*** *** ***
Жить в недостроенном «замке любви», отсрочивая сам факт признания в своих чувствах, заменяя тепло и нежность поцелуев дружескими встречами, редкими объятьями, письмами, разговорами — кто-то скажет, мучение. Нет, это сродни блаженству. Знать тебя — уже ни с чем несравнимое удовольствие. Слышать твой голос и думать о тех же вещах, что и ты –… космическое наслаждение! Видеть тебя раз в два года или даже реже — сокровенное действо, питающее душу счастьем и благоговением как топливом на долгие месяцы вперед. Ожидать тебя на вокзале, в аэропорту, просто на лавочке у подъезда — почти то же самое чувствуют невесты, перед тем, как сказать «да»! Все остальные лица в веренице людей — не то, не так, не верю им. Любая твоя черта в незнакомце — стопроцентная гарантия, что этот человек мне понравится, хотя и звука не произнес. Просто издали, мелькнув, как тень. Понравится, без знакомства, ведь заменить копией восьмое чудо света невозможно. Сколько раз я внушала себе, что этого довольно, достаточно, что шансов не было, и нет. И правильно просто продолжать плыть по течению. Но терзающее «а что если» всегда становилось препоной, как кость в горле, мешающая дышать. Как наглухо закрученная банка, внутри которой сокрыто самое вкусное в мире варенье. Невольно в голову закрадется вопрос: это сколько же сил у тебя было в прошлый раз, если так надежно ты сумела сокрыть от себя сие удовольствие? Теперь не раскрутить вовеки! А надо ли? В порыве нетерпения действительно голодный человек уже давно разбил бы банку об пол, рискуя поранить пальцы, частично потерять деликатес, а может быть, даже испортить его тем самым. Голод — страшная вещь, она не терпит возражений! Но я никогда его не испытывала (в том самом метафорическом смысле). Я человек нормы. Тихий, мирный. Стою в очереди без нервных вздохов. Мне всегда некуда спешить. Веду себя прилично. Не лезу вперед. Жду своего часа. И то же самое касается любви, как ни странно. Может быть, сказывается дурацкий темперамент? Гибрид меланхолика и флегматика. Иными словами, катастрофа. «Так можно и счастье своё проморгать», — скажет мудрый. А я и так знаю… И вероятней всего, какая-то часть меня даже отчаянно этого жаждет. Ведь уберите соблазн — и я обрету покой. Вначале по-стариковски начну кивать себе головой, мол, так и знала, что все мои надежды только мираж. Огорчусь и смирюсь, но с чистой совестью, ибо дождалась и проверила, а не сдалась на полпути. Так было бы в сотни раз проще. Ну, а смиряться я умею лучше всего на свете. Знаешь, парадокс моей странной привязанности к тебе заключается в том, что с каждым годом мне нужно всё меньше реального соприкосновения с прекрасным. Я остываю. И в принципе, смогу привыкнуть к отсутствию моего варенья на столе, если оно гипотетически где-то существует и счастливо. Береженого Бог бережет. А вдруг оно было отравлено? Выводы. Банка должна либо нагреться до нужной температуры, и тогда крышка милосердно сползет сама, либо она попросту всегда должна была оставаться закрытой. Не для тебя лакомство…*** *** ***
Ты снова приехал, хотя я совсем не ждала. Семь лет мучительно странной дружбы с предшествующим двухлетним знакомством на почве школы. Да. Теперь мне всё стало ясно. Чем большее нас разделяет расстояние — тем я тебе интереснее. Априори, это не любовь, а лишь чудаковатая разновидность дружбы. Ведь по любимым скучают каждой клеточкой тела. 10-й класс. Всё началось с прощупывания почвы. Как у всех, впрочем. Я боялась встретиться с тобой взглядом: вдруг бы ты понял всё по моим наивным, восторженным глазам? Для кого-то с первого взгляда. Для меня с первого слуха. Этот голос с предпоследней парты всё изменил. Влюбленность. Говорят, она быстро проходит. Я понадеялась, что это как раз такой случай, но как всегда оказалась дьявольски не права. Ничего не проходит. До сих пор. А ты… Ты тогда был безумно занят: борьба за справедливость; противостояние