горе от жизни

Эту неделю после аварии у Олега было много свободного времени думать о том, что делать дальше. В мыслях проскакивали самые безумные варианты. Хотелось покончить с собой, а без посторонней помощи он не сможет это сделать уж точно. Какая беспомощность. Меньшиков ненавидел быть зависимым от кого-то. Он всегда был гордым человеком, который ни в чем и ни в ком не нуждался. Потом появилась Настька, и вместе ней зависимость, через которую он не переступил. Да и не хотел, Олег любил Настю и всегда очень боялся ее потерять. А сейчас он был вынужден переступить через себя и отпустить дорогого ему человека. Возникло отвращение и ненависть к себе. Даже слез не было, только жгло в уголках глаз. Врачи отвергли все надежды. Как ему сказала Настя: «Олег, тебя собирали буквально по кусочкам…» Шансов на то, что что-то изменится в жалкой жизни, не было. Настя к нему приходила каждый день под разными предлогами. Меньшиков все прекрасно понимал и не мог ее прогнать, да и малодушно не хотел. Она рассказывала о том, что происходит в Москве, в театре, в мире. О политике, пробках, о спектаклях, о новых музыкальных альбомах, о том, что внизу в больничном автомате кофе подорожал на пару рублей. Так они разговаривали дома, каждое утро. А теперь и в больнице. Обо всем и ни о чем. Меньшикова это здорово успокаивало. Он старался не спрашивать о своем театре. Боялся услышать что-то негативное. Он помнил, как его принимали критики и другие профессионалы, когда его назначили худруком. Сплошное непонимание окружило его тогда. «Меньшиков? Худрук?» В него никто ведь тогда не поверил. А Олег тогда совершил рисковый поступок. Он уволил тех актеров, кто его не устраивал, уничтожил бо́льшую часть спектаклей. Ему тогда все говорили, что это сумасшествие, что будет бунт. Но Олегу повезло, он столкнулся с пониманием. Театру была нужна реновация, и Меньшиков мог ее дать. Тогда он узнал много нового. Он научился разбираться в чертежах, работать не только с людьми, которые симпатичны, а со всеми, включая техников, мастеров, которые ремонтировали театр, приводя его в божеский вид. Работа руководителя всегда сложная. Распределять бюджет, доводить до ума репертуар, вести документацию, работать с ремонтниками. Да, нужно было приходить раньше всех и уходить позже всех. Олега ценили в коллективе, его все любили. Но как говорится, если долго было хорошо, то скоро долго будет плохо. Меньшиков не отрицает, он действительно был счастлив. А теперь приходится платить. Сейчас Олег бы отдал все деньги, все, что были, лишь бы вернуть все, что было раньше. Ему не хотелось мучить Настю. Она ведь так красива, она молода, у нее может быть будущее. Да, решение Олег не любил менять. Настя уйдет. С другим дело обстояло иначе. Меньшикову действительно нужно было умереть. По меньшей мере для людей. Нужно будет отыграть целый спектакль. Последний спектакль. Об этом ещё нужно будет подумать… Настя первая предложила поискать человека, который будет ухаживать за Олегом. Такая идея была противна ему изначально, ведь придется довериться абсолютно какому-то незнакомому человеку. Но выхода иного все равно не было. Настя решила, что хоть этим заниматься будет она. Забавно, но желающих не было вовсе. Наконец, позвонил какой-то парень и согласился прийти. К этому времени объявления провисели около трёх недель. Декабрь… Последний месяц в году. Лёжа в кровати, Олег наблюдал за хороводом снежных хлопьев и подводил итоги года, которые в свою очередь подводили его. Он открыл новую сцену, срежиссировал «Макбет», просто удачно поучаствовал в спектаклях, все прошло хорошо. И под конец года авария, которая перечеркнула всю жизнь. Нет, зрители, фанаты, все люди не должны его видеть таким. Они должны запомнить его прошлым. Красивым, элегантным, улыбающимся и обаятельным актером и худруком. Никому не хочется никакой жалости по