Лагуна (Ученик палача-5)

Некстати разбушевавшееся воображение сыграло с Джованни дурную шутку: оказалось, что еще свежи были воспоминания о том, как он, не находя места, метался из угла в угол в Агде, когда слышал из чужих уст предположения, что Михаэлис утонул. Заснуть же не мог по иной причине — из страха, что стоит закрыть глаза, как грозный аль-Мансур, подобно всаднику на бледном коне, вторгнется в грёзы и начнёт призывать к ответу, указывая пальцем на развесистый дуб. А днём измученное сознание заставляло вздрагивать от каждого стука в дверь. За ней же мог оказаться простой рыбак, который пришел издалека, спрашивая: «Не вашего ли мальчика выловил я из реки своими сетями?». Разумом Джованни понимал, что переживаниями изводит всю свою семью, но в большей степени — Халила, который молчит, смотрит, заботится и не отходит ни на шаг. Волнуется, но старается сохранять спокойствие. На второй день Джованни всё же заставил себя подняться с постели из чувства долга и стыда и пойти с Пьетро в архив. Ему показалось, что за вязью букв и строгих смыслов его сознание успокаивается. Однако на следующий день он попросил кого-нибудь из семьи увести его из здания городского совета раньше, к пятому часу. Сил оставалось мало, и Джованни надеялся поспать при свете дня, страшась появления аль-Мансура ночью. Джованни обрадовался, что его встретил именно Халил. А теперь слова восточного раба гулко звенели в ушах, точно тяжелые капли воды, точащие камень. Халил еще в первый вечер нашептал ему, что если нужно что-то найти, то люди ходят из дома в дом. Честным горожанам бояться нечего, а преступникам всегда есть, что скрывать. Однако Джованни отмахнулся, мол, у нас все горожане считаются честными и сами рассказывают властям, если увидят тех, кто творит зло. «Но если бы пропал мой сын, то стал бы я так бездействовать? — пронеслось в мыслях. — Разыскивая Михаэлиса, я и в правду обошел каждого и расспросил, не только в Агде, но и в деревнях, и в другие города ездил… Что же я в своём городе рот открыть боюсь?» Джованни вздохнул, почувствовав странный прилив сил: — Говори, Бога ради! Я сделаю всё, что будет необходимо. Халил сначала заставил его проглотить еще две ложки похлёбки и только затем начал свой рассказ: — На площади я видел такую диковину, что сам невольно поддался ее магическому влиянию и был бы готов следовать за ней, — восточный раб огляделся, пытаясь подобрать слова, чтобы высказать точнее свои догадки. — Мы не рисуем и не создаём людей и животных. Не оживляем их, не вкладываем в их уста слова. Только так Али мог потерять разум и прельститься. Не на деньги, не на новую одежду или кошель, а на маленькую куклу, сделанную по образу человека. Ты должен войти в дом хозяина этой поделки и всё там тщательно осмотреть. Али нет уже четвёртый день. Его бы не стали красть ради насилия, но продать другим, когда его перестанут разыскивать, могли бы. А сейчас как раз всё успокоилось. — И ты знаешь, где живёт хозяин куклы?! — полуутвердительно спросил Джованни. — Да, в жаркое время он уходит с площади, но потом возвращается. Ему помогает женщина и слуга. Когда разыгрывается представление, они все приходят на площадь, а дом остаётся пустым. Поверь мне, — Халил накрыл его ладонь своей, — я молюсь своему богу, и он открывает мне разум. Это единственное, на что мне указал Аллах. Если домыслы мои окажутся ложными, то я уйду из города, отдам себя воле Аллаха. Или мы уйдём вдвоём, если ты решишься. Джованни нахмурился, пытаясь понять, что делать дальше: если они сами вломятся в чужой дом, то станут грабителями, а если позвать на помощь городскую стражу, то они лишь на смех поднимут — нет же свидетелей, только предположения. — Сначала нужно проверить, — медленно и с расстановкой проговорил Джованни. — Нужен ловкий человек, вор, который сделает это с лёгкостью. Скорее доведи меня до Луциано.

