Ни Сцилла, ни Харибда

      Гэвина преследовало навязчивое чувство, будто что-то пошло не так. Сердце от него колотилось чаще, и во многом Гэвин списывал это на волнение — любой бы волновался, когда его поднимают на веревке через расщелину в скале, а потом приходится цепляться за веревочную лестницу, спущенную с вертолета, и отвечать на вопросы спасателей. Имя, должность, название яхты, маршрут, срок аренды… Он все ждал, когда начнется главное, о тритоне, но в официальном документе об этом не нашлось ни слова, и только под конец, когда вертолет уже кружил над помеченной знаком посадочной площадкой, ожидая разрешения приземлиться, один из спасателей сказал:       — Говорят, тебя спасла русалка. Привела команду под водой прямо к тебе.       Гэвин пожал плечами. Что он мог на это ответить? Либо рассказать длинную и правдивую историю, либо солгать, что ничего такого не знает. Он выбрал третий вариант и прикинулся глухим и ничего не понимающим от стресса. Пробормотал невнятное «Возможно», стал разглядывать ссадины на коленях, делая вид, что это очень увлекательно, а потом вертолет сел и Гэвину предложили выходить еще до того, как пропеллер прекратил вращение.       Дальше все повторяло привычный сценарий. Полиция и береговая служба провели с ним целый час из-за того, что «Абилити» осталась на якоре в море — Гэвин еще в вертолете просил высадить его на борт, но спасатели действовали по протоколу, который не могли нарушить. Зато из пещеры подняли акваланг и гидрокостюм, так что Риду не придется платить за их потерю. В другое время это обрадовало бы его, но сейчас он только кивнул: знал же, что забрали не только его вещи, но и все, что принес туда Коннор.       Тритон был единственной темой, которой в расспросах никто не касался, и чем больше проходило времени, тем сильнее это напрягало Гэвина. Не могли же спасатели не заметить, что у их провожатого под водой нет кислородного баллона, зато прямо из поясницы торчит здоровенный чешуйчатый хвост?       Успело пройти два дня, за которые Рид разобрался с яхтой и оборудованием — он заплатил за них столько, что почти превысил кредитный лимит, — прежде чем ему позвонили и назначили встречу.       Приходить он не хотел, но предпочитал общаться в деловой обстановке офиса, а не в номере отеля, где территорию он все равно не посчитал бы своей.       О Национальном управлении океанических исследований Гэвин знал мало. До этого дня, если по правде, он не представлял даже об их сущестовании, и полночи провел в интернете, пытаясь определить, как глубоко эти типы могут копать. В официальных статьях Управления о тритонах было в общих чертах, в основном ссылки на статьи в периодике: где-то нашли странной формы кости, очевидцы утверждали, что видели русалок на камнях, плюс размытые фотографии. Когда Гэвин был ребенком, то же самое происходило с НЛО, но НЛО никто всерьез не занимался.       Создавалось впечатление, будто тритонами тоже не занимаются, но Гэвин перед встречей с представителями Управления как следует подготовился. Он планировал рассказать как можно меньше; другими словами — он собирался лгать.       В вестибюле офисной высотки Гэвин прождал около пяти минут. Потом к нему спустился мужчина, невысокий и щуплый, с седыми висками — примерно так можно было вообразить себе научного работника, — и увел Гэвина в переговорную. Небольшой идеально квадратный кабинет с закрытым жалюзи окном произвел на Рида неприятное впечатление; он ощутил себя так, как когда-то на интервью перед поступлением в академию, и это чувство усилилось, стоило войти второму мужчине. Этот второй был шире и старше первого, представился немецкой фамилией, а руку пожал сухо и быстро, словно не привык этого делать.       — Расскажите нам, мистер Рид, при каких обстоятельствах вы встретились с тритоном и как складывались ваши взаимоотношения?       Гэвин задумался. Он знал, что может не отвечать на эти вопросы, полагаясь на законодательства, но если откажется — эти ученые крысы сразу же поймут, что Гэвин знает что-то важное, о чем разговаривать не хочет. Тайны привлекают людей намного больше, чем открытая и доступная информация, а значит, секретов у него быть не должно.       — Я плавал на яхте и заметил его. — Гэвин чуть приподнял брови, отвечая. Он следил за своими жестами, зная, насколько они бывают показательными, так что держался уверенно, не скрещивал руки и смотрел настолько открыто, насколько вообще был способен. — Как раз начал заниматься дайвингом, решил, что могу последить за ним в естественной среде. Он, как только меня заметил, уплыл, но я увидел, что он нырнул в пещеру под водой, так что поплыл за ним, и так оказался там, откуда меня достали спасатели. Я не думал, что внутри скалы есть мешок, и рассчитывал воздух в баллонах, но в пещере решил передохнуть, но там что-то случилось с аквалангом, и я застрял. Пытался по скале выбраться, там был разлом…       — Мистер Рид, — немец смотрел недовольно. Выглядывал поверх очков, будто жук из убежища, и мешал Гэвину заговаривать им зубы, — вашу историю мы знаем. Хотелось бы послушать конкретнее про тритона.       — Что про тритона?       — Про ваше с ним взаимодействие.       — Его не было.       — Почему тогда он вас спас?       — Меня вытащили спасатели, — Гэвин сглотнул, но не отвел взгляд. Ему претило такое очевидное вранье, особенно когда касалось заслуг Коннора, но от ученых ничего хорошего он не ожидал.       — Тритон остановил буксирный катер в девяти милях от вашей яхты и сообщил, что человек попал в беду. Он не мог дать ваши координаты, но помнил название яхты и ваше имя. Соответственно, либо этот тритон читает мысли, либо вы все-таки с ним общались. Мистер Рид, мы понимаем ваши опасения, но наша исследовательская миссия важна для всего человечества. Вы не единственный в мире мужчина, контактировавший с тритонами, не нужно обманываться. Мы просим вас предоставить теоретическую информацию, может быть, написать статью об этом или поговорить с нашим журналистом. За публикацию в «National Geographic» ваша выручка составит шестьдесят процентов.       Какой же ты идиот, Коннор, подумал Гэвин. Так облажаться еще нужно было хорошенько постараться — мало того, что привел людей, так еще и выставил перед ними свое умение разговаривать на их языке.       Если до сих пор Гэвин еще верил в то, что все может обойтись малой кровью, то теперь перестал — такую сенсацию эти крысы из своих рук не выпустили бы.       — Он сейчас у вас?       — Мистер Рид, если бы мы могли задать эти вопросы тритону, вы бы нам не понадобились, — немец скупо и вежливо улыбнулся, но если эти слова были призваны успокоить Гэвина, то они не сработали.       Все, что могло его успокоить — это выход в море и встреча с Коннором там. Пока что Гэвин не мог себе этого позволить, он должен сидеть здесь и выяснять, насколько много известно крысам и в безопасности ли Коннор.       — Давайте начнем с начала, мистер Рид. С того момента, когда вы впервые увидели тритона. Артур, попросите кого-нибудь, чтобы нам принесли сюда кофе.       Так Гэвин понял, что разговор получится длинным и наверняка утомительным.             ***       Главное, что Гэвин запомнил из той сложной многочасовой беседы — что он здорово облажался. Ученые крысы, как только в кабинет внесли кофе, превратились в дотошных юристов: они задавали вопросы по очереди, часто концентрировались на каких-то мелочах, выхваченных из ответов, углублялись в них до невозможности и вдруг перескакивали на что-то другое. Гэвин не мастер был по части разговоров, он грубил и огрызался, надеясь, что от этого устанут и закончат встречу, но крысы попались стойкие. А потом попался уже Гэвин — он забывал собственные слова и на тот же вопрос, поставленный под другим углом, мог ответить как-то иначе. Вскоре собеседники поняли, что он лжет, и начали тонкими приемами снимать с него правду слой за слоем.       Нет, Гэвин не рассказал им всего, но признал, что они немного общались с тритоном. Что он дотронулся до хвоста, но всего раз, а тритон был этим недоволен. Он даже сказал, что думает, будто тритон нарочно заманил его в пещеру и сломал что-то в акваланге — хотел избавиться от свидетеля. То, что Коннор сам же и привел помощь, Гэвин объяснял неясной догадкой: может быть, в нем проснулась совесть.       