Хроники дракона из пентхауса. Книга первая. Чародейка

      — А потом – представляешь? Заявил, что я, мол, не женственная совсем! – через некоторое время жаловалась Татьяна Сергеевна сочувственно кивающей Шапочке, втроём с которой они очень удобно устроились в живописном уголке тётушкиного сада.       Уголок был расположен как можно дальше от пострадавшей от пожара части парка, аккурат неподалёку от имевшихся в любом уважающем себя замке конюшен. И, самое главное, удобно скрыт от любопытных глаз снующих по владениям феи гномов разросшимися зарослями плетистой алой розы.       Кстати, а почему устроились «втроём», спросите вы?       Ну, как же, в чисто женской компании сразу после разборок в библиотеке их было трое: Муха на раздрае – одна штука, Шапочка, в замке вежливо улыбающейся, но ни разу не радушной к ней феи, загостившаяся, – одна штука. А третьей была, конечно, Шапочкина фляжка с коньяком, каким-то чудом никогда не пустеющая.       На сад опускался сказочно прекрасный тихий вечер. Пахло розами, ветерок не шевелил ни единой травинки, даже характерные ароматы конского навоза как-то совсем не оскверняли почти идиллической картинки.       Или это содержимое фляжки так пейзаж преображало?       — Да не бери в голову, – язык Шапочки уже давно заплетался: говорила Танюша, возмущённая, сбитая с толку, везде опоздавшая, кругом виноватая и никак от этой своей вины избавиться не способная, много, а вот крышечку от фляжки, служившую ей рюмкой, опрокидывала через раз, с завидной частотой замирая с ней у самого рта и пропуская выдаваемые Шапочкой с завидной регулярностью креативные тосты. – Все мужики – козлы. Если, конечно, не волки, и-ик!       Специалист по четырёхлапым мужчинам всё же подтолкнула крышку к Татьяниным губам, как только в словесном поносе, пардон, потоке последней образовалась пауза.       Муха проглотила порцию обжигающей жидкости залпом, скривилась и с неожиданной теплотой слезящимися глазами воззрилась на Шапку.       — Вот почему так всегда? Вот ты такая хорошая, умная, красивая, – от приятных слов в свой адрес Шапочка довольно распушилась, разгладив ручками складки платья на облитых зелёнкой обцарапанных коленках, – а живёшь с козлом, то есть с Волком!       — Какой там «живёшь»! – тут же замахала руками девчушка. – Ты только никому не говори, – Танюша подалась вперёд, всегда по-женски готовая послушать интересную сплетню, – но эта псина, как бабка померла, всё вокруг писаки этого пришлого, из Зачертовья к нам прибывшего, крутится. Мол, Шарлик такой замечательный, такой ласковый, такой нежный – и за ушком почесать всегда готов, и брюшко погладить.       Татьяна Сергеевна, как и многие другие поколения до и после неё, выросшая на сказках «пришлого писаки», удивлённо вытаращила глаза, уточняя:       — Погоди-погоди. Это какой такой Шарлик? Тот самый? Так он, вроде, уже давно того… в смысле, помер!       Шапка недовольно вздохнула, пояснив:       — Это он у вас там, в Зачертовье, помер. А как звёзды сошлись – так вся эта нечисть к нам и повалила: один по кабакам истории собирает, в блокнот пёрышком записывает. Двое других – как же их, ну, братья они ещё! – а, Гримм, вспомнила! Так вот: эти вообще театр в королевстве у Белль открыли, пьески у них все, как на подбор, кровь и кишки – жуть просто! Но, вишь, Чудовищу Беллиному нравится, так что терпят крестьяне молча, за вилы-топоры покамест не хватаются.       Муха потрясённо кивала, переваривая полученную информацию. Вот так и рушатся стереотипы!       А Шапочка, между тем, опять переключилась на больную тему непростых взаимоотношений Волка с Шарлем Перро, окончательно разрывая переводчице шаблон:       — А занозу этого Шарля твоя Флора, уж непонятно, за какие такие заслуги, в Зелёном королевстве привечает, а тот… Ну совсем краёв не видит! Тут, как-то, возвращаюсь я пораньше с пирожковой фабрики – там ничего особенного, мне от бабки в наследство досталась, так, ипэшка, малый бизнес, все дела, – а они там вдвоём, на моём кухонном столе…       Что конкретно творили Волк с совсем не сказочным сказочником, Шапочка досказывать не стала, а, вынув из кармана клетчатый платок совершенно циклопических размеров, промокнула выступившие на глаза слёзы, не забыв оглушительно высморкаться – громко-громко, так, что даже толстоногие крепыши-пони в близлежащей конюшне испуганно заржали.       