Рождественский календарь Куинни Г.

John Williams — Somewhere in my memory. Шум наступившего праздника, вырываясь из теплых домов, разносился по воздуху, но так и не добирался до дальней скамейки. Ветер, ставший сильнее, поднимал упавшие на землю снежинки, кружа их в красивом танце, поднимая выше фонарей и роняя так плавно, словно это был балет, а не обычная непогода. — Извините, — раздалось сквозь туман и девушка, одиноко сидевшая и сжавшаяся, надеясь, что ее никто не заметит, подняла голову. — Вам помочь? Перед ней стоял высокий мужчина в черном пальто, которое доходило ему до щиколоток, а воротник был поднят и едва касался русых локонов, то ли из-за ветра, то ли из-за желания незнакомца были слегка растрепаны и торчали в разные стороны, но ни капли не портя его. В серо-зеленых глазах, почему-то показавшиеся ей знакомыми, читалось беспокойство и желания помочь. — Не думаю, — прошептала Куинни, опуская взгляд вниз и глотая слезы, которые обжигали тронутую морозом кожу. — Если только у вас нет запасного Рождества. — Что простите? — Это я уже испортила. Нахмурившись и обнажая неглубокие морщинки, незнакомец чуть приподнял брюки за колени и присел на корточки, чтобы взглянуть в красивое, но несчастное личико девушки, не беспокоясь, что полы его пальто испачкаются. — У меня нет запасного Рождества, к сожалению, а то я бы им пользовался постоянно, — ответил он, едва заметно улыбаясь. — Но думаю, что мы может попробовать исправить это. — Не получится, — сказала Голдштейн, шмыгая носом. — Почему? — Потому что я глупая и у меня ничего не получается. Мужчина как-то недоверчиво хмыкнул и, поднявшись на ноги, присел на скамейку, чуть поодаль от нее. — Я бы не был так уверен. — Не были бы? — удивленно спросила Куинни и повернулась к нему. — А я уверена! Я готовилась к Рождеству с первого декабря! Я делала все, чтобы окружающим понравилось украшение, сладкое, елка! Я мечтала увидеть их радостные и счастливые лица, когда они будут раскрывать подарки! Их рождественские песни, наполненные духом праздника! Блеск в глазах! Но я сама все испортила и теперь этого не будет! Она заплакала с новой силой, чувствуя очередную волну боли и разочарования. — Ну, может не все так плохо? — спросил незнакомец, пододвигаясь чуть ближе. — Если они не переубивают друг друга до рассвета, то да — все не так уж и плохо. — Вот видите! Сжимая колени замерзшими пальцами, сквозь слезы, девушка видела лишь размытые образы тех лет. — Я хотела, чтобы все было как раньше: чтобы мы с мамой и Тинни наряжали елку, а потом удивлялись фантазией друг друга; чтобы папа посадил меня на плечи и я повесила звезду на макушку ели; чтобы в доме пахло выпечкой и сладкими духами мамы; чтобы мы закутались в плед и придумывали себе подарки на Рождество; чтобы было также тепло, уютно и радостно. Мокрые следы на щеках стягивали их, но она не чувствовала этого. — Я просто хотела идеального Рождества. Ей хотелось снова сжаться в незаметный клубок, когда сильная и теплая рука потянула ее в бок и через мгновение, нос уткнулся в теплую ткань. И это было последней каплей, за которой начался настоящий водопад из слез. Девушка не постеснялась ни незнакомца, который прижал ее к себе сильнее и поддерживающе гладил по плечу, ни своего внешнего вида, а именно красных глаз и слипшихся из-за снега волос. Ей было все равно, лишь бы выплакаться, лишь бы выпустить из себя всю обиду и раздражение, которые душили, не давая спокойно дышать и думать. Мужчина молча обнимал ее, дожидаясь, когда всхлипывания станут тише и наблюдая за кружащимися снежинками, падающими на ее светлые волосы. — Я монстр, — ели слышно вдруг произнесла Куинни. — Если бы все монстры были такими красивыми, то хотелось бы видеть их почаще на улицах Нью-Йорка, — произнес он, смотря на ее макушку и улыбаясь. — Я испортила то, что так пыталась создать. — Люди часто так делают. Голдштейн чуть подняла голову и удивленно посмотрела на него. — Намного чаще, чем признаются сами себе, — добавил незнакомец и взглянул на нее. — И они не считают себя монстрами. — Но я испортила праздник для стольких людей и… — Кто этого не делал?! — весело спросил он и немного задумался. — Лично я как-то сжег рождественскую елку, чем немало удивил родителей. Я виноват в этом, признаю. Новую мы не смогли себе позволить и нам пришлось встречать праздники без нее, но с того раза я усвоил, что нельзя подходить к деревьям… К любой деревянной поверхности с огнем. Может и вас это Рождество чему-то научит? Брови удивленно поднялись вверх. — Например, то, что не стоит расстраиваться из-за ошибок, — продолжил мужчина, тепло улыбаясь. — Или спешить, стараясь