Яркий луч, тёплый луч

      Часов в комнате нет, но истекающее время Елисей ощущает отчётливо. Хмурится: в этой части города вечер всегда приходит заметно и раздражающе. Воздух не темнеет, он начинает мигать, в их окна — зелёным и голубым, только плотно закрытые жалюзи по ночам спасают. Никакого уютного полумрака, тем более если вот так впускать этот воздух в распахнутую форточку — шумный, по-весеннему холодный, подхвативший запах крепких сигарет…       — Почему обязательно нужно курить в моей комнате? — Передёрнув голыми плечами, Елисей застёгивает ширинку на брюках, проводит пальцем по животу под поясом — отлично, размер подошёл… Бросает, недовольно глянув за спину: — Почему бы тебе не дымить в своей? Или на кухне? На балконе, в конце концов?       — Я хочу посмотреть, как ты собираешься.       Джонни в растянутом свитере и рваных джинсах сидит на подоконнике, дымит и пялится. На взгляд не реагирует — имел он в виду какие-то там взгляды, — и, отвернувшись, Елисей пробегается пальцами по висящим на стойке рубашкам.       — Стоп, — останавливает его Джонни на вешалке с тёмно-зелёной. Ловит взлетающую от сквозняка занавеску и благосклонно кивает, когда Ел прикладывает рубашку к себе.       Хоть какая-то от него польза, пока торчит тут.       — Алекс просил меня проследить, чтобы ты не приехал опять сереньким мышонком, — добавляет он, наблюдая, как Елисей придирчиво рассматривает себя в зеркале. Их взгляды пересекаются в отражении. — Серьёзно, неужели ты правда думаешь, что с этим у тебя получится слиться с толпой?       На «этим» Джонни неопределённо взмахивает рукой. Но Елисей прекрасно понимает, о чём он. Не нужно быть гением, чтобы понять, чем он цепляет взгляды.       — Я их заколю, — вздыхает он, собирая пряди и скручивая на затылке.       Выругавшись, бросает и начинает заново. А потом ещё раз, и снова… За простой хвост Алекс обещал его штрафовать, сказал, впишет это в контракт, и Елисей, хоть и посмеялся тогда, до сих пор не уверен, что это была шутка.       По крайней мере, заколки Джонни ему после того разговора на полном серьёзе подарил. А он Алекса явно получше знает.       — Алекс всё равно заставит их снять, — словно в подтверждение этой мысли бросает он. Тушит сигарету в своём недопитом чае, сразу закуривает следующую.       Третья пошла, морщится Елисей. И кто забыл у них эту проклятую пачку?..       — Что это хоть будет? — стянув со стойки тонкий галстук, он перекидывает его через шею и пытается на ощупь завязать онемевшими ледяными пальцами. А сам смотрит на отражение Джонни — укоризненно, чтобы тот перестал дымить и закрыл окно, а лучше вообще ушёл. — Мне есть смысл там перья распускать?       — Алекс сказал «надо».       Но после этих слов смиренно прикрывает глаза. Всё. Дальше спорить бессмысленно — Алекса Джонни, несмотря на свой взбалмошный характер, слушается безоговорочно.       — Ладно, если «надо», то кто вообще меня спрашивает, — ворчит Елисей. Настроение портится окончательно, и время спешит куда-то, как всегда, когда пытаешься поскорее собраться, а галстук, как назло, ну никак не завязывается. — Да чтоб тебя!..       — Давай помогу.       Ел упрямо мотает головой, но Джонни всё равно подходит к нему. Разворачивает за плечи к себе, отстраняет его руки от кривого узла, заменяя своими. Хмурится вдруг; сигарета торчит в уголке его губ, и слова звучат слегка неразборчиво:       — Почему у тебя пальцы трясутся?       Спрашивает он это спокойным и ровным тоном. Вроде как вопрос — так, от скуки беседу поддержать, но Елисей слышит: Джонни говорит с ним, как с человеком, который не так давно слез с таблеток.       Успокаивать его надо. Волнуется на пустом месте.       — Потому что ты меня заморозил. — Елисей улыбается и прикладывает пальцы к его горячей шее: вот тебе, месть и доказательство! Но Джонни всё равно заглядывает ему в глаза, смотрит настороженно и внимательно.       Совсем не доверяет, вздыхает про себя Елисей. Что ж, ничего удивительного. Так, очевидно, будет с каждым, кому приходилось навещать друга в палате психиатрического отделения.       — Готово.       Поправляет ему воротник Джонни тоже сам; Елисей морщит нос, но терпит навязчивую заботу. Потом поворачивается к зеркалу, оглядывает себя. Выглядит он всё-таки слишком броско, на его вкус, но да, Алекс будет доволен. И шпильки повытаскивает из волос — Елисей сам видит, что с этим пучком похож на строгого библиотекаря.       Вредность не позволяет распустить его перед Джонни. Он и так слишком во многом постоянно оказывается прав.       — Такси подъедет через десять минут.       Обернувшись, Елисей забирает у него свой телефон. Морщится — Джонни развалился на его постели, как на своей. Спасибо, хоть сигарету затушил.       — Я собрался, иди уже к себе, — наклонившись, Ел трясёт его за плечо, но тот лишь заматывается в одеяло.       — Я пока тут посплю…       — А я где лягу? Ты мне, между прочим, два дня нормально выспаться не давал!       — Хмм, ты всегда можешь лечь на меня.       Ну и что с ним делать? Взрослый мужик, а ведёт себя как ребёнок! Даже хуже — у ребёнка шутки хотя бы не лежат сугубо в горизонтальной плоскости. А Джонни, кажется, только ради этого и спит со всеми подряд. Чтобы был повод язык не держать за зубами.       — Неужели тебе настолько не нравится моё предложение? — вот и сейчас никак не может заткнуться. Дуется напоказ: — Я ведь могу и обидеться…       Но Елисей не реагирует. Стоит, привалившись спиной к стене, молча смотрит перед собой. Ждёт — такси и когда Джонни надоест валять дурака.       Джонни быстро надоедает, если на него не обращают внимания.       — Ладно, не хмурься, — спустя пару безответных фраз зевает он. — Рядом с Алексом ты должен быть душкой.       И произносит это таким знающим тоном, что Елу становится совсем тошно. Нет, он уверен, что на месте никуда не денется и станет, как положено, солнышком, но как же не хочется! Алекс ещё сказал, там можно будет умереть от скуки, а он знает, что ему есть с чем сравнивать. За последние полтора года Елисей много где успел с ним побывать, стал его постоянным спутником на встречах, банкетах, показах. За что ему такое наказание — до сих пор не понимает, но признаёт, что Алекс оказал ему большую услугу. Стоя у него за плечом, он познакомился со многими полезными людьми, многому научился, да и предложений работы стало гораздо больше…       И, к сожалению, не только работы. После первого случая, когда он пожаловался, что ладонь очередного спонсора слишком уж часто ложится ему на талию и соскальзывает пониже, Алекс устало кивнул и отвёл его в сторону.       Разговор был не из приятных. Мерзкий с первой же фразы:       — Я закрываю глаза на то, что некоторые мои сотрудники подрабатывают эскортом.       Елисей хотел было возмутиться — он вовсе не собирался! — но Алекс жестом заставил его замолчать.       — И я не могу одёргивать за руки всех, кто дотронется до тебя чересчур откровенно, — продолжил он, явно желая поскорее с этим покончить. — Во-первых, мне с этими людьми нельзя портить отношения, а во-вторых, у меня на это рук не хватит. Поэтому знай: я вижу, что с тобой происходит, я присматриваю за тобой, но вмешаться, прости, не могу.       От его слов те места, к которым прикасался мистер у-меня-есть-деньги-и-мне-всё-можно, вспыхнули огнём. Хотелось потереть их, отмыть ледяной водой, скрести ногтями… Елисей руки на груди сложил; голову опустил так, чтобы Алекс за волосами не прочитал разочарование и глупую обиду в его глазах.       Только Алексу, видимо, и без того всё было понятно.       — Впрочем, заставлять тебя терпеть это я тоже не стану, — он приобнял его, притянул к себе, — так что, если испугался, можешь отказаться сопровождать меня, — волосы за ухо заправил, аккуратно проведя по виску пальцами. И шепнул, наклонясь поближе: — Ну как? Сможешь сам о себе позаботиться?       Его прикосновений Елисей на тот момент давно уже не шугался. Знал: он просто ценит красоту и не боится показывать это. Любуется им, невинно и бескорыстно…       Рядом с ним спокойно, он помогает ему и поддерживает его. Ради него можно и потерпеть.       — Я постараюсь, — кивнул Елисей. Голову поднял, улыбнулся Алексу, как он учил — широко и открыто, никто и не заметит, что неискренне. Прежде чем снова увести его в зал, тот ободряюще взъерошил ему волосы:       — Молодец. Ты ведь умный мальчик, понимал, на что шёл…       А Елисей весь остаток вечера думал: нет, не понимал. Слышал краем уха от коллег по агентству, прямо в лицо — от Джонни, но до последнего отказывался признавать. Пока не испытал на себе — не шутливые заигрывания букера, не лестный интерес от других моделей, а настоящие, липкие и пугающие домогательства.       Ему казалось, он после этого очень быстро начал взрослеть. Стал закрываться от всех, кто лез к нему слишком лично. К новым людям присматривался пристально и недоверчиво. Научился ужом вертеться, избегая сомнительных предложений.       Их много было. Как будто для моделей такое в порядке вещей. Елисей скоро понял, почему Джонни однажды сорвался — многие в открытую обещали заплатить такие суммы, что, будь он сам не таким брезгливым, наверняка согласился бы тоже. Особенно когда за квартиру платить пора, а в кармане пусто… Джонни начинал мальчиком вообще без квартиры — вернее, был нежеланным гостем в собственной, — так что кто стал бы его винить? К тому же он был спутником Алекса до него, и предложения ему, красивому абсолютно, а не на любителя, явно делали чаще. А Алекс так же не вмешивался.       