И так стало пьяненькой-добренькой Мухе жалко сначала новую подругу, а потом уже и себя-любимую, козлом-драконом обиженную, в сказку, никак не кончавшуюся и становившуюся всё страннее и страннее, обманом заманенную и без работы, её хоть и скудно, но всё ж-таки кормившую, по всей видимости, оставшуюся, что и чародейка из солидарности завыла белугой.       — А-а-а! Все козлы!       — О-о-о! Скоты!       — И-и-и! Сволочи! Ты для них – всё, а они-и-и на столе-е-е…       — У-у-у! Гад ползучий! Говорит, не женственная-а-а…       После пары минут совместного рыдания и дружных шмыганий носом заметно полегчало обеим.       Таня даже, помотав босыми ногами в воздухе (сидели на гладко обтёсанном и крашеным в белый цвет брёвнышке изгороди, отделявшей замковый парк от конюшен), потянулась, варварски содрав с ближайшего куста алую розу – нужно же было чем-то коньяк занюхивать!       — Слушай, – сказала Шапочка. – По-моему, дракон твой не прав!       — Не мой он, а тётин! – тут же приняла боевую стойку Муха.       — Да всё равно, чей. По-моему, ты очень женственная. Правда-правда! – замела хвостом Шапка, наливая ещё.       Татьяна умилилась в ответ:       — Да что ты! Ну, нет, какая ж я «женственная»? Вот ты – другое дело!       Шапочка критически оглядела себя, потом – новообретённую подругу.       — Нет, у тебя грудь больше. У меня что – так, капкейки с вишенками. А у тебя – целые калачи! – выдала хозяйка пирожковой фабрики, знаток и ценитель хлебобулочных изделий.       Танюша пощупала «калачи», чуть было не свалившись с забора.       — Да какое там? Я вот со своим третьим размером всю жизнь бюстгальтеры носить вынуждена, а тебе можно и без – круто ведь, живенько так, и летом не жарко! – завистливо завздыхала Татьяна Сергеевна.       Шапка категорично замотала головой, отклоняясь назад.       — У тебя и попа ничего – мягкая, круглая, как булочка. Прям как у Шарля – Волку моему бы понравилась!       На «булочку» Таня, воспитанная современными масс медиа на идеале плоских в обоих планах – что физическом, что интеллектуальном, – моделек, хотела, было, обидеться, но Шапочка говорила с непривычной завистью, так что переводчица передумала, по давней русской традиции тут же принявшись отрицать отвешенный комплимент:       — Ой, да ладно тебе, булочка! Я сто лет в тренажёрке не была, даже стыдно. А вот ты – сразу видно, что бегаешь по лесу… от волков, или за волками… Вон какой у тебя орех упругий!       — Да тоже мне, орех! Орехи только белкам нравятся, а у меня – целый Волк, если что!       И так подруги по несчастью расхвалили друг друга, что продолжение Шапочки Мухе ни капли странным не показалось.       — Слушай, а ты целоваться умеешь? Может, тебя дракон поэтому неженственной назвал?       — Я??? Не умею??? Да я, если хочешь знать, в школе даже лучше Машки Ивановой целовалась! – возмутилась Танюша, ударяя себя кулаком в калачи, то есть в грудь.       — Ну, не знаю, не знаю! – задумчиво протянула Шапочка, словно была в курсе всех бесспорных достоинств ни к ночи упомянутой Машки. – Ты дракона поцелуй, вот и проверишь!       — А проверю! – решительно спрыгнула с бревна Муха, которой теперь уже море было по колено.       Голова закружилась, все трезвые мысли и рассуждения относительно родственных отношений, страха предать единственную тётю, хоть и феей оказавшуюся, постыдно дезертировав, весёлой стайкой улетели в сторону замка и, если быть точной, библиотеки.       Мысль пойти и назло всем очаровать будущего дядю, принизившего её женственность, вытеснила и намерение по возможности вежливо отпроситься домой, в нормальную, скучную и обыденную жизнь, отодвинув на задний план работу, квартплату, загибающуюся без полива фиалку на окне спальни и так и не увиденный Париж.       Таня прикрыла глаза, залпом осушая очередную налитую алкоголем крышку Шапочкиной фляжки, и тут над самым ухом вскрикнувшей от неожиданности чародейки раздался проникновенный и совершенно незнакомый бас:       — Милостивые государыни, а можно к вам третьим?