Key light

Если бы Куроо кто-то сказал, что лучший день в его жизни одновременно будет одним из самых позорных дней в его карьере, то он бы посоветовал Яку перестать ворчать, потому что я лучший фотограф Токио, и это не я сказал, открой тридцать вторую страницу, неверный! Яку бы скорее швырнул в него увесистым Vogue Nippon вместо открывания всяких там топов, но моральная победа была бы за Куроо (нет). Тем не менее — и вот он здесь. А ведь начиналось все так замечательно! Громкая фотосессия, лучшие модели Японии: от неприступной принцессы Киеко в совершенно умопомрачительном строгом черном платье — даже такого гейского гея, как Куроо, проняло — до облитого парфюмом Ойкавы, самомнение которого едва помещалось в огромную студию и оставалось только догадываться, как он втискивает его в настолько узкие джинсы — иностранные гости и лучшие фотографы, среди которых, разумеется, ваш покорный слуга. Повсюду снуют агенты, помощники агентов и ассистенты помощников, где-то играет музыка — Куроо не вслушивается в мелодию, предпочитая лениво переговариваться со злым Иваизуми — злым не на него, а на мир в принципе, потому что Ойкава опять растянул автограф-сессию в полноценный бенефис и пришлось двигать все расписание. Он только что отснял лучшую серию за год — потому что все, где хоть как-то присутствует Акааши Кейджи, по умолчанию становится лучше. В тви уже висят полсотни сообщений от Бокуто — все капсом, все с требованиями, мольбами и уговорами скинуть ему: ВСЕ ФОТО, БРО, ТАМ ЖЕ АКААШИ, ОГОСПОДИ, Я УМРУ БЕЗ ЭТОГО, НО ЕСЛИ УВИЖУ — ОСЛЕПНУ, БРО, И НЕ СМОГУИГРАТЬЯУМРУ. Куроо смотрит на время, мысленно вычитает восемь часов и понимает, что в Перудже пять утра, а сегодня у Бокуто единственный выходной, чтобы восстановиться после Лиги Чемпионов. Где его итальянский клуб в тяжелейшей борьбе уступил титул казанскому Зениту. Во второй раз при Бокуто. Бокуто уже два года живет и играет в Италии, поэтому Куроо знает про эту страну буквально все. Больше он знает только про — кого бы вы думали? — Акааши Кейджи. Лучший ас Японии влюблен в этого парня настолько безнадежно, что все семь попыток Куроо их познакомить кончились кошмарно, поэтому больше Бокуто на съемки с Куроо не ходит. Ладно, не только поэтому, но… Куроо скидывает другу лаконичное ты умрешь, если наконец-то не ляжешь спать, бро и возвращается в реальность. Чтобы отхватить от этой реальности по полной. Через расступающуюся, как воды перед Моисеем, толпу идет самое потрясающее существо из всех, кого Куроо доводилось встречать, а уж он что-то да понимает в человеческой красоте. От приближающейся фигуры исходит — или Куроо просто обкурился — почти божественное сияние, и он чувствует себя обалдевшим египтянином, на которого разведенное Красное море вот-вот рухнет. Этот парень словно сошел со страниц какого-то действительно большого глянца каких-то Штатов — более связно Куроо думать неспособен. Тонкокостный, бледный, изящный до последнего жеста, двигается плавно, как будто весь соткан из дождевых нитей, пронзенных заходящим солнцем. Да, точно. Это — дождь ранней осени, еще теплый, но уже переплетенный с остывающими лучами уходящего сентября. На парне белая рубашка с расстегнутым воротом, в который видно птичий росчерк ключиц, и закатанными до локтей рукавами. На тонком запястье — несколько узких браслетов, за плечо заброшен серый пиджак со стальной искрой, и в ленивом изломе придерживающей его руки такая грация, что Куроо забывает, как дышать. Светлые пряди немного перепутаны, в их нарочитой небрежности прослеживается посыл «я с утра едва взглянул в зеркало, потому что боги прекрасны в любое время суток», за стеклами очков — бесстрастные золоченые глаза, и Куроо сразу понимает — осенний ручей под тонким льдом первых заморозков, и — черт возьми — осень всегда была его любимым временем года. Видение надвигается на Куроо, и тот ничего не может с собой поделать. Пальцы разжимаются, и драгоценная камера, которую он снял с шеи, чтобы