить «настоящей» жизнью, в которой не будет тебя, – слезы снова начинают литься из глаз, – в которой я больше никогда тебя не увижу. Пока воспоминания свежи, хочу полностью насладиться этими видениями.       — Почему ты готов разрушить свою жизнь из-за беседы с пустотой?       Не отвечаю. Мне страшно. Говорят, души умерших задерживаются рядом с нами, потому что у них остались незавершенные дела. Может, это и было его незавершенным делом? Мою душу греет мысль, что он все таки не моя галлюцинация.       — Боишься, что пропаду, если скажешь?       — Сам знаешь.       — Знаю. Но это не может продолжаться вечно.       — Я не прошу о вечности! Всего пятьдесят, шестьдесят лет.       Господи как же мне больно. Твои глаза, кажется, тоже начинают блестеть от лишней влаги. Мы оба знаем, что так нужно.       — Я все еще люблю тебя.       Сердце сжимается так сильно и разжиматься не собирается. Я так и не успел сказать тебе тех слов, думал еще будет время, надеялся… Но ты все решил за нас: запил несколькими бокалами виски все свои запасы обезболивающих через два дня, когда мы узнали, как тяжело ты болен. Ты тоже плачешь.       — Я все еще люблю тебя, – повторяю тихо, сотрясаясь в рыданиях. Твой призрак рассеивается.       Больше в этом баре нечего делать. Проходя к выходу, мимо барной стойки кидаю несколько мятых купюр и спешу удалиться из затхлого заведения. Выходя на пустую ночную улицу, направляюсь к вызванному такси, когда за спиной слышу удаляющийся от бара стук трости. Воздух наполняется легкой смесью ароматов из знакомого одеколона и викодина.