поводу немощности. За деньги врачи блокировали всю прессу, поэтому никто не видел Олега в таком состоянии. И уж не увидит. Теперь ему придется быть полностью зависимым. Также врачи сказали, что его пребывание в больнице можно прекратить и реабилитироваться уже амбулаторно. Поэтому Олега подготовили к выписке. Сегодня нужно будет все обсудить и составить план на будущее. Настя уже пришла и сидела в кресле, подперев голову рукой. Меньшиков видел синяки и круги под глазами, бледное лицо. Она явно не высыпалась. Только из-за него сейчас Настя выглядит вот так. С потухшими глазами и усталым видом, как будто все это время она не спала. Хотя, скорее всего, она действительно почти не спала. Они прожили вместе столько лет, действительно любили друг друга, как бы не косились и не осуждали первое время люди. Потом все привыкли и забыли об этом. Олег никогда не стремился быть слишком знаменитым. Он был известен в своих кругах, но зато считался одним из лучших актеров и режиссеров, очень таинственным и гордым человеком, для которого деньги действительно были далеко не на первом месте. Хорошая слава шла, добрая. Что ж, и умереть суждено, не теряя образа. Всегда ходили разные разговоры завистников, сплетников, строчились ежедневно статьи на сайтах по типу «Птички кар-кар», похожие штуки в бумажном виде раньше называли жёлтой прессой. Не тот взгляд, не та одежда, другое кольцо на руке, все, жди новую порцию слухов и сплетен. Что же, нельзя никого осуждать, люди так зарабатывают деньги, у них это профессиональное занятие, такое же, как кассир в Макдональдсе, как бухгалтер в театре, как проститутка на трассе. Олег на все эти статьи никогда не обращал внимания. Вот если писали про Настю, ее это все же немного трогало, хотя постепенно Меньшиков ее приучил не реагировать на выпады со стороны. Он научил ее всему, кроме одного. Как жить без него.

***

Почему-то с самого раннего утра у Саши дрожали руки такой мелкой дрожью, которая вроде и жить не сильно мешает, но в руках уже чувствуется неуверенность. Списав это все на волнение, Петров заварил обычный растворимый кофе и съел пару бутербродов, хотя есть и не хотелось. По коже постоянно пробегал морозец. Интересно, почему Саша так волновался? Петров себя уверял, что это не насильно, что он сегодня сможет отказаться, если ему что-то не понравится. Хотя быть сиделкой — вообще откровенно хреновая идея. Но деньги за это предлагали настолько немаленькие, что это пахло либо жёстким разводиловом, либо маньяками, которые его на органы разберут. Но когда Саша приехал в указанную больницу, назвал имя, палату, и когда ему вручили белый медицинский халат — Петрову полегчало. По меньшей мере, в больнице его точно не убьют, слишком много народу. Его проводили до самой палаты, и дверь отперли ключом, что показалось странным. Это была vip-палата, даже по первому быстрому взгляду. В следующую секунду он посмотрел на девушку, лицо которой показалось Петрову чем-то знакомым. Наконец, он посмотрел на человека в инвалидном кресла, и на секунду его шарахнул столбняк. В кресле сидел Олег Евгеньевич Меньшиков. Черт дери, тот самый великий художественный руководитель театра имени Ермоловой, про которого чуть ли не каждый выпуск новостей вещал диктор с экрана. Через секунду пришло понимание и ужас ситуации. Олег смотрел на него пустыми, холодными и немного надменными глазами, но если всмотреться, за этими эмоциями скрывался страх, боль и печаль. Казалось, все горе стало материальным и собралось в этой палате. Петров сглотнул. — Здравствуйте… Я Саша, Саша Петров. Я… Вам звонил. — эти слова ушли в пустоту, но обращался он скорее к девушке, которую звали Анастасией, как он вспомнил из телефонного диалога. — Здравствуйте, Александр. Я Анастасия, а это… — Меньшиков перебил. — Олег Евгеньевич. Можно просто Олег. — Саша медленно кивнул, принимая к