Уроки литературы

Окулова

       Это было самым важным – рассказать Маргарите Юрьевне о том, что произошло с ее отцом, но вместо этого я пытаюсь понять, почему она прячется от своей семьи, хотя знаю, что это совершенно, абсолютно меня не касается.        – Наверное, будет правильно, если я налью тебе чай, – говорит учительница спустя пару минут. – Проходи направо, в гостиную.        Сняв обувь, иду в нужную сторону. Квартира кажется очень большой и светлой и очень напоминает мне ту добрую и улыбчивую Маргариту Юрьевну, которая пришла в нашу школу в сентябре. В гостиной распахнуты окна, легкий весенний ветер развивает шторы и мои распущенные волосы.        – Ты пьешь с сахаром? – интересуется учительница, остановившись в дверном проеме. – И да, Маша, если холодно, можешь закрыть окна.        – Все в порядке, Маргарита Юрьевна, – отвечаю я и сажусь на краешек дивана. – И сахара не нужно, спасибо.        Женщина кивает, уходя вглубь квартиры, а я медленно обвожу взглядом просторную гостиную. В комнате царит идеальная чистота – даже не скажешь, что в квартире живет пятилетний ребенок, но расставленные то тут, то там фотографии маленькой Иры не дают об этом забыть.        Мой взгляд цепляется за стильную фоторамку, стоящую на одной из полок. На снимке я вижу совсем еще юную Маргариту Юрьевну и сидящего за фортепиано молодого мужчину, который кажется мне смутно знакомым, словно я уже где-то его видела. Но сколько бы ни напрягала память, мне так и не удается вспомнить мужчину, а расспрашивать Маргариту Юрьевну я не собираюсь.        – Твой чай.        Я вздрагиваю, когда слышу голос учительницы, не понимая, когда она успела вернуться в гостиную. Маргарита Юрьевна садится в кресло напротив и берет со стола чашку с чаем, и чтобы заполнить тягучую пустоту, я делаю то же самое.        – Она рассказала, как нашла меня? – неожиданно спрашивает женщина. – Где вы встретились?        – Я спускалась в гардероб, и ваша мама остановила меня прямо на лестнице. Сказала, что ищет свою дочь…        Лицо Маргариты Юрьевны искажает болезненная гримаса, и я останавливаюсь практически на полуслове. Тряхнув копной светлых волос, к которым я еще не привыкла, учительница просит, чтобы я продолжила.        И я продолжаю. Я пересказываю встречу с мамой Маргариты Юрьевны медленно, то и дело запинаясь, натыкаясь на голубые глаза женщины, в которых боль сменяется гневом, а гнев – какой-то чудовищной будто бы обидой. Каждый раз учительница просит меня не останавливаться, и когда история наконец-то заканчивается, я облегченно выдыхаю, и этот выдох длится ровно секунду – до тех пор, пока я не вспоминаю, что самого главного так до сих пор и не сказала.        – Скажи, как она выглядела? – спрашивает Маргарита Юрьевна, а потом ее передергивает.        – Очень… уставшей, – вспоминаю я. – Расстроенной. Вы на нее похожи, даже волосы поправляете одинаково.        – Мы похожи только внешне, – говорит Маргарита Юрьевна, и я сомневаюсь, что этими словами она пытается убедить именно меня. – Она сказала тебе, что ты совсем не знаешь меня, верно? А на деле это она ничего не знает обо мне.        Учительница бросает взгляд на свою правую руку – туда, где на безымянном пальце блестит тонкое золотое кольцо. Маргарита Юрьевна смотрит на украшение очень долго, и мне уже начинает казаться, что она забыла о моем присутствии, как вдруг женщина тихо спрашивает:        – Она ведь искала меня не просто так? Что она попросила передать?        Судя по выражению лица учительницы, она готова услышать все, что угодно. Я сжимаю руки в кулаки, глубоко вдыхаю, а потом неожиданно твердым голосом произношу:        – Ваш папа умер. Мне очень жаль.        Маргарита Юрьевна перестает дышать, а ее лицо искажает гримаса боли. Это мало похоже на ту радость, которую ждала от учительницы ее мама, и я понимаю, что та женщина действительно ничего, кажется, не знает о своей дочери.        – Маргарита Юрьевна, что я могу сделать? – тихо спрашиваю я и, наклонившись вперед, беру женщину за руку. – Скажите, как мне помочь?        Она качает головой, рвано втягивает воздух в легкие, и я вижу в ее голубых глазах застывшие слезы. Маргарита Юрьевна смотрит на меня – долго и внимательно, а я продолжаю держать ее за руку и боюсь отпускать.        – Спасибо, Маша, – тихо произносит учительница и едва заметно мне улыбается. – Спасибо, что ты не испугалась и пришла.        – Я не хотела приносить вам плохих новостей, - оправдываюсь я.        – Я знаю. – Она сжимает мою руку – мягко и неуверенно. – Но иногда нам приходится говорить то, что мы не хотим и делать то, что нам не нравится.        Я зачем-то киваю. Маргарита Юрьевна встает и, подойдя к полке с фотографиями, берет в руки тот самый снимок, который привлек мое внимание. Она рассматривает его несколько секунд, сжимая рамку обеими руками, словно боясь, что та упадет на пол. Все это выглядит слишком… интимно, а я совсем не хочу быть зрителем чужой драмы. Я встаю с дивана, одергивая сбившееся платье, и в этот момент Маргарита Юрьевна оборачивается.        – Пожалуйста, никому не рассказывай о том, что ты видела меня… другой, – просит она, и я тут же киваю. – Возникнут лишние вопросы, а я не хочу быть объектом школьных сплетней еще раз.        Я вопросительно изгибаю бровь, но понимаю, что Маргарита Юрьевна никак это не прокомментирует. Уже собираясь прощаться, я слышу рингтон своего телефона, а на дисплее высвечивается фотография Максима, которую я стащила со страницы «ВКонтакте».        Сбрасываю звонок, потому что не хочу, чтобы учительница слышала хоть слово из нашего разговора.        – Маша, я хочу предупредить тебя, – очень мягко произносит Маргарита Юрьевна, – ты ввязалась в очень сложные отношения, которые могут разрушить тебя до основания.        Телефон выпадает из моих рук.        – Что? – переспрашиваю я, наклоняясь за смартфоном, лишь бы не видеть этих пронзительных голубых глаз.        – На каникулах я ездила в Москву, – объясняет женщина. – Возвращалась сюда я с пересадкой в Санкт-Петербурге, и в аэропорту увидела тебя. – Я застываю. – С Максимом Михайловичем. И я бы, честно, подумала о том, что он возил тебя на какие-нибудь конкурсы, но он поцеловал тебя, и я сразу же поняла, что ваша поездка носила романтический характер.        Мне кажется, что мир рассыпается на фрагменты на моих глазах. Я оседаю на диван и обхватываю голову руками. Паника медленно, но верно, проникает в каждую клеточку моего тела, и я думаю о том, что то, чего я так боялась, случилось в самый неподходящий момент.        – Вы кому-нибудь сказали? – шепчу я, надеясь на отрицательный ответ.        – Да, – отвечает Маргарита Юрьевна, и я тут же всхлипываю. – Я сказала об этом в первый день четверти Максиму Михайловичу, и он не стал ничего отрицать. И, что меня удивило больше всего, даже не стал просить меня о том, чтобы я сохранила ваш секрет.        «Очень похоже на него», – думаю я и даже мысленно усмехаюсь. И только потом до меня доходит, что Маргарита Юрьевна может пойти с этим разговором к кому-нибудь еще, и тогда все действительно обернется скандалом.        – Я хочу, чтобы ты знала, – продолжает она, садясь рядом со мной, – я не стану сообщать об этом руководству школы и твоим родителям, хотя должна. Я слишком хорошо понимаю, что ты чувствуешь и, кажется, даже знаю, что чувствует Максим Михайлович.        И я уже готова рассыпаться в благодарностях, но Маргарита Юрьевна жестом останавливает меня.        – Но, Маша, я хочу предупредить тебя: все может закончиться, рано или поздно. Подумай о том, что будет с тобой, если Максим Михайлович откажется от тебя. И, если еще не поздно, остановись.        Слова Маргариты Юрьевны кажутся мне жестокими и идут в разрез тому, что говорил мне Максим. Я верю ему, но то, что сказала мне учительница, почему-то пугает.        – Спасибо, что не рассказали, – говорю я, пытаясь понять, как сложный разговор о семье Маргариты Юрьевны превратился в кошмарный разговор о моих отношениях с учителем. – Для меня это многое значит.        – Максим Михайлович просил меня, чтобы я не говорила с тобой на эту тему, поэтому я буду рада, если ты не станешь с ним делиться нашей сегодняшней встречей. – Маргарита Юрьевна заглядывает мне в глаза, а потом грустно-грустно улыбается так, что мое сердце сжимается от невыразимой тоски. – Он очень переживает за тебя и думает, что справится со всем сам. – Она закрывает глаза, а когда я снова вижу ее взгляд, то замечаю скопившиеся в уголках глаз слезы. – Но иногда, знаешь, они ошибаются. ***        В машине так сильно пахнет сигаретами, что я разражаюсь кашлем прежде, чем успеваю поздороваться с Максимом. Не помню, чтобы он вообще когда-нибудь столько курил, и только один этот факт говорит мне о том, что разговор с Кариной был не из самых приятных.        – Все хорошо? – откашлявшись, сипло спрашиваю я.        – Иди ко мне, – вдруг просит Максим, отодвигает свое кресло слегка назад, чтобы я могла перебраться к нему на колени. – Вот теперь все хорошо.        Карие глаза – такие красивые и родные переполнены какой-то чудовищной усталостью. Учитель, держа одну руку на моей талии, другой мягко перебирает мои спутанные волосы, пропуская длинные пряди между пальцев.        – Расскажешь? – тихо шепчу я.        Максим расстегивает мое платье, и я чувствую его теплую руку на обнаженной коже спины. Мужчина качает головой – неумолимо и отрицательно, и чувство легкой обиды проскальзывает в моем сознании.        – Просто знай, – все-таки говорит Максим спустя, кажется, целую вечность, – что тебе не о чем беспокоиться.        Я сжимаю лацканы его пиджака и подаюсь вперед так, что сейчас наши лбы соприкасаются друг с другом. Учитель рвано выдыхает, и я впервые не слышу аромата мяты – только табак, который, кажется, даже перебивает терпкий запах одеколона.        – А тебе? – Я вздыхаю не то обреченно, не то взволнованно. – О чем будешь беспокоиться ты?        Он медленно застегивает молнию на платье и перемещает свою руку на мое лицо, поглаживая щеку кончиками пальцев.        Максим не улыбается, не шутит и до сих пор еще не поцеловал меня. Я знаю его достаточно, чтобы понять, что что-то идет совсем не так, но еще я знаю, что учитель ничего мне не расскажет.        – Я хочу, чтобы ты мне доверяла, Маша. – Голос Максима пропитан серьезностью. – Я справлюсь с любой проблемой, но только если буду уверен, что ты не забиваешь голову переживаниями.        – Я верю тебе, но разве я не могу помочь?        – Нет, Маша. – Максим тяжело вздыхает. – Твоя помощь здесь не нужна.        В памяти тут же всплывают слова Маргариты Юрьевны. «Но иногда, знаешь, они ошибаются». Что она имела в виду, я так и не поняла, но фраза задела меня за живое.        – Я люблю тебя, – шепчу я чужим, обессиленным голосом.        Губы Максима слегка обветрены, а потому поцелуй, в который он утягивает меня, кажется мне немного грубым. Я не чувствую практически ничего, кроме горечи сигарет и слепого отчаяния. Максим стискивает руку на моей талии, а другую запускает в мои волосы, путаясь в них.        Я задыхаюсь.        – Ты нужна мне, – хрипло шепчет Максим.        Я умираю.        – Я не могу без тебя, – отвечаю я, с силой сжимая плечи учителя.        Маргарита Юрьевна очень сильно опоздала со своим предупреждением, потому что даже если бы я захотела вдруг сдать назад, то было бы уже поздно. Мне кажется, что я уже не помню своей жизни без Максима. И я точно уверена, что без него у меня отныне нет и будущего.        – Останься сегодня со мной, – просит мужчина, обжигая мое ухо горячим дыханием.        – А Карина?        – Ты же не думаешь, что она живет в моей квартире? – Максим пересаживает меня на пассажирское сидение. – Сегодня – единственный случай, когда я позволил ей прийти.        – Какой ты недружелюбный, – шучу я, радуясь тому, что Карина остановилась в другом месте.        – Маленькая, я очень дружелюбный, – наконец-то улыбается Максим. – Но знаешь об этом только ты.        Мы едем как-то долго, умудрившись собрать практически все пробки Новосибирска. За это время я успеваю поговорить с отцом, снова прикрывшись ночевкой у подруги. Максим успевает поговорить с несколькими родителями нашего класса, которые искренне считают, что других дел по вечерам у него просто нет. Мы успеваем поцеловаться на перекрестке. На парковке. Во дворе. В подъезде.        Уже в квартире, когда Максим прижимает меня к стене в коридоре, а я пытаюсь снять с него сначала пиджак, а потом рубашку, ко мне вновь возвращается чувство тревоги, которое, впрочем, перекрывается восхитительным чувством наполненности, когда учитель делает первый чувственный толчок.        Я до сих пор в платье, а рубашка Максима расстегнута где-то наполовину. Я крепко обхватываю его ногами, а он держит меня за талию, прижав к стене. Все это очень грубо, но очень нравится нам обоим.        Когда наши взгляды встречаются, Максим одними губами произносит такое сладкое «люблю», и я тянусь к нему за новым поцелуем, который нужен мне больше, чем кислород.        Все сомнения снова забыты и выброшены в дальний ящик.        Но не навсегда.