сменить объектив, всем своим нелегким качеством падает хозяину на ногу. Так что мечту всей своей жизни — Бо, брат, как я тебя понимаю — Куроо встречает жизнерадостным: — Блядь! Иваизуми рядом давится комментарием, а видение только чуть вскидывает тонкую бровь — у Куроо снова эстетический оргазм — и проходит мимо. Волны холода и легкого аромата незнакомого парфюма накрывают Куроо одновременно с тоскливым что за идиот от воображаемого Яку, потому что — действительно, что за идиот. Куроо осознает себя с камерой у своих ног и тут же с тихим матом наклоняется, чтобы понять, на сколько тысяч долларов он влетел со своей впечатляющей криворукостью. К счастью, камера выжила, в отличие от его самолюбия, увы. — Это… что такое было? — спрашивает Куроо на выдохе у Иваизуми. Тот хмурится еще мгновение, а потом вдруг понимающе хлопает по плечу и разворачивает лицом к площадке. Видение уже стоит там, набросив пиджак на плечи, софиты обливают его белым золотом, а контурный свет зажигает вокруг ореол. Куроо давится воздухом. — Тсукишима Кей, — чуть севшим голосом поясняет Иваизуми. — Три года снимался во Франции, еще год — в Штатах, теперь вернулся на историческую родину. Да, эти США точно оккупировали всю мою Японию, думает Куроо. Пальцы подрагивают, как на самой первой фотосессии. К нему вдруг подбегает веснушчатый парень, виновато кланяется, потом извиняется, потом еще раз кланяется, начиная что-то лепетать. Мозг Куроо, выдающий только баги в виде сердечек, все-таки справляется с задачей и обрабатывает просьбу — для того, чтобы снова выдать системную ошибку и синий экран смерти. Оказывается, Ойкава опоздал — вот новость-то, как будто он хоть когда-то приезжал вовремя. Оказывается, из-за этого поехал график съемок, поэтому фотограф, который должен был снимать Тсукишиму-куна, сейчас занят их великим королем понтов. Оказывается, этот парень — Ямагучи, кажется — очень рад, что Куроо-сан еще не уехал, может, вы не откажетесь отснять Тсукишиму-куна? Мы, разумеется, понимаем, что он еще не так раскручен в медийном пространстве Японии, но ваши фото могут стать хорошим подспорьем, если вы, разумеется, не откажетесь… Куроо не откажется. Куроо сейчас умрет. К площадке стекается небольшая толпа, потому что а) свежая кровь, б) ве-ли-ко-леп-на-я свежая кровь, в) как на это можно не смотреть вообще. Там даже стоит в своей противозаконной мантии Акааши, с тенью улыбки рассматривающий Тсукишиму. Тот, несмотря на отсутствие фотографа, невероятно спокоен — чуть щурится на рисующий свет, выбирает положение. Куроо на негнущихся ногах подходит к краю площадки, кивком приветствует свой солнечный дождь и тут же прячет от него лицо за камерой. Вернувшийся с перекура Яку разгоняет зрительный зал, как грозный корсиканский лилипут. Куроо думает, что если он захочет покончить с собой (а если Тсукишима еще раз бросит в камеру этот нарочито бесстрастный взгляд с кучей бесов под золотым напылением пренебрежения, то он сделает это прямо сегодня), то сообщит Яку о своих аллюзиях. Проходя мимо, тот незаметно пинает Куроо локтем так, что у лучшего фотографа Японии чуточку темнеет в глазах и мир немножечко смещается в сторону привычной траектории. Куроо уже в состоянии выдать кривую, безумно тупую улыбку и начать съемку. Боже, храни Яку. *** Куроо считает, что это была худшая его работа. Он постоянно зависал, говорил мало и иногда невпопад, словно его обаяние, позволяющее любой модели расслабиться и чувствовать себя комфортно, полностью раскрываясь перед камерой (и снова спасибо тридцать второй странице) быстренько собрало вещички и свалило с запиской «Не могу смотреть на это солнце. Целую в лобик. Счастливо облажаться!». И как только Тсукишима выдержал? Да он точно святой! Куроо валяется поперек своей огромной кровати, спрятав глаза в сгибе локтя. За окном идет дождь, по огромному панорамному стеклу бегут капли, разбивая сияющий мегаполис на туманные графики предрассветных сумерек, и их мягкий шелест