***

Джованни разбудил незнакомый звук прямо над его ухом: кто-то громко сопел и переминался с ноги на ногу, стараясь не скрипеть половицами. Флорентиец резко распахнул глаза, в них расплывались синие сумерки, и сверху из тёмного угла свешивался край позолоченного балдахина, поблёскивающего в свете лампады. — Кто здесь? — он с испугом повернул голову и наткнулся на взгляд Дино, окончательно осознавая, что лежит одетым поверх постели в доме Луциано. — Ты? — Близость знакомого лица заставила расслабиться. Джованни протер ладонями щеки, разгоняя кровь. — А где все? Почему ты здесь? Последнее, что Джованни четко помнил: как они пришли в дом Луциано и, поднимаясь с ним по лестнице, он заплетающимся языком рассказывал о кукольнике, воре, обещая заплатить, сколько потребуется. Что произошло дальше — он не помнил, как и сколько времени он спал. Джованни взглянул на узкий просвет между ставнями окна — солнце уже село. — Меня послали тебя разбудить, — нарушил его вялые рассуждения голос Дино. — Луциано с твоим полюбовником оставили тебя здесь и ушли, с собой позвали Николо-с-Запруд. Тот забрался в указанный дом, нашел твоего мальчишку. Луциано отправился к капитану городской стражи. Стражники кукольников этих задержали, дом должны обыскать. А меня за тобой послали — ты же хозяин мальчика, тебе теперь обвинение выдвигать или от суда отмазывать. — От какого суда? — тряхнул головой Джованни, протирая глаза. Тело еще плохо слушалось, ноги казались набитыми соломой. И тут до него дошло: — Али жив! — Он-то жив, — проворчал Дино. — А что со всем остальным — мне неведомо. Ты же у нас законы знаешь. Мальчика, может, и отпустят, если докажет, что его насильно увели. А так — выпорют. «Али жив! Какое счастье! Спасибо тебе, Господи, за милость!» — Дино, заткнись! Кого из нас этой публичной поркой в детстве не пугали? Никто не тронет. Помоги мне лучше встать, — Джованни опёрся на предложенный ему локоть Дино и попытался выпрямить спину. От внезапного приступа головокружения комната завертелась у него перед глазами, но он усилием воли напрягся и сделал первые шаги. — Скорее, мы должны успеть. Идти-то куда? — Через весь город, к Порто Галло [1]. — Проклятье! «Нас всё-таки трое! Господи, если это и есть воля твоя, я последую за ней. Спасибо, что послал откровение Халилу, хоть он и называет Тебя другим именем, но именно Ты с ним говоришь. Клянусь, что я отправлюсь туда, куда Ты меня ведёшь. И не буду сомневаться, что спутники мне даны не тяжким грузом, а Тобой в помощь: как дорожный посох и хлеб насущный». Мимо этого дома невозможно было пройти: посмотреть на зрелище собралась толпа зевак, ярко горели лампады и факелы, а стражники, казалось, собрались со всего города и деловито расхаживали вокруг повозки, на которой сидели пойманные преступники. Мрачный мужчина, с лица которого еще не была стерта краска, обозначавшая огромный улыбающийся рот, его помощник — парень лет двадцати с потемневшими по локоть руками, явно бывший работник одной из красилен, и толстая женщина, которая плакала и постоянно утирала лицо углом светлого платка, намотанного поверх ее головы. Джованни пробрался сквозь сгрудившихся людей и сразу заметил Халила, сидящего почти на земле на деревянном чурбане и прижимающего к себе завёрнутого в длинный тёмный плащ мальчика. Была видна только рука, крепко ухватившая восточного раба за шею. Халил чуть раскачивался взад-вперед, будто убаюкивая Али, что-то шептал ему, и поднял голову, когда увидел перед собой Джованни. Тот, чуть вытянув шею, кивком головы и выражением глаз спросил: было ли насилие? Халил пожал плечами и отрицающе покачал головой: не знаю. Джованни подошел к капитану городской стражи, рядом с которым стоял Луциано: — Мальчик под моей опекой. Моё имя Джованни Мональдески. Это от моего имени мой брат Пьетро четыре дня назад сделал заявление о пропаже. Синьор Сильвестро рассказал Джованни, как было дело: кукольники были пришлыми, trapassi [2] из Ареццо, этот дом они снимали, давали представления на рыночной площади, иногда подворовывали. За Али они наблюдали несколько дней, и поняв, что он больше предоставлен самому себе, решили похитить, чтобы потом продать в другом городе или сделать своим слугой. В общем, областей для использования юного мавра было предостаточно, как и прекрасных возможностей набить кошелёк золотыми монетами. — Дело серьёзное, — продолжил синьор Сильвестро, — преступников мы передадим на суд капитана народа [3] или подесты [4]. Всё будет зависеть от выдвинутых против них обвинений. Надеюсь, вы, синьор Мональдески, понимаете, что мальчик мог быть не только похищен, но и «содомизирован» любым способом, а это еще одно тяжкое преступление. В последнее время мы часто с таким сталкиваемся, уж поверьте моему опыту! — Нет, синьор, — уверенно возразил Джованни, который за время длинной дороги через весь город уже успел хорошо обдумать сложившееся положение. — В этом деле нет ничего настолько значимого, чтобы беспокоить подесту. Мальчик не христианин, не мой сын, а раб — вещь, принадлежащая мне, поэтому это дело нужно рассматривать как кражу ценного имущества. Этот человек по законам нашего города должен быть приговорён к выплате штрафа — и мне, и городской казне. Джованни заметил, что Луциано кивнул, полностью поддерживая такое решение. — Но почему? — удивился начальник городской стражи. — Почему бы не сделать этот случай показательным и достойным расследования? Подобные преступления совершаются уже не первый раз. Джованни тяжело вздохнул: он бы первым выступил за ужесточение закона, но это могло привести городские власти и мнение горожан к опасным мыслям. Стоило лишь искусно раздуть пламя. Закон был суров и не различал несчастную жертву и преступника, назначая каждому наказание сообразно его провинности. Нельзя было просто заявить о собственном изнасиловании, не получив после этого церковного покаяния или плетей. А разжигать костёр для насильника-содомита означало бы — вновь тронуть чашу весов в умах добропорядочных горожан, которые ещё считали, что «хождение в деревянных башмаках посуху» [5] можно излечить постами и молитвами.