Он, может быть, специально сводил Джонни с кем-то. И тому было проще, он не вешался на чёрт знает кого. Ему, наверное, и сейчас хорошо бы вместо него…       — Ты точно не хочешь поехать?       Когда Елисей садится на кровать, Джонни нехотя приподнимает голову. Он растрёпанный, с двухдневной щетиной, и демонстративно проводит по ней тыльной стороной ладони.       — Ни за что, — отвечает, подперев голову кулаком. Весёлый вполне… вроде бы. — Там будет скука смертная и, скорее всего, пара-тройка моих неудачно бывших.       Сев на постели, он сталкивает Ела и проводит ладонями по его бёдрам — складки на ткани разглаживает, убирает одному ему заметную пылинку…       — Не расклеивайся, — говорит с улыбкой. — Познакомишься там с кем-нибудь полезным. Алекс просто так с собой не таскает.       Елисей не отвечает ему. Знает, что Джонни прав, да и привык уже строить глазки нужным людям, но именно сегодня настроение почему-то такое… Хочется дома остаться, выгнать из кровати Джонни — или хотя бы подвинуть — и весь вечер никуда не вылезать. Тревожно, пусть и обычной, не болезненной тревогой.       Такое странное ощущение… Может, всё дело в весне? Прошлую он едва помнит, провёл её на таблетках, и, похоже, догадывается, почему. Неспокойное это время — с изменчивой погодой, юными цветами и листьями, всё дольше и жарче греющим солнцем. Даже ветер теперь, когда Джонни не курит, пахнет по-особенному.       И хочется чего-то особенного, а чего — никак не разобраться. Джонни за спиной снова укладывается в его постели, напоминает про волосы, просит передать привет Алексу («Какой привет, вы только что говорили по телефону!..»), но Елисей высовывается в окно и не слушает его. Небо над ним в клочьях облаков, они несутся куда-то; город блестящий после дождя. Неоновое «LOW str» внизу мигает словно быстрее обычного. «Провести вечер там было бы тоже неплохо», — вздыхает Ел — и хлопает форточкой, опускает жалюзи…       Когда оборачивается, у Джонни закрыты глаза, и дышит он, как будто спит.       Дверь Елисей за собой закрывает как можно тише. Джонни успокоился — и хорошо. Пусть спит где угодно, лишь бы с ума не сходил после попытки сесть на шею очередному папику.       Елисей их не видит-не слышит — Джонни искусно прячет эту сторону своей жизни, — но всё равно недолюбливает. После них Джонни как выжатый лимон, и деньги спускает с такой скоростью, что можно подумать, они жгут ему руки. Три дня назад он как раз разбежался с одним из таких и по обыкновению закатил вечеринку. То ли на радостях, то ли с горя: они месяца вместе не прожили, но кто именно из них не выдержал, Елисей не знает. Джонни не любит делиться такими подробностями.       А эти его «отношения» тем временем становятся короче из раза в раз. «Старею», — с усмешкой говорит об этом он, намекая, что его тридцатилетняя мордашка пользуется всё меньшим спросом. Елисей тоже думает, что дело в возрасте, но полагает, что Джонни стал слишком умным и взрослым, знающим себе цену (и речь не о деньгах), чтобы позволять беспардонно собой пользоваться. Не может больше в рот заглядывать наивными широко распахнутыми глазами, когда ему лапшу на уши вешают, и в целом на податливого юнца не тянет.       Хотя до сих пор пытается таким казаться. И чаще всего успешно: какой он на самом деле взрослый и опытный, Елисей понял, лишь когда они начали жить вместе. Случилось это, естественно, от безысходности, оба от этого были не в восторге, оба клялись съехать при первой возможности…       Но прожив вдвоём неделю, неожиданно — поладили.       Они оба тогда, кажется, удивились. До этого ведь цапались постоянно, ругались и напрочь не понимали друг друга. И весь первый день в одной квартире просидели по своим комнатам, словом не перекинулись и старались не пересекаться…       Но на второй пришлось плечом к плечу ползать по кухне с тряпками, ликвидируя последствия прорыва трубы. Третий они провели в спорах с хозяйкой о том, кто должен платить за ремонт. А на четвёртый — сами не поняли, как так получилось! — уже до ночи бок о бок просидели на узком диване, глядя повтор какого-то старого детективного сериала и гадая, кто же убийца…       В общем, о переезде больше никто не заговаривал. Хотя Елисей до сих пор этого опасается: все эти интрижки Джонни так быстро сменяют друг друга… Вдруг он и правда уедет? Не хочется другого соседа, всё-таки с Джонни весело, а ещё он, кто бы мог подумать, помогает ему во многом. Нет, не окружает заботой, не учит уму-разуму с высоты прожитых лет, часто вообще отказывается хоть что-нибудь посоветовать: «Да делай что хочешь, что ты ко мне пристал!..» И пускай он эгоистичен насквозь, скрытный до ужаса, пускай жить с ним — то ещё испытание нервов на прочность, зато Елисей кое-что очень важное понял благодаря ему.       