Имени Коннора он крысам не выдал. Сообщил, что называл тритона только «окунем», и тот не имел возражений.       Гэвина нестерпимо тянуло в море, но он не рискнул даже приблизиться к нему. Создавалось ощущение, как будто за ним следят, а Рид привык доверять подобным чувствам — не единожды они помогали ему во время работы. Он мог, после удушающей и выматывающей встречи, превратиться в параноика, но сила воли все еще была достаточно крепкой, и Гэвин не пошел в порт. Собрав вещи, он уехал домой, а по пути выбросил визитку Управления океанических исследований, потому что не собирался иметь с ними никаких дел.       Через неделю ему стало невыносимо. Он проверял интернет несколько раз за день, ожидая, что там вот-вот появится что-то о тритонах под заголовком «Сенсация!», но мир все еще говорил о приостановлении выработки нефти и конфликтах на юго-востоке. Приходилось зарываться в научные сайты и искать что-нибудь наталкивающее на мысли, но и здесь Гэвин терпел одну неудачу за другой. Вскоре сделалось предельно ясно, что на одном месте ему снова не сидится. Следят за ним из Управления или нет, а он должен вернуться в море и попытаться найти Коннора.       Отпуск ему больше не дадут, но Гэвин мог взять больничный. Он собирался дотерпеть еще немного, когда пройдет ровно месяц со дня назначенной им встречи: для Коннора только это могло послужить внятным ориентиром. Еще Гэвин не планировал плыть к скале, где наверняка вовсю идут научные исследования, но у него записаны координаты того места, где он оставил «Сциллу», когда спасатели забрали его вертолетом впервые. Там никакие крысы не будут дежурить, ведь об этой точке Гэвин ни разу не упоминал.       Никакой гарантии, что Коннор приплывет, не было. Гэвин влез в долги, но арендовал яхту на имя брата — удобно, что у Элайджи другая фамилия!       — В чем твоя проблема? — спросил Элайджа, ненадолго отводя взгляд от монитора.       — Хочу уединиться.       — Когда мне нужно уединиться, я иду в туалет.       Гэвина раздражало в нем все, от пидорской прически до брендовых кроссовок, поэтому к Элайдже он обращался редко, только по экстренным и действительно сложным случаям. И думал, что брат с радостью послал бы его ко всем чертям, если бы они оба не знали, что Элайджа в долгу. Рид подозревал, что у него где-нибудь в глубине стола есть блокнот, в котором тщательно отмечена каждая услуга, оказанная Гэвину и вошедшая в счет того самого долга. Рано или поздно Элайджа его выплатит, но еще не сейчас — Рида не интересовали его деньги (лучше уж задолжать «америкен экспресс»), нужно было только имя и электронная подпись на документах.       Он снова вышел в море, уже из другого порта, чтобы даже самая любопытная крыса не могла за ним увязаться. Поплыл, имитируя обычного туриста, вдоль берега Каролины и Вирджинии, потом свернул и шел уже прямо до точки, где опустил штормовой якорь и принялся ждать.       Заранее настраиваясь на длительное ожидание, Рид старался занять себя хоть чем-нибудь. Пробовал читать книгу, слушать музыку, смотреть фильмы о вселенной, Земле и космосе, те, которые загрузил специально для Коннора. Много курил, но из бутылки с коньяком не глотнул ни разу — он не давал тритону попробовать алкоголь, а теперь хотел сделать это, посмотреть, как его организм поведет себя, встретившись с чем-то странным и незнакомым.       Первые сутки выдались невыносимыми. К вечеру усилился ветер, яхту начало сносить даже несмотря на спущенный парус, и Гэвин почти не спал, все время корректируя положение и сверяясь с приборами. Шторма не было, дождя тоже; он заснул под утро, проснулся среди дня и долго вглядывался в воду, поднявшись на середину мачты.       Яхта раскачивалась, скрипел такелаж, плескались о борт волны, но больше не было ничего.       К исходу второго дня Гэвин понял, что ждет напрасно, но оставался ждать. Заставлял себя не терять надежду, проверял место, придумывал для Коннора логичные и нестрашные оправдания, хорошо зная, что ни одно из них не имеет под собой почвы.       