сведению. Настя выдохнула и продолжила. — Вы не передумали? — будет смешно, если он сейчас откажется. — Я? Н-нет, нет. Я бы сразу сказал тогда. — Саша понимает, что это не кидалово точно, ведь перед ним сам Меньшиков с женой. — Хорошо. Вы будете жить с ним в одной квартире, вам нужно будет за ним полностью ухаживать, ходить по магазинам, покупать одежду, жить с ним. И да, вашу нынешнюю работу вам придется оставить. Пока все устраивает? — говоря о работе, Настя вспомнила, как она пожертвовала карьерой ради мужа. — Да-да, конечно. — ничего другого Саша и ждать не мог, ведь он видел, что с Меньшиковым стало. — Тогда оставьте мне ваш номер телефона, чтобы я могла вам звонить. Оплату вам буду переводить ежемесячно я. —  — А теперь можно я скажу? Спасибо. Настя, я, конечно, понимаю, что ты у нас главная в доме, но сейчас мы не дома. Нам надо поговорить о планах на ближайшие дни. Нам надо инсценировать мою смерть. С этим я с врачами уже договорился «по-русски», да, дал немалые взятки. Хоронить «меня» будут в закрытом гробу, с этим проблем не возникнет. Настя, тебе придется там присутствовать, прости. Иначе нельзя. Ты продашь квартиру. Да, о ней не слишком много кто знает, но соседи точно знают, кто там живёт. Деньги пополам, все стандартно. Мы с Александром выберем небольшую квартирку, не привлекая внимания, и будем так жить. — выговорил Олег. Глаза Насти наполнились слезами. — Я смотрю, ты уже все решил. Спрашивать не пробовал? Хоть раз можно поступить не по-твоему? Даже мою роль расписал, молодец какой. — Настя вытерла быстрые слезы тыльной стороной ладони. — Но ты же знаешь, что я прав. — Олег говорит тихо, спокойно, словно с маленьким ребенком. Он всегда так говорит, когда уговаривает упрямую Настеньку, словно юную принцессу. Собственно, она и была для него принцессой. Всегда была. — Знаю, Олег. И от этого больнее всего. — почти прошептала Настя, закусывая нижнюю губу и тихо вздыхая. Саша ощущал себя лишним. Ему было почти физически больно, когда он смотрел на Настю или на Олега. Он видел, как им больно, как они страдают от всего. А теперь и он подписался на это, теперь он вовлечён в это с головой и потрохами. Пару дней спустя врачи объявили о том, что Олег Меньшиков скоропостижно скончался от внезапных осложнений после аварии. Настя хлопотала, ей приходилось все оформлять, разговаривать с журналистами. Саша там временем сидел и вместе с Олегом выбирал квартиру. Они сошлись на двухкомнатной, теперь оставалось выбрать дизайн, где они никак не могли найти компромисс. Их квартиру в центре Настя выставила на продажу, обговорив цену с Олегом. Ее купили очень быстро, несмотря на кругленькую сумму, и деньги были поделены поровну. Насте пришлось дать несколько небольших интервью, от которых она бежала, словно от огня. Похороны прошли масштабно. Пришла половина Москвы, приезжали люди из других городов. Фальшивая могила с чужим неопознанным телом расположилась на Новодевичьем кладбище среди прочих уважаемых людей. Все новостные ленты пестрили новостями о смерти — кажется, это всегда интересовало людей больше, чем собственная жизнь. Каналы нашли себе новую беспроигрышную пластинку на добрую неделю, а то и больше. Как же — стоит перемыть почившему актёру каждую косточку, не забывая говорить о том, как его любили все и каждый. За этой ширмой они успешно скрывали целые программы прайм-тайма, которые можно посвятить нашедшимся внебрачным детям, у которых, кажется, услышать можно, как хрустят купюры в задних карманах. Найти пару обиженных жизнью любовниц? Для менеджеров и стажёров это так же просто, как ввести в эфир красное, словно неоновое, название «Тайны личной жизни Олега Меньшикова». Пара кликов, и в студии можно найти обиженных актёров, разочарованных режиссёров, любовниц и, о да, жёлтая пресса оправдала каждый свой заголовок, любовников. Ну они хотя бы родить не