Что знает наверняка, как не хочет, чтобы сложилась его жизнь…       — Будем на месте минут через десять, — сообщает таксист, и Елисей, сморгнув воспоминания, прислоняется виском к окну. В начале апреля темнеет быстро, и в сумерках город такой красивый. Он холодный и мокрый, но не так, как зимой, и вывески кажутся ярче, небо — выше, воздух — прозрачней и чище; а совсем скоро будет тепло…       В салоне душно, приторно пахнет каким-то сладким ароматизатором; играет что-то успокаивающее без слов. Елисей ёрзает, трёт о бёдра ладони. Ему не хочется успокаиваться, ему хочется прямо здесь выйти из машины, позвонить Джонни, вытащить его из дома — и до самой ночи гулять, смеясь над всякой ерундой, греясь глинтвейном и кофе…       Но через десять минут нужно быть за плечом Алекса. Нужно вести себя воспитанно и сдержанно. Быть милым, даже если в ответ на очередной неприличный взгляд руки чешутся показать неприличный жест.       В конце концов, именно это сейчас — его средство к существованию.       …Перед зданием, куда Алекс его позвал, Елисей медлит. Это обыкновенная высотная стекляшка, он бывал в таких множество раз и заранее представляет, что его ждёт внутри. Не его круга люди, претенциозная обстановка, воздух, пропитанный въедливыми искусственными запахами…       Ближайшие пару часов он будет скучать по распахнутому Джонни окну.       Администратор отправляет его в третий зал. «Провожать не надо», — улыбается ей Елисей и спешит в указанный коридор. Мимо убежавших слишком далеко стрелок на огромных часах в холле, мимо запертых дверей, мимо зала, где отмечают свадьбу: в проёме отблески разноцветного света по темноте, гремит музыка, смех и пьяные голоса… Елисей невольно засматривается, пытаясь разглядеть жениха и невесту, интересно же.       Он находит их за колонной чуть дальше по коридору. У неё платье испачкано понизу, у него бабочка набекрень. Их ничего не волнует, они смеются, заметив его, пьяные и счастливые.       Ел завидует им. Немного. Кольцо на безымянный — это, конечно, слишком, но позажиматься с кем-нибудь в тёмном укромном уголке…       Яркий свет за дверями третьего зала ослепляет его, и мечтать больше не получается.       — Аукцион начнётся через десять минут…       Первая же услышанная фраза вызывает желание развернуться и уйти. Елисей недоумённо встряхивает головой — что это было?.. — и заставляет себя пройти дальше. Оглядывается по сторонам: зал огромный, высокий потолок подпирают массивные колонны, за окнами в пол какая-то не по сезону пышная зелень. Живая музыка не расслабляет, наоборот, заставляет держать спину и обдумывать каждое слово; мелькающие в толпе костюмы и платья — справедливо предполагать, что люди в них будут каждое слово оценивать.       А по стенам — картины…       — Опаздываешь.       Вздрогнув, Елисей отворачивается от них. Ладно, пускай картины, его это не касается, он к ним и не подойдёт. У него здесь будет, на что отвлечься, — Алекс приобнимает его со спины, вручает бокал. Мило с его стороны, но недостаточно, чтобы поднять настроение, и затушить язвительность в голосе глотком шампанского у Ела не получается:       — Неужели я пропустил что-то интересное?       — Я тебя понял. — Алекс смеётся над тем, как он вредничает. Не одёргивает пока. Пока можно. — Тогда сразу к делу: здесь парочка спонсоров показа, который состоится двадцатого числа. Джонни, возможно, рассказывал тебе, он в нём участвует.       Не помнит Елисей ничего такого. Джонни всего три дня как домой вернулся и сначала пил, теперь отсыпается. Страшно представить, чем почти месяц до этого занимался…       — Они ещё не предоставили конечный список, — шепчет Алекс, наклонившись к нему, — так что у тебя есть шанс.       — Вы же знаете, у меня рост для подиума не подходит…       — Для тебя могли бы сделать исключение.       Никакие возражения он не слушает. Вытаскивает у него из волос шпильки, торопливо и грубо, как видно, хотел сделать это сразу, но терпел. Елисей пытается не морщиться, когда заколки больно цепляют волосы.       — Представлю тебя нужным людям, и можешь быть свободен. — Убрав их себе в карман, Алекс окидывает его удовлетворённым взглядом поверх очков и слегка подталкивает вперёд. — А пока покрутись рядом, постреляй глазками.       В этой толпе он как будто со всеми знаком. Крутясь рядом, Елисей чувствует себя собачкой на поводке. Такой выдрессированной, породистой собачкой на выставке: далеко от Алекса отходить нельзя, но и липнуть к нему тоже, у него здесь свои дела. Кому-то Алекс представляет его напрямую, кто-то интересуется сам. «Что за симпатичный молодой человек?» — и Елисей неизменно делает вид, что крайне польщён и ещё сильнее — смущён.       Образ у него такой, неискушённого юного иностранца. А на самом деле он забывает их лица, едва успев отвернуться. Разве что фамилии оставляет в памяти на всякий случай.       — Ты стал очень похож на Джонни, — после очередного знакомства задумчиво тянет Алекс, глядя куда-то в воздух перед собой. Не понять, доволен он этим фактом или не очень. — У него там, кстати, всё в порядке?       И вопрос звучит так поверхностно, неопределённо. Наверное, один Джонни и смог бы услышать в нём, действительно Алекс за него волнуется или всего лишь хочет казаться вежливым. Елисей ещё таких нюансов не различает.       — Да всё вроде нормально, — в итоге решает он пробормотать в сторону. Вот так: ничего лишнего не рассказал, но Алекс обязательно услышит тревогу в голосе. И позвонит Джонни сам, если правда переживает за него.       Елисей надеется, что всё же да, хоть и кивнул на его слова безразлично. И почему все, кто окружает его теперь, так стараются скрывать свои эмоции? Вероятно, для взрослых это в порядке вещей… И Елисей тоже не против взрослеть, становиться таким серьёзным, закрытым от посторонних, но иногда, особенно рядом с теми, кого может назвать близкими, немного скучает по временам, когда выпаливал всё открыто и честно. Когда не умел по-другому…       — А вот и они.       Алекс слегка тянет его за прядь, обращая на себя внимание. Взглядом показывает в сторону — там из открывшихся дверей вышли двое мужчин, увидев которых, Елисей сразу понимает: они. У некоторых состоятельных людей такие глаза… Оценивающие. В денежном эквиваленте.       — С чего вы взяли, что я им нужен? — шепчет он, невольно прикидывая свою цену. Цифра получается так себе.       — Я… давно знаком с одним из них.       Спросить «И что? Я-то тут при чём?» Елисей не успевает. «Иди вперёд», — подталкивает Алекс, и ему ничего не остаётся, кроме как послушаться. Если «иди вперёд», то никаких «случайных» знакомств не будет. Его будут показывать.       И точно. Подойдя к спонсорам, Алекс кладёт руку ему на поясницу. Как бы поддерживая и успокаивая, но на самом деле это — дурной знак. Так он делает перед теми, насчёт кого уверен, что они не прочь заменить его ладонь своей. Как будто ненавязчиво намекает: знаете, а ведь вы могли бы…       — Александр! Какая встреча…       Мужчинам за сорок, они приветливо улыбаются им обоим, никакого высокомерия. Но Елисею они не нравятся с первого взгляда, потому что смотрят на Алекса, как на сутенёра: с интересом, но не к нему лично, а к тому, что он может предложить. Понять бы ещё, это фантазия разыгралась или проснулась интуиция…       — Джонни с тобой?       — Сегодня со мной не он…       И то, что один из них спрашивает о Джонни, лишь подтверждает неприятные предположения. К тому же мужчины не называют своих имён и не спрашивают его. С каждой секундой происходящее становится всё меньше похоже на знакомство. Заученно улыбаясь, вникая в разговор ровно настолько, чтобы не пропустить момент, когда нужно рассмеяться, Елисей пытается подобрать другое название. Может, демонстрация товара?..       — …Он не проходит по росту, — словно извиняясь за небольшие дефекты, Алекс кладёт ладонь ему на макушку, легонько ерошит волосы. И снова сползает рукой на спину. — Поэтому не попал в отборку…       На протяжении всего разговора он держит его так, рядом с собой. Не отпускает, когда они всей компанией перебираются на неудобный узкий диван; прижимает ладонь сильнее, когда мужчина, спрашивавший про Джонни, протягивает ему бокал шампанского. Другой смеётся — «А ему можно? Выглядит как вчерашний школьник!..» — и Елисей искренне возмущается, что, вообще-то, ему уже двадцать один.       Ладонь на спине описывает полукруг и останавливается тёплой тяжестью под лопатками. У Елисея от всех этих внезапных нежностей мурашки бегут по шее. Как-то это всё… непривычно. Эти спонсоры, вопреки ожиданиям, не делают ничего предосудительного, бывало и хуже, и не один раз, и Алекс всегда относился к этому гораздо спокойнее. И чего он так беспокоится?       Елисей не понимает. И за что получает похвалу, когда вполне добродушный разговор заканчивается, не понимает тоже.       — Ты молодец, — Алекс наконец убирает руку с его спины, похлопывает по плечу, уже по-рабочему сухо. — Можешь идти, если не хочешь тут прогуляться.       О, этого Елисей ещё как не хочет. В зале жарко, душно, бокал нагрелся в пальцах, а тёплое шампанское так даёт в голову… На пустой желудок ему хватило пары глотков, щёки горят, во рту сладко, а глаза — он чувствует! — блестят влажно и нетерпеливо. Если получится сейчас погулять по городу, он будет самым счастливым человеком на свете!..       Так что скорее отсюда, ловить такси и домой, за Джонни. Сквозь толпу, мимо картин — они мелькают на границе зрения разноцветными пятнами. Не разобрать, что там нарисовано, да и не хочет он их разглядывать, его это не касается; но одна…       Елисей замирает перед ней с чувством, будто кто-то дёрнул за рукав: стой. Она… цепляет чем-то. Хотя на ней ничего выдающегося. Просто руки с сигаретой, фон залит солнечным светом, они — в тени, смазанные, приглушённые. Но что-то особенное в них ощущается, безотчётно, плещется у самой поверхности сознания, никак не поймать…       — Нравится?       