***

Отмытый в лохани, наполненной горячей водой, Али, успокоенный и расслабившийся, хотя так и не проронивший ни слова, а лишь проливший затяжной слёзный дождь, перемешанный с рыданиями, в чистой длинной камизе сидел на постели, зажатый между Джовании и Халилом. Они поочередно обнимали и гладили его, как только мальчик вновь начинал дрожать, переполняясь скорбными рыданиями. Маленькая лампада, оставленная на полу перед кроватью, лишь освещала лица короткими всполохами, всеми силами стараясь погрузить в сон. — Ничего с тобой страшного не случилось, ты снова с нами, никто тебя больше не обидит, — успокаивал его Джованни. — Знаешь, со мной приключилась история и похуже. Я был чуть постарше, чем ты, а моя семья голодала. Отцу пришлось предлагать меня за деньги богатым синьорам. Мне было так же страшно, как и сейчас тебе. Но всё забывается, уж поверь — в памяти остаются лишь слова: так случилось. Однако можно заставить себя забыть и их… — Я так пока не могу, — внезапно нарушил своё молчание Халил, — в моих воспоминаниях задерживаются не слова, а ощущения. Человек, которому меня доверил мой хозяин, решил, что я скоро умру и решил извлечь выгоду. Продал солдатам в крепость. Моё тело помнит боль, наполненную молитвами о скорой смерти. Помнит долгое лечение. — Того человека наказали? — с интересом вдруг спросил Али, будто внезапно очнувшийся от сна. — Да, ему пришлось заплатить за моё лечение и полное вознаграждение. Меня вернули моему прежнему хозяину. — Ты — раб, Халил, а когда я вырасту, найду моего обидчика и убью! — решительно пообещал Али. — Аль-Мансур может это сделать, Джованни может это сделать. Я тоже смогу! Джованни с Халилом с беспокойством переглянулись. Похоже Али возвращался в свою былую стезю, но какой урок он извлёк из всей этой истории — покажет только время.

***

[1] достаточно далеко, яндекс-карты выдают 30 минут. В Средневековье (и сейчас) во Флоренции существует улица Via San Gallo (улица святого Галла). Это как раз та прямая римская улица, которая застраивалась домами вдоль, а уже по мере развития города обзаводилась боковыми улицами. Она заканчивалась городскими воротами (квадратное здание по типу башни замка), во рву шумел Муньон, сверху был перекинут каменный мост. По этой улице и от ворот начиналась дорога в Болонью. На современной карте города — Piazza della Libertà. [2] trapassi (пришлые) и maladrini (местные). [3] Капитан народа (итал. Capitano del popolo) — должностное лицо в коммунах итальянских городов. Он представлял интересы цехов и средних слоёв горожан, командовал городским войском (милицией). [4] Поде́ста́ (итал. podestà) — глава администрации (подестата) в средневековых итальянских городах. [5] народное выражение того времени, обозначающее «заниматься содомией». Встречается у Дж. Бокаччо «Декамерон» и средневековой поэзии. Мне так и не ясно, откуда оно взялось: деревянные башмаки на высокой подошве надевали горожане, чтобы ходить по грязным улицам и не запачкать своё платье. Однако такие башмаки не были повседневной обувью, и было совершенно нормальным ходить в деревянных башмаках по лужам. А «посуху» — это как выйти на улицу и раскрыть зонт в солнечный день.