могли, что уменьшало количество потенциальных наследников. В квартире, где всё ещё жило трое, телевизор не включался вовсе, он не успокаивал шумом на фоне. Видеть собственное лицо с ленточкой чёрной на фоне? Олег мог и сам разглядеть это в зеркале, если бы появилось желание туда заглянуть. Желания не было, но эта чёрная лента продолжала сдавливать ему грудь, даже когда он старался отвлечься. Пропасть от самого себя. Она всё равно тянулась через одежду и давила, как врезался натянутый и почти лопнувший ремень. Эта фантомная боль только усилилась бы, увидь он даже превью, светящиеся внизу экрана. Насте хватало того, что они уже имели в конёчном счёте. Те самые несколько оставшихся дней до того, как будут подписаны все документы на новую квартиру, куда её супругу…бывшему супругу придётся сбежать, чтобы никто не смог натянуть на него чёрную ленту. Возможно, там не будет телевизора вовсе. Возможно, он так никогда и не увидит эту пену у губ тех, кто улыбался ему в лицо, кого он мог считать другом. Просто понадеяться, что сети будут ему так же неинтересны как и раньше — он прекрасно обходился и существующей реальностью, чтобы ещё и лезть во вторую. Фанаты и те, кто именовал себя ими, прекрасно справлялись с этим за него. Да боже, собственные актёры и то снимали его для своих аккаунтов как бешеные фанатки у служебного входа. И вот теперь все могли лишь надеяться, что так будет и дальше. В конце концов, что ещё может измениться? Не считая всего того, что уже произошло. Что раздражённо пролистывает новостную ленту незабвенных социальных сетей. Саша, в отличии от Меньшикова, никогда не скрывался от этой самой реальности. Всего-то пара помех в виде едва работающего дисплея старенького сенсорного телефона — и он уже может спокойно вздрагивать от каждой ссылки с громким названием. «Популярный актёр смог раскрыть тайну о гей-кланах только после гибели известного актёра» — от одного только заголовка Петров чуть не икнул смешливо, стараясь не коситься на мужчину, который пока что дремал в постели. Саша сидел рядом, забравшись на стул с ногами. Спинка была жёсткой и неприятно впивалась в выпирающей от скрючившейся позы позвоночник, но он позы не менял. Залипал на эти статейки от скуки между тем, чтобы пялиться на Олега и выслушивать ценные указания от Насти. Она, определённо, решила, что он должен знать всё, вплоть до оттенка жареной картошки, которую предпочитал Меньшиков. Нет, Петров её нервы прекрасно понимал и всё такое, но местами она явно перегибала палку. И всё ещё её можно было понять. Почему Саша пялит на Олега — вот это было решительно неясно. Казалось, ему и самому хочется вот так узнать этого человека. Не знай он самого себя, то поставил бы одного неутешительное клеймо. Но уж кого-кого, а себя он знал. Знал, что такое благодарность. Знал, что такое прятать взгляд, чтобы не встретить холодный тёмный взгляд, будто в стакан со льдом капнули немного виски. Янтарная чернота обволакивала лёд, который самому Саше набивали в глотку, дабы не ляпнул ничего лишнего. А он всё ещё умудрялся. — Я совершенно не ебу в оформлении документов важнее покупки пластиковой трубочки, вы шутите сейчас так типа? В его инструкциях никогда не было пункта про нецензурную лексику, но какой-то пятой извилиной, или ещё какой, он прекрасно понимал, что ему придётся искать ту грань между русским фольклорным языком народов подмосковья и высоким французским. И ему это удавалось ровно до сего момента. Когда он нервно постукивал короткими искусанными ногтями по бедру и старался не особо «сверху вниз» смотреть на своего собеседника. Хотя это принципиально возможным не было. Будь ты хоть трижды на ногах, а кто-то типа Меньшикова — на коляске — то потерянным и ничтожным казался всё равно ты. Глупо хлопающий глазами и вспоминающий, какая у тебя подпись. Задевающий заусенцами ткань брюк, рвущий их до