Моргнув, Елисей оборачивается на голос. Какая-то женщина подходит к нему, берёт под локоть как старого знакомого. У неё короткая стрижка, яркие губы, красное платье, и вся она такая… эффектная. Он бы такую запомнил.       От скуки подошла поболтать?..       — Какое-то ощущение… Непонятное. — Елисей снова переводит взгляд на картину. Набирает в грудь воздуха, но лёгкие внезапно сдавило — знакомое, пусть и почти забытое чувство. — Вздохнуть тяжело, — признаётся он, медленно выдыхая. И, покачав головой, добавляет: — Так что, скорее, нет. Не нравится.       Женщина в ответ усмехается. Она задумчиво смотрит ему в глаза, а на картину не смотрит вовсе. Как если бы…       — Только не говорите, что она…       — Да, она моя.       А Елисей думал, что давно научился улыбаться в любой ситуации…       — Ох, простите. — Он неловко смеётся, примирительно подняв руки. — Можете сейчас же выкинуть мои слова из головы, я ничего не смыслю в искусстве…       — Я рисую не для искусствоведов, — снова не даёт ему договорить художница. — И не извиняйтесь — мой наставник учил меня, что картины не обязаны нравиться, главное, чтобы они вызывали эмоции, так что своей цели я достигла. — И без всякого перехода тянет его в сторону: — Пройдёмся?       Она уводит его от картин и, к сожалению, от выхода. Расступаясь, люди поглядывают на неё — в этих кругах она, судя по всему, известная и важная личность. Настолько, что может ни на кого не обращать внимания, и делать, что вздумается.       — Если честно, я подошла из-за… — например, гладить по волосам парня, которого впервые видит, — …этого.       Елисей привык, что чужие люди трогают его волосы. Парикмахеры, визажисты, фотографы, Алекс — пожалуйста, сколько угодно. Но эта женщина прикасается к ним как-то особенно раздражающе.       — Со спины ты очарователен, но и на лицо оказался тем ещё милашкой, — говорит она, отстранённо перебирая пряди тонкими пальцами с под корень обрезанными ногтями. — Я давно пишу серию портретов…       Как всегда, когда с ним ведут бесполезный для него разговор, Елисей чутко цепляет посторонние фразы. «…здесь всё выставлено на продажу?.. я не за картинами сюда пришёл… а зачем?..» — голоса толпы сливаются в один, и обрывки фраз кажутся ужасно интересными. Так зачем сюда ещё можно было прийти, если не за картинами?..       Ответ мужчина шепчет своему другу совсем тихо, не разобрать. Они оба над ним смеются. Вздохнув, Елисей с трудом сосредотачивается на том, что говорится ему.       — …мы можем встречаться по воскресеньям, — как раз заканчивает надоедливая художница.       И выжидающе смотрит, остановившись. Похоже, она уже всё за него решила — вот это самоуверенность, пару лет назад он бы сразу сдался под её напором. Но теперь:       — Я подумаю, — и вежливая улыбка — всё, чем может довольствоваться эта женщина.       Это не прямое «нет», но им обоим понятно, что отказ подразумевается. И вот, казалось, после этого пора бы попрощаться и разойтись, но цепкие пальчики всё ещё впиваются Елу в локоть.       — Я Герда, — после недолгого молчания говорит женщина, протянув руку.       Она намного старше и статуснее него, но представляется одним именем — милый жест, вряд ли продиктованный желанием казаться моложе. Скорее, она не теряет надежду заполучить его в свою мастерскую; или для неё это уже дело принципа?..       — Елисей. — Елу, честно признаться, плевать. Он хочет домой, ему надоело быть милым и улыбаться. — Можете звать меня Элли.       Герда коротко пожимает ему руку. Проговаривает:       — Е-ли-сей…       — Оно русское.       — Русское? — И вдруг звонко хлопает в ладоши. — Я знаю кое-кого из России!..       Звон в ушах на мгновение отключает Ела от реальности. Он не может понять, что это было — от хлопка? от прозвучавших вслед за ним слов?.. — но тело реагирует быстрее разума: дрожью по кончикам пальцев, комом в горле, холодной испариной между лопаток. Герда тараторит «вот совпадение!», и «он сегодня здесь», и «я обязана вас познакомить», и что-то ещё; подталкивая его в спину, ведёт куда-то в сторону зала, куда Елу до этого было нельзя. Он для людей с деньгами, они там сидят по своим местам, скучающие и напыщенные, изредка поднимают карточки с номерами — он не видел, но уверен, всё именно так…       Из глубины памяти поднимается смутное воспоминание. Тянется медленно, нитью тонкой, полупрозрачной, но липкой, как паутина. Елисей пытается отцепить её от себя, разорвать, и с нажимом проводит похолодевшими кончиками пальцев по лбу, заставляет себя рассмеяться: ну нет, не-е-ет, жизнь не может так издеваться над ним…       Не может же?..       