все успеть и при этом забыть проверить то, что готовишь. А может быть чересчур уверенной в чем-то, не обращая внимания на советы окружающих. Желать доставить радость всем, но при этом забыть о себе. Быть не внимательной и потерять свой кошелек. Голубые глаза девушки округлились, и она нервно сглотнула. — Ты не монстр, Куинни Голдштейн, просто нужно отпустить прошлое и идти дальше. Ты не сможешь повторить праздники детства и все те чувства, что они дарили тебе. Но в твоих силах сделать их иными, создать что-то новое, что принесет абсолютно другие, свежие эмоции, не хуже тех, что были. Не бойся. У тебя все получится. Даже если ты ошибешься, то в следующий раз будешь знать, что так делать не нужно. Повернув голову, девушка взглянула на снежинки, гонимые ветром, прослеживая их путь и чувствуя, что, пожалуй, в этот раз она слишком переусердствовала. Спустя полчаса рядом с домом сестер трансгрессировали трое. — Вы слышали, как она меня назвала? — спросил Коннор, поправляя пальто. — Нарцисс. Она назвала меня нарциссом! Неужели я так похож на этот цветок? Грейвс и Тина переглянулись. — Джордж, это… — Да знаю я, что это! Я просто пошутил. Хотел разрядить обстановку, — сказал глава отдела магического транспорта и, тяжело вздохнув, стал осматриваться. — Какой же Нью-Йорк большой. — Страшно представить, где сейчас Куинни. А вдруг она встретит сумасшедшего? Или фанатика того темного волшебника из Европы? И он ее ранит или убьет? — голос дрогнул на последнем слове, а пальцы сильнее сжали палочку. — Успокойтесь, Тина, — проговорил Грейвс, подходя ближе к девушке. — Мы найдем ее. Уверен, она где-то недалеко от дома. — Или именно там. Они взглянули на Коннора, показывающего на свет в окнах второго этажа. Позабыв обо всем, старшая Голдштейн бросилась к двери. Ее младшая сестра стояла у елки и внимательно смотрела на украшения, переливающиеся в свете многочисленных свечей невероятными красками. — Куинни! — крикнула девушка с порога, и тут же оказалось в таких теплых и родных объятиях. — Я так испугалась! — Извини, Тинни, я не хотела, — проговорила младшая Голдштейн, крепко прижимая сестру. — Прости за все. Расцепив объятия, Тина глубоко вздохнула и уже открыла рот, когда ее перебили. — Прости, что в последние время я была слишком помешана на празднике и заставляла тебя и остальных делать всякие вещи, которые вы не хотели. Я не думала… Я не хотела признавать, что Рождество, каким оно было в нашем детстве не возвратить. И как бы я не старалась, как бы не хотела, я просто не понимала, что нужно смотреть правде в глаза: маму и папу не вернуться из-за праздника, каким бы идеальным он не был. Надо помнить их, но сделать что-то новое, чтобы потом, спустя долгие годы воспоминания о них так же грели нас, как и детские. Куинни, увидев улыбку Тины, заулыбалась в ответ. — Ты простишь свою нерадивую сестру? — Свою любимую сестру, — поправила ее девушка и кивнула. — Может ты в этом году немного и увлеклась, но Рождество испортила я: это я съела всю малину и наколдовала новую, чтобы ты не разозлилась. Так что это я, а не ты все испортила. Задумавшись всего на секунду, младшая Голдштейн тихо засмеялась. — Получается, мы две нерадивые сестры друг у друга. — Проблемные и ужасно упрямые. Да, именно так, — подтвердила Тина, а потом крепко обняла младшую Голдштейн. — И я рада, что мы есть друг у друга. — И я, — согласилась девушка, закрывая глаза и чувствуя настоящую радость. — А мистер Грейвс знает, что это из-за тебя Рождество в Конгрессе переросло в ссоры и драки? — Нет. — Тогда и не говори. Пусть это буду я, а то вдруг из-за этого ты ему разонравишься. — Куинни! — От женщин куча проблем, — сказал Джордж, просматривая окна окружающих домов. — Три брака тебя все же чему-то научили, — усмехнулся Грейвс, прощально глядя на дом, а потом развернулся и стал удаляться. — На самом деле они многому меня научили. Просто порой этого не видно со стороны, — ответил Коннор и последовал за другом. — Хочешь выпить? Я угощаю. — Как мило с твоей стороны, Джорджи. К чему бы это? — Так Рождество же! Надо его отметить, — ответил он и стал смотреть на дома на той стороне улицы. — И все же некоторые из них прекрасны. — Кто? Проблемы? — И они тоже. Подождав, пока мужчины скроются из виду, незнакомец в черном пальто и с растрепанными русыми волосами, поднял голову чуть выше, замечая яркий и теплый свет из окон второго этажа. Он улыбнулся и, пожелав сестрам Голдштейн счастливого Рождества, скрылся из виду за очередным поворотом. Только в свете фонаря промелькнула фигура большого пушистого кота, которая тут же исчезла, теряясь в начавшемся снеге и улицах Нью-Йорка. Конец.