сухих капель крови, которые потом не в жизни не отстирать. И вместо объяснений он получал тихий взгляд, бровь изогнутую в немом вопросе «а как же ты дожил, милый, до твоих лет?». В том же вопросе, при должном желании, можно было рассмотреть и «кто же тогда за тебя подписывал договор о найме на эту работу», но вот на этот вопрос он ответить не сможет. Казалось бы — проще в разы рассказать, как ты, не глядя поставил, закорючки, похожие на паспортные в те документы и аж в трёх экземплярах, чем распинаться о том, как вообще перерос возраст, в котором ещё существует естественный отбор. Но в итоге он лучше помнил каждый случай, как оказывался на волоске, чем как рукой водил по бумажкам, на пальцах оставляя замызганный след синей ручки, кончившейся ещё на второй бумажке. — Александр, а есть другие варианты? В которых всем оформлением бумаг на квартиру занимаюсь я? — Проникновенный голос вколачивает в него детскую истину — никогда не открывай рот. Не пытайся спорить с, чёрт возьми, Олегом Меньшиковым. Никогда не употребляй…ну ладно, за это ему ещё не успели высказать, это может и не критично. — Или Настя, которая на данный момент является главной жертвой любой жёлтой газетёнки всех степеней паршивости? Которая не может и шагу пройти без камер? Вижу, что нет. Так какие у нас ещё варианты? Вам придётся научиться. И он научился. Именно в тот момент ему хотелось рвать весь мир и достучаться до этого человека, что если что-то просто ему, то не значит, что в этом разбирается Саша Петров. Но он молчал. Это было самым главным умением, которое вырабатывал он в себе годами — уметь заткнуться, прикусить язык. Может внутри ты будешь взрываться, твои связки могут порваться от невысказанных слов, а барабанные перепонки лопнуть от крика, что стоял в них, не в силах найти выход — но ты научишься молчать. Рядом с Олегом это не было так критично в общей своей массе времени, которое они проводили вместе для того, чтобы свыкнуться с существованием в жизни друг друга. Саша видел то, что без него обошлись бы с удовольствием, а может и без жизни — ему даже не хотелось ставить себя на место мужчины, чтобы понять. Ставить себя на такое место, проецировать беспомощную слабость настоящего демиурга на своё бренное тело было пугающим. Сам же Олег видел лишь нужду. Сам он не знал такой — удушающей, когда на что угодно согласишься, лишь бы не умереть в ближайшей тёмной подворотне, будучи занесённым холодным и колючим снегом. И всё же он прекрасно знал, что притащило сюда этого мальчишку. И это было…приемлемо. Когда в тебе нуждаются так, что иначе только в петлю, то это может значить только одно — тебя не предадут. Обычный человеческий шкурный интерес как можно дольше жить. Он его потерял. Олег потерял тот рвущийся изнутри страх умереть. Страх, который испытывал каждый. В том числе и сам Меньшиков в своё время. А теперь он умер уже один раз. Один из героев читанной до дыр пьесы говорил, что умирают один раз — и когда-то Олег был с ним согласен. Но это же так скучно, быть всю жизнь в одном мнении. Быть всю жизнь в одном теле. С к у ч н о. Вот чем оканчивается скука. Тобой играются как куклой. Тебя усаживают в коляску, а ты всё равно того не чувствуешь — у тебя остались лишь глаза. И то Олегу хочется закрыть их, зажмуриться до боли в пульсирующих веках и висках. Не смотреть на то, как Наста отдаёт последние указания водителю, сиделке его. Как она провожает его. В последний путь провожает. Дрожит так, словно вся дрожь ещё не ушла из неё за эти недели. Как долго она ещё будет убиваться по нему так, раздирая и его собственное сердце? Смотреть сухими и даже бледными глазами с лёгкой нитью макияжа, скрывая за тем невысказанное «ты не должен этого делать». Всё это будет играть ещё минут пятнадцать. Пока его не усадят в машину с тонированными стёклами, пока он не скажет Насте — Я должен это сделать.