Застрявший в горле смех не даёт вдохнуть. Душит, и Елисей ослабляет галстук, когда Герда наконец отпускает его локоть. Она подходит к высокому брюнету — его почти не видно за чьими-то спинами, — по-хозяйски заползает ладонью ему на плечо…       — Вот ты где. Я хочу тебя кое с кем познакомить…       Елу не нужно видеть лицо, чтобы узнать его. Достаточно жеста — того, как этот мужчина перебрал пальцами по бокалу, расслабленно покачивая его.       …на безымянном кольцо?..       А ещё Елисей знает: больше смотреть ни на что нельзя. Опасно, ну правда, надо сейчас же сбежать, отвернуться, хотя бы зажмуриться!..       Обернувшись, Костя смотрит ему прямо в глаза. И не то что зажмуриться, моргнуть страшно — а вдруг он исчезнет?..       — …представляешь, он тоже из России…       Слова Герды с трудом пробиваются сквозь тяжёлый стук пульса в ушах. В душном зале вдруг становится холодно, ледяные кончики пальцев вдавливаются в ладони, и Елисей с усилием разжимает их.       Что делать? И что сделает он?..       — …вы могли бы поговорить по-русски — ты как раз жаловался недавно, что начал забывать родной язык.       Моргнув, Костя переводит рассеянный взгляд на Герду. Словно тоже, едва увидев его, перестал слышать, что она говорит. Но при этом ей тепло улыбается, а ему — полнейшее безразличие…       — Рад знакомству, — кивок и дежурная улыбка. И снова обращается к… своей жене?.. — Думаю, будет не очень вежливо говорить на русском в обществе тех, кто его не понимает.       Он обнимает её за талию, притягивает к себе. Напряжённый — скрывает это за улыбкой, но Ел всё чувствует. Чёрт, и как не разучился за это время…       — Вы сможете пообщаться у нас дома, я как раз просила его позировать мне, — а Герда ничего не замечает. Болтает, счастливая: — Ты ведь согласишься?       Её яркая красная улыбка кажется издевательской. Елисей почти говорит «нет», но невольно скашивает глаза на Костю, и, поймав его взгляд, тот качает головой, так настойчиво, властно…       Запрещает? Ха!..       — Ох, прости, Элли, — неверно истолковывает повисшую между ними паузу Герда. — Я, наверное, слишком давлю…       — Я согласен.       Лишь произнеся это, Елисей понимает, что натворил. Понимает, как резко это прозвучало — после всех его увиливаний, громко, спешно. Нервно облизав губы, он старается сгладить впечатление:       — Думаю, это будет интересный опыт. Да и время свободное как раз есть.       И на Герде отлично срабатывает — она скрепляет их договор рукопожатием, обещает, что они отлично проведут время, и снова трогает волосы, и так сложно не оттолкнуть её руку, ну сколько можно, хватит ко мне цепляться!..       А у Кости да, у него дёргаются желваки на скулах. Елисей, если честно, понятия не имеет, зачем намеренно его злит. И почему его злость даёт ему силы продолжать улыбаться.       …Но долго он всё равно не выдерживает. Обменявшись с Гердой контактами, сбегает в уборную. Там открывает кран, до упора в сторону синей отметки, держит руки в воде — и проводит заледеневшими пальцами по губам, по щекам, по закрытым векам…       Лицо горит, и нет нужды смотреть на себя в зеркало, чтобы знать, какое оно красное. Елисей криво усмехается: скучал по умению открыто выражать эмоции? Так вот же оно, никуда не делось, и попробуй теперь его заткни!..       — Ну и что ты там устроил?       В то, что услышал Костин голос, он сначала не верит. Медленно закрывает воду, не поднимая век, считает про себя до десяти. Это не по-настоящему, это сейчас пройдёт — три, четыре, пять…       — Ты меня плохо слышал?       Глаза всё же приходится открыть. Что ж, по крайней мере, Костя пугает его настолько, что щёки больше не горят. Кровь отлила от лица и по ощущениям вся устремилась в сердце, потому что он ужасно замёрз — а в груди так тесно, так горячо…       — А что я устроил?       Глубокий вдох — и, развернувшись, Елисей прислоняется бедром к раковине. Складывает руки на груди, гордо выпрямляет спину, волосы небрежным жестом откидывает за спину… Невольно принимает одну из тех выверенных поз, что выдаёт перед камерой.       На Костю это не оказывает ровно никакого впечатления.       — Прекрати маяться дурью и откажись, — устало вздыхает он.       — Почему? Думаю, это будет весело…       — Ты действительно не понимаешь, почему?       Обещанный разговор на русском явно не клеится. Но никто не уходит: Костя сверлит взглядом что-то безумно интересное на стене; Елисей разглядывает его не скрываясь. «Пожалуй, прибавилось седины в волосах и морщинок на лбу, — отмечает он, поджимая губы, — а больше ничего и не изменилось…»       И тут же одёргивает себя — ха-ха, а как же кольцо на пальце? Серьёзное изменение. Два года назад и представить было нельзя, что когда-нибудь Костя захочет создать семью. Но вот, пожалуйста, предложил какой-то женщине выйти за него. Подарил кольцо, встав перед ней на колено и сделав всякие романтичные вещи, какие там положено делать в этот момент. Интересно, а на свадьбе они тоже целовались по тёмным углам?..       — Надеюсь, мы друг друга поняли.       Затянувшееся молчание Костя, видимо, принял за согласие. Собрался уходить — вот только Елисей его отпускать пока не собирается.       — Ха, что за глупости… — бросает он ему в спину, тихо, но чтобы точно услышал. И таким тоном, чтобы непременно задело — язвительно, с искренним недоумением. — Мы же взрослые люди, — говорит, когда Костя поворачивается к нему. — Можем общаться спокойно, как, знаешь, старые знакомые. По крайней мере, я могу. А тебе что, разве что-то мешает?       И вот, наконец-то! У Кости на лице не злость, не раздражение, не безразличие… Удивление. Всего долю секунды, но это однозначно было оно — и Елисей сразу чувствует, что согрелся.       — Нет. Ничего не мешает, — и даже Костины слова больше не могут заморозить его, да плевать на них! — Но учти, Герда не знает о тебе, и я хочу, чтобы так оставалось и впредь.       — Как скажешь. Мне всё равно.       Елисей пожимает плечами, поправляет, взглянув в зеркало, волосы — видишь? вот настолько мне всё равно! — но спустя пару секунд рисоваться уже не перед кем.       А ещё через пару Елисей с ужасом понимает, что рисовался, кажется, перед самим собой.

***

      Дорога домой проходит мимо него, не касаясь. Никакого яркого города за окном, лишь покрытые пылью воспоминания в голове. Все о Косте, безусловно. О том, как решил окончательно с ним порвать. В основном они звучат голосом Джонни: «Он же тебя как ребёнка в угол поставил! Выгнал в эту квартирку, чтобы ты тут подумал о своём поведении и потом на коленях к нему приполз!..» Елисей наслушался тогда, когда он и Ильза приехали к нему в новую квартиру. Рассказал всё как есть и слушал — про грубость в постели и безразличие, про свою болезнь, про реакцию на измену… Во многое не хотелось верить, вот только, повторённое десяток раз, оно так переворачивалось в мыслях, что не верить было уже невозможно. Но он никогда не опускался до того, чтобы винить во всём Костю. Нет, они оба порой вели себя неправильно, так он считал.       И считает до сих пор. До сих пор желает ему счастья, искренне, хоть и старался его забыть — сначала больница, а потом новые люди, работа и обычные жизненные проблемы поспособствовали этому как нельзя лучше. Серьёзных отношений не было, но и то, что он урывками познавал, постепенно отодвигало первый опыт на задний план. Всё было в новинку: первый поцелуй с девушкой, первый секс… Мужчин больше не было, да и не хотелось, и Елисей порой задумывался, а не была ли его первая связь ошибкой. Но даже когда думал об этом, Костю ни в чём не винил.       А теперь ведёт себя с ним так, не иначе мстит за что-то. Но за что? За то, что он не любил его, а потом полюбил кого-то другого? Ну нельзя же быть таким эгоистом, да и с чего бы ему, он ведь всё переболел и забыл!..       Только память с этим не согласна. Память как перебаламученная вода, весь тёмный ил взвился со дна, в мыслях мутно и мрачно. И на улице поднялся ветер, снова заморосило — прекрасное дополнение к ощущению полнейшего разгрома внутри. Выйдя из такси, Елисей стоит и мёрзнет чёрт знает кому назло.       Смотрит на двери в бар. Люди толпятся под навесом у входа, курят — там нельзя, но они всё равно постоянно там курят. Он бы сейчас тоже выкурил парочку сигарет покрепче. Пачку покупать нельзя, купит, и парочкой дело не ограничится, так что остаётся надеяться, что Джонни не прикончил без него свою.       Ел находит её, пустую, на подоконнике в своей комнате; рядом полчашки чая с бычками. А Джонни нет дома, и трубку он не берёт. Так часто бывает, но именно сегодня Елисею кажется, что весь мир против него. Раздевшись, он залезает под одеяло. У них неспальный район, и чем ближе ночь, тем сложнее уснуть: мешают машины, шумные компании, мерцающие вывески… Елисей думал, что привык к этому, но словно вернулся на два года назад — и ворочается на измятой постели, как в лихорадке…       «Я извинюсь, — мысль приходит к нему, когда от усталости уже рябит перед глазами. Он измотан, и, может быть, из-за этого чувствует то, чего не чувствовал очень, очень давно. Желание быть покладистым, мягким, и обнять широкие напряжённые плечи, скользнуть по ним ладонями, снимая тяжесть, успокаивая… — Когда приеду к Герде, извинюсь перед Костей и исчезну из его жизни. Зато теперь буду уверен, что правильно сделал это тогда. Ему это и было нужно».       Да, всё так и будет, обещает себе он. А сегодня он просто не ожидал Костю увидеть, поэтому и наговорил ему глупостей. Вот и всё объяснение.