должен успокаивать, но не успокаивает, и Куроо снова и снова возвращается мыслями к этим глазам и волосам, изгибу шеи и пальцам. Телефон загорается в полумраке, Куроо со вздохом тянется за ним. Уведомление прыгает ему в глаза фоткой взъерошенного Яку, а текст заставляет беспомощно заморгать. Микродоминатор Фото с тем парнем блеск, одну берут на обложку. Минуточку. Минуточку! Чтобы Яку похвалил его фотографии? Чего?! Куроо вообще не лез в фотошоп, скинул всю серию как есть, даже пролистывать не стал, потому что было невыносимо стыдно. Сейчас он утягивает лэптоп под одеяло, чтобы даже дождь за окном не видел, и открывает папку с фотографиями. Первое, что он заторможенно признает через десять минут, — тут не нужны никакие фильтры с фотошопом. Второе — фотографии не просто блеск, фотографии — блядское откровение. Каждый кадр просто дышит восторгом фотографа. Такое ощущение, что тот, кто это снимал (это был не Куроо, чесслово, не Куроо), не осознавал, что всего лишь фотографирует — он буквально преклонялся перед этим парнем, ловил каждую черту, каждый полувздох, боготворил парня перед ним каждым щелчком затвора. На одном фото — живой интерес, на другом — желание сблизиться и страх быть отвергнутым, на третьем — выхваченная полуулыбка, простое движение губ (Куроо сказал в тот момент что-то очень тупое), пойманная с таким трепетным обожанием, что Куроо краснеет до корней волос и захлопывает лэптоп. У него только две мысли: видел ли это Тсукишима и сколько из этого он понял, если видел. *** Журнал выходит через неделю. Куроо принципиально не смотрит, делая вид, что он очень занят, просто невероятно востребован голубями в парке, которых он рассеянно щелкает. Принципиально-не-смотреть мешает телефон, у которого начинаются какие-то припадочные судороги. Куроо со вздохом вытягивает его из заднего кармана и созерцает град уведомлений. Кенма-нма Не могу поверить, Куро. Так, стоп. Во что он не может там поверить? Акааши-свет-Кейджи Не переживайте, Куроо-сан, думаю, вы тоже ему приглянулись. Акааши снизошел до сообщения?! Вороний папа Куроо, наше агенство всегда тебя поддержит. Суга готов провести пару сеансов бесплатно. А психологам-то что от него надо? Драма-квин Тецу-чан, это так трогательно, я впечатлен~~~ Только его тут не хватало, боже. Драма-квин’s_headshot Хочешь выпить? Если уж пишет и Иваизуми, то у него, кажется, все совсем плохо. Куроо истерично прогружает браузер, переходя на страницу журнала, а сверху выпадает контрольное окошко. Брокутбро БРО ВОТ ЭТО ДА ПОЧЕМУ ТЫ НЕ СКАЗАЛ ЧТО МЫ ТЕПЕРЬ В ОДНОЙ ЛОДКЕ?! Черт, если даже Бо понял, то у Куроо чертовски серьезные проблемы! Ладони потеют, к ноге подбирается сочувственно курлыкающий голубь, а Куроо стоит посреди парка и неудержимо краснеет. Они выбрали на обложку одну из последних фотографий. Тсукишима смотрит прямо в камеру, чуть прикрыв глаза, тени бережно обнимают его шею — надо же было поймать такой ракурс. Причем он, кажется, чуть сбит, словно фотограф от смущения не решается прямо смотреть в ответ. Поза, чуть приоткрытые на выдохе губы, остановленный затвором взмах ресниц — фото сделано с таким обожанием, что его можно считать признанием в любви. Куроо со стоном падает на скамейку. С одной стороны, ему безумно стыдно, что настолько откровенная работа попала в поле зрения миллионов, поэтому он не может перестать краснеть, как школьник. С другой, он даже рад, потому что Тсукишима Кей заслуживает того, чтобы его снимали вот так — с искренним восторгом и живым интересом, потому что он удивительный. И ничто не сможет переубедить Куроо. Змеиный ублюдок Ну ты и лох Даже всякие засранцы, которых Куроо на следующем показе обязательно отснимет с нерабочей стороны. *** На следующей фотосессии гремит на всю студию полузнакомая песня, Тсукишима откидывает голову назад под слова Оh my! My! My! Living for your every move, и Куроо улыбается ему из-за камеры. А в ответ с замиранием сердца ловит затвором блеснувший взгляд.