родителям, которые неожиданно очнулись и решили поучаствовать в твоей судьбе; битва за медаль; какие-то проблемы вокруг лучшего друга. Невольно мой слух настраивался на твой голос каждую перемену, но я не улавливала сути, деталей, ведь всегда считала — подслушивать некрасиво. Да-да, я просто наслаждалась удивительным тембром твоего голоса, от которого хотелось обнять себя за плечи, глупо улыбаясь, и зажмурить глаза. И почувствовать вдруг, как ноги отрываются от пола, а мысли становятся ватными и воздушными. Из тех обрывков, случайно собранных моим подсознанием, я сделала неутешительный вывод. Твое сердце разбито. Тебя предал друг. А дома разверзся настоящий ад. И негде спрятаться. Школа стала твоей тихой гаванью. Относительно тихой, конечно. Но всё-таки безраздельно твоей. И потому, быть может, так много сил было вложено в пустоту, диплом, который тебе почти и не пригодился. Твоя жизнь всегда была наполнена испытаниями. Не в пример моей. Я родилась в прекрасной любящей семье. Может быть, самой лучшей в мире. И потому жизнь моя была простой, счастливой и «скучной» в хорошем смысле этого слова. Мы с тобою безумно разные люди. Можно даже сказать диаметрально противоположные. Ты умный, открытый, смелый, честный человек. Я же трусиха и конформистка. Псевдоумное создание, закрытое, а при случае и лживое. Ты мечтал объездить весь мир. А я — домосед. Ты — либерал. Я — консерватор. Ты — закаленная сталь. Я — изнеженный в лучах солнца цветок. Как два полюса — северный и южный. Казалось бы, нам никогда не совпасть, не встретиться, не найти точку пересечения и не понять друг друга. Но на просторах Вселенной случаются и такие просчеты. Мне повезло — ТЫ мой друг. Хотя порою мне даже страшно, что я сплю, и всё это мне лишь грезится.*** *** ***
Для кого-то не вопрос купить билет на самолет и махнуть в другой город повидать приятельницу, но ты не богач, я-то знаю. Свалился как снег на голову в самый тяжкий момент моей жизни. Как это по-Олеговски! Щедро и удивительно! Приехал и обнял до одури крепко. Сказал самые важные, самые нужные в мире слова: — Ты никогда не будешь одна! Ну, разве можно тебя не любить после этого?! Скажи на милость. Спасать меня — твое хобби. Всегда появляешься вовремя. Когда подобное случилось впервые, если честно, я немного запуталась. Зачем ты приехал? Так совпало? Подумаешь, попала в больницу?! Воспаление легких — болезнь не новая, популярная. Из-за подобного не садятся на самолет и не берут отгул на работе. Но позже я догадалась: ты был здесь, не только потому, что мне было плохо и страшно. Ты тоже испугался. За меня, за себя. Жаждал проконтролировать мое выздоровление. Боялся, что в противном случае останешься совсем один. Шутил, что если какой-нибудь малоопытный врач будет лечить меня спустя рукава, будет кому намылить шею, и тогда окупится поездка с лихвой. Кидал грозные взгляды на медлительных санитарок и медсестер. Три года тому назад, казалось бы, а мне до сих пор смешно. На сей раз… всё было иначе. Цена за твое нахождение рядом была чересчур высока. И потому я не могла полноценно радоваться, даже твоему прибытию. Душа моя скрипела по швам от осознания, что мой идеальный мир навеки разрушен, сломан, изуродован невосполнимой потерей. Однажды ты сказал, что «люди, познавшие горечь в детстве, привиты от резкого разочарования потом», отрицая свое невезение. Ты уверял, что сироты, никогда не имевшие дома, по-своему защищены от ударов взрослого мира. Ведь нельзя причинить боль зубу, из которого уже удален нерв. «Всем рано или поздно придется хлебнуть горькой боли», — со знанием дела рассуждал шестнадцатилетний подросток, не ведавший материнской любви. «Но в детстве», — как ты настаивал, — «не только болезни переносятся легче. Но и горести. Ребенок легко привыкает к лишениям, адаптируясь, если не избалован, само собой». Помнится, я тогда вслух не спорила, но внутренне была не согласна. В голове крутилась навязчивая мысль: как можно восхвалять несчастливое детство? А после того монолога ты добавил еще одну странную вещь, которую я тоже запомнила: «Чем большее счастье ты обрел, тем острее болит душа. Ведь чем слаще мёд, тем горше покажется пресная каша. А на нее еще придется всем перейти». В тот день мне не суждено было всего понять. Но когда рухнул мой идеальный замок, кажется, я приблизилась к твоим словам. Я была переполнена злом, ядом самого отчаянного поражения, которое может испытать человек. Так я познала свое «Ватерлоо», перечеркнувшее всё былое. Утонул Илья, мой маленький брат, и почва ушла из-под ног у всей семьи. Ему было восемь. Одновременно мне хотелось и выть, и задушить всех счастливых людей на земле, и стать самой доброй в мире, выпустив противоестественную злобу прочь. Ты обнял меня и не стал лгать, что всё будет хорошо. Ты обнял меня, потому что ничего уже хорошо не будет! По крайней мере, не так как раньше. Ты понимал: перемен не избежать. Мне было так стыдно предстать пред тобой в самом незащищенном виде. Словно обнаженная до костей, я ждала, что ты научишь меня, как мне жить дальше.*** *** ***
Какое наивное блаженство: на какой-то миг мне показалось, что это объятье никогда не будет разорвано. Что в таком вот переплетенном виде мы проплывем сквозь вечность, никогда не расставаясь. Эта мысль почти привела меня в состояние медитативного успокоения. Природная стеснительность (скованность моя!) умчалась прочь. Привыкнув, наконец, к теплу твоего тела, я беззвучно плакала, не думая о стыде и границах. И о том, что намочила твою рубашку своими слезами. Какая разница, что будет дальше? Мне казалось, я могу прыгнуть над бездной с открытыми глазами. И ничего не произойдет. Мой криптонит — главный кошмар — уже сбылся, исчерпав энергию мощным взрывом. Мне казалось, разумно было бы выпалить прямо сейчас: — Я люблю тебя! И будь что будет. Никогда прежде мне не было так спокойно, ведь самое страшное уже свершилось. — Я люблю тебя! И пусть развернутся небеса, и окажется, что ты не можешь ответить мне тем же. Я знала, что ты не станешь смеяться и лгать. Ведь в твоей иерархии любовь существовала лишь в понятии Абсолюта. А потому шутить ею было нельзя. Я помнила об этом, но молчала.*** *** ***
Как-то раз на уроке литературы поднялся диспут. Среди плеяды лучших ораторов нашего умного класса ты выделялся тем, что ничего не доказывал, говорил тихо и четко. Но тебя безумно хотелось слушать. Ты сказал, что «Любовь — лотерея. Кому-то достается счастливый билет. Другой же вытягивает черную метку — безответное чувство». Мария Павловна, собственно учительница, спросила: — Так ты всё-таки делишь мир напополам, сам же себе противореча? Черное и белое, везучий билет — невезучий… Ты вовремя вставил ремарку: — Э-нет. На деле, никто не получает счастья насовсем. Просто одним обрубают его сразу же, не позволив подержать в руках. А вторые всего лишаются в финале. И это еще вопрос, что хуже. Получить, привыкнуть и потерять или вовсе не ведать. Дело вкуса.*** *** ***
До самого выпускного я не знала тебя лично. Мы ни разу не разговаривали дольше минуты. Тем более, тет-а-тет. Случился, правда, один инцидент на физкультуре, еще в 10-м классе. И как мне показалось, он был особенным. В спорте я ноль — это так, к сведению, чтобы все понимали. В командных играх старалась просто не мешать мальчишкам, при случае отсиживалась, хитрила. Впрочем, не я одна. Целая лавка таких набиралась. Однако Нина Георгиевна Шмель — наш педагог — любила усложнять жизнь своим ученикам, однажды досталось и мне. Наша «Шапокляк» просто взяла в зубы свисток, над залом пронесся противный и долгий звук, и Нина зычным голосом гаркнула: — Так, бабули мои, высадились опять и галдят. А ну, давайте в гущу событий, отрабатывайте волейболом свои дохлые нормативы! Непалова, а ну вперед и не халтурь! Я твой предел знаю. Непалова — это я, кстати. Неловко-то как, вот сидишь, кемаришь, и вдруг кто-то вырывает тебя из теплого кокона мыслей, и все взгляды одноклассников задерживаются на твоем кислом лице. — Давай, Алёна! — таким же звонким ором потребовала учительница. — Хотя бы один бросок нормальный сделай! И я сделала. Видит Бог, не нарочно. Мяч пришелся ровно в физиономию хохочущего русоволосого фата. Даже кровь из носа Валере Петрову пустила — тот еще результат. Помнила ведь, что вы с ним друзья. А потому душа ушла в пятки. И за секунду до того, как грянули мои унизительные извинения, ты мне показал большой палец и, кажется, подмигнул. Вот это да. Первый, самый первый наш диалог жестами. Он был исчерпывающе прекрасен! Мечтать не вредно. Но я не смела и надеяться, что когда-нибудь те же руки, что вернули мяч нашей команде, будут бережно гладить меня по спине.*** *** ***
К одиннадцатому классу я превратилась в заучку. Хотя, возможно, всегда была ею. Носила в сумке тридцать три ручки. И тайно ликовала в тот день, когда закончилась твоя, а в классе некому было выручить Олега Бренько. Всё так же пряча глаза, протянула свой дар в сторону твоей парты и получила недоуменный вопрос: — Это мне? Я и забыла, что мы не дружили и даже не разговаривали. Пришлось встретиться взглядом, чтобы кивнуть и получить в ответ: — Спасибо. У меня запасная. Какой позор! В голову метнулась запоздалая мысль о том, что я конченая дуреха. Ведь ты никого не просил о помощи. Почему бы тебе и впрямь не носить дополнительных ручек? В тот день даже три пятерки, одна по легендарно тяжелой физике, не смогли перевесить и заглушить моего глубокого разочарования.*** *** ***
Так и молчали до самого конца. А выпускной совпал с моим днем рождения. Не думаю, что всем так хотелось меня поздравлять (у них же свой праздник!), но классный руководитель, Инна Петровна, была женщиной старой закалки. В ее смену ни один именинник не остался без должного внимания. Будучи вечным заложником диет, эконом-вариант — сладость в подарок — я оценила, честно. Староста класса, Шнырова Настя, по совместительству самая красивая девочка в мире, умудрилась на торте написать мое имя с ошибкой. — Нашей Олёнушке! Сдержать смех было просто невозможно. К счастью, многие поступили также. И вскоре инцидент себя исчерпал. Встреча восхода не вызывала во мне энтузиазма, сердце тоскливо ныло и просилось домой. Но ты был таким красивым в своем сером костюме, к тому же, я старалась собирать по крупинке наши редкие встречи. После вручения дипломов существовала вероятность, что мы никогда-никогда не увидимся. Я пересилила свою беспредельную лень, осталась и сорвала куш. Ты сам подошел ко мне после салюта. Так уж мне повезло стоять чуть в сторонке. Подошел и спросил: — Ты боишься меня, Алёна? — напрямик. Так на тебя похоже. — Нет! Нет, что ты! Конечно, нееееет. Прозвучало неубедительно. Я нагло лгала, мотая головой из стороны в сторону и улыбаясь до ушей. Сердце сжалось. И всё внутри замерло. Но ты и сам давно понял — еще как боюсь, еще как! Причину этого страха, к моему великому счастью, ты не ведал. — Ну, так не бойся, — произнес мой любимый голос, и по коже пошли мурашки. — Я тебе никогда не принесу зла. Ты хороший человек, наверное. Учитывая, что ты не делил прежде людей на два типа, я увлекла тебя в разговор — как такое возможно: по только что данному определению, я — хороший человек, хотя чисто хороших не существует? Так всё и случилось. Тебе было лестно, что я всегда тебя слушала и даже цитировала. А каково было мне — словами не описать. Благодаря этому счастливому случаю, зародился разговор, длящийся уже семь лет, прерываемый обстоятельствами, но не потерей интереса. Как вечная шахматная партия. Однажды я возомнила себе, что ты меня тоже любишь, просто не хочешь узнавать, какой лотерейный билет получил. Приятный самообман, не боле. Но мне нравится иногда так думать. Ведь мечты ни к чему не обязывают, верно?