Третий день он провел, устроив на палубе кровать и почти с нее не сходя. Море приятно шевелило судно, Гэвин то засыпал, то пробуждался, что-то понемногу ел и забывал пить воду. А утром на четвертый день он понял, что пора возвращаться.       Дотерпел до полудня, и потом открепил штормовой якорь, зацепил на конец его троса груз карабином, и выбросил за борт. Груз упадет на дно, полотняный якорь под действием течения выпрямится — если Коннор приплывет сюда, он поймет, что Гэвин его искал.       Задавая координаты порта, Рид понимал, что никакой Коннор сюда уже не вернется.             ***       В жизни Гэвин часто делал вещи, о которых позже жалел. Его импульсивность и нежелание выглядеть в глазах других хоть сколько-нибудь несостоятельным играли с ним злую шутку раз за разом, но никакого урока из этого Рид не вынес и вынести не мог — такова была его натура. Вот и теперь история повторилась: не прошло и недели с неудачного плавания, а Гэвин успел серьезно пожалеть, что выбросил визитку Управления океаническими исследованиями. Он чувствовал — там что-то происходит, ведется деятельность, о которой широкая общественность, и он в том числе, не знает.       Отыскать нужный номер телефона у Гэвина не получилось. Вернее, получилось чересчур хорошо: номеров было множество — основная линия, пятнадцать комитетов, отдел по работе с общественностью, типография, статистика, инновации, пресс-секретарь… Рид всеми силами пытался вспомнить, называл ли немец хотя бы аббревиатуру своего отдела, но не преуспел.       По основной линии постоянно играла музыка и раз за разом включалось автоматическое приветственное сообщение. В офисе пресс-секретаря с Гэвином не пожелали разговаривать просто так, а когда он уточнил, что из полиции — порекомендовали обратиться в юридический отдел, ведь без консультации адвоката Управление не давало никаких комментариев.       Он подумывал приехать в Управление лично, потому что при прямом контакте от него гораздо труднее отделаться, но через день Гэвину позвонили.       Голос оказался незнакомым; это был не немец и не его коллега. Официальные фразы, невыразительный тон: мистера Рида приглашали для беседы в Управление. Все, никаких подробностей, зато предложили выбрать дату, и Гэвин схватился за ближайшую, не беспокоясь о том, что спешкой может обнажить перед голосом свое волнение.       Уже следующим утром, загружаясь в автомобиль и забрасывая на соседнее сиденье рюкзак, Рид задумался о том, что это был за звонок. Варианта всего два: то ли немец обнаружил, что Гэвин пытался достучаться до Управления, то ли чего-то от него хотел. Есть над чем поразмыслить, но думать впустую Рид не любил: он предпочитал действовать.       — Так приятно, что вы откликнулись на приглашение, мистер Рид! — крыса-немец шел к нему через знакомый вестибюль, улыбался мелкими зубами и протягивал щуплую ручонку так, будто Гэвин был его давним приятелем.       Игнорировать рукопожатие было невыгодно, но Гэвин скривился довольно красноречиво. Немец спрятал улыбку, выцветшим голосом предложил следовать за ним, чтобы поговорить в кабинете, а потом выложил на стол три отпечатанных мелким шрифтом листа:       — Это договор о неразглашении. Вкратце: вы обязуетесь держать в тайне всю информацию, которую получите в этих стенах, а также подтверждаете, что не ведете видео или аудио фиксацию происходящего.       Гэвин помедлил перед тем, как кивнуть. Он пробежал глазами первый лист, наискось просмотрел второй, фыркнул от обилия терминов: наверняка документ создан группой первоклассных юристов, не прикопаться. Поставив свою подпись, Рид отодвинул листы и выжидающе посмотрел на немца: тот откинулся на спинку стула и преобразился, словно почувствовав себя хозяином положения в тот же момент, как Гэвин ограничил свою свободу.       — Хорошо, Гэвин. Позвольте мне вкратце обрисовать вам обстановку. Наши сотрудники — специалисты наивысшего уровня, они прилагают максимум усилий в своей работе, но есть границы, которые даже идеальные научные знания не помогают перейти.       Уголок губ Рида самопроизвольно дернулся, но он вовремя вернул себе контроль. Догадки веером развернулись перед мысленным взором, он тут же выделил из них худшие, но сдержался и пообещал себе дождаться ясности.       — Амфибия настроена враждебно и все попытки выйти на контакт воспринимает отрицательно. Будь у нее низкий интеллект, сработали бы схемы приручения и дрессировки, но нервная система и обе половины мозга у нее хорошо развиты. Реакция защиты и отторжения полностью ожидаема, поэтому нам требуется ваша помощь. Вы выступите в роли знакомого элемента и, как мы надеемся, послужите нашим проводником в мир этого существа.       В голове у Рида пульсировала кровь. Вены, как ему казалось, вздулись до невозможности, и он готов был броситься на немца прямо через стол, схватить за грудки и вытряхнуть настоящие слова, те, что он тщательно прятал за научной терминологией.       Скажи: мы схватили тритона.       Скажи: мы держим его здесь. Мы работаем с ним без его согласия. Мы…       — Мистер Рид, я понимаю ваше недовольство. Будьте уверены, наша организация занимается мирными исследованиями. Мы отдаем себе отчет в том, что тритоны — редкий вид, и наши специалисты ни в коем случае не желают причинить амфибии вред.       — Тогда почему… — голос сорвался в низкий хрип, и Гэвин замолчал, но немец подхватил, не поморщившись:       — Наша работа чересчур важна для всего человечества. Будь вы ученым, мне бы и объяснять ничего не пришлось, — он вздохнул. — Вы можете отказаться от сотрудничества, конечно, но Национальное управление очень рассчитывает на вашу помощь.       Гэвин прикрыл глаза. Темнота самую малость его успокоила, и хотя сердце продолжало колотиться рвано и часто, он кивнул. Отказываться он не будет. Просто посидит еще минуту, переварит свалившуюся на голову новость, научится с ней жить.       — Мистер Рид?       — Значит, вы поймали тритона и держите его здесь, — он оперся локтями о столешницу и подался с подчеркнутыми интересом вперед. — И что конкретно вы от меня хотите?             ***       Положение Коннора было полностью безвыходно. Он сплелся в клубок, обвивая хвостом самого себя, и застыл в самом центре аквариума, чтобы быть подальше от стен и поверхности, но размер посудины все равно слишком мал, так что ученым хорошо его видно. В этом положении Коннор проводил большую часть времени; люди наверняка думали, что он спит, но на самом деле он перебирал одни и те же мысли по сотому кругу. Главные среди них две.       Первая — у него никак не получится сбежать. Он не знал, как далеко от океана находится, потому что люди, встретившие его на выходе из подводного тоннеля, выстрелили транквилизатором ему в спину. Сознание вернулось к Коннору уже в этом аквариуме, и он даже не понимал, сколько прошло времени, что уж говорить о том, где он и кто вокруг. Впрочем, на последний вопрос ответ нашелся быстро: с Коннором случилось именно то, чего он боялся.       Разобраться в происходящем заняло некоторое время. Ученые говорили с ним, но Коннор не отвечал и почти не реагировал, изучая их повадки и отыскивая границы дозволенного. Но люди не просто хотели наблюдать, им нужно было его касаться, рассматривать, исследовать, а это все Коннору претило. Он сопротивлялся, выплескивал воду, один раз ударил хвостом так, что человек отлетел на несколько метров и перевернул стол. С тех пор транквилизатор, пьянящий голову и расслабляющий мышцы, использовать стали чаще, и Коннор присмирел.       Вторая мысль удручала не меньше: покончить с собой он тоже не мог. Самоубийство среди тритонов было редкостью, ведь совершить его не так-то легко. Самым простым способом было попасть под винт корабля, но если бы команда судна заметила следы крови, они могли увидеть останки тела, а значит и сообразить, кому это тело принадлежало. Ни один тритон, пусть даже безумный или убитый горем, не готов был так рисковать безопасностью братьев, поэтому под винт бросались единицы. Другой способ предполагал медленное умирание от обезвоживания на суше, на островке посреди океана. Мало кто обладал достаточной силой воли, чтобы погибнуть от недостатка воды, будучи водой окруженным.       А у Коннора не было никакого из этих вариантов. Если он начинал делать что-нибудь странное, его кололи транквилизатором, и больше он ни на что не был способен. В последнее время ему даже стало казаться, будто нечто опьяняющее начали добавлять в саму воду, где его держали — иначе как объяснить сонливость, плохой аппетит и временами полностью отмирающее желание сопротивляться?..       Коннор не сказал им ни слова и не собирался говорить, сколько бы все это ни продолжалось, но иногда он чувствовал такую апатию, что разворачивал кокон, вытягивался вдоль дна во всю длину и лежал так часами на радость ученым.       Правда, эту апатию в любой момент мог сменить страх. Однажды Коннор лежал с закрытыми глазами, вспоминая океан и рифы, свои любимые течения и ветра, а вода в аквариуме вдруг начала стремительно убывать, стекая в длинную решетку. Коннор почувствовал это мгновенно, тут же встрепенулся и начал бить хвостом бок аквариума так, что гребни и след от раны потом еще несколько дней непрерывно болели, не давая о себе забыть. Стекло от этих ударов так и не треснуло, зато Коннор получил новую дозу транквилизатора, после которого очнулся внутри того же аквариума, но уже в какой-то другой, иначе пахнущей воде.       Позже он сообразил, что воду иногда меняют. Люди пытались воссоздать для него кусочек океана — он чувствовал разницу в температуре, в соли, во вкусе водорослей и разных рыб, но какой бы ни была комбинация составляющих, всякий раз тритон ощущал кое-что еще. Что-то мимолетное, но вместе с тем постоянное, которое не изменялось с каждым новым наполнением аквариума. Вначале он считал это наркотиком, а потом понял: это просто вкус несвободы.       Последний шаг, пришедший Коннору на ум всего несколько дней назад, пока что не дал результатов. Он решил отказаться от еды, и к рыбе, запущенной в аквариум, больше не притрагивался. Но организм тритона — слишком жизнеспособная система, это стало ясно еще когда он начал бороться с действием препарата: несколько раз Коннор приходил в себя на длинном столе под ярким светом круглых ламп. Руки его обвивали цепкие трубки, хвост был плотно зафиксирован; когда Коннор пытался поднять голову и взглянуть, что именно его удерживает, люди нервничали, переговаривались острыми голосами — аж ушам становилось больно, — а после в глазах снова темнело.       Ученые регулировали дозу, тщательно следя за состоянием Коннора, и они не дали бы ему умереть от голода — он не знал наверняка, но догадывался, что нечто питательное добавляют в воду, которую он не может не глотать.       Иногда люди придумывали что-то новенькое. Уменьшали количество воды, впускали хищных рыб, ссыпали на дно аквариума морской песок или ракушняк. Был день, когда они провели по воде ток — сначала небольшой разряд, которого Коннор почти не ощутил, а потом побольше, и еще больше. Он в тот раз не сдержался и обнажил все свои реакции, показал беспокойство, страх и боль; люди остались довольными.       Коннор так и не смог разобраться, чего конкретно они хотят. Наверное, замучить его до смерти, решил он и перестал задумываться, просто терпел и существовал, мало внимания обращая на то, что происходит за стенами аквариума, его нового крошечного мирка.       А в этот день происходило многое. Вначале в огромное помещение вошли двое, потом добавилось втрое больше и люди начали о чем-то спорить, громко и экспрессивно. Звуки доносились до Коннора неразборчиво и приглушенно, да он и не пытался в них вслушиваться, углубившись в воспоминания и отгородившись от света ламп, имитирующих солнце, хвостом.       Из-за этого он не заметил, как вплотную к стене аквариума подошел человек, не смог узнать его, не увидел, как тот, постояв почти минуту и не отследив никакого движения, бросился на ученого с кулаками и даже успел разбить ему губу прежде, чем другие мужчины поймали его и оттащили подальше.       Что ему за дело до разборок среди людей?             ***       Гэвина от злости просто колотило. Он пообещал себе быть сдержанным и не выдавать перед учеными никаких лишних эмоций, но обещание было дано еще до того, как его пропустили в центральное помещение лаборатории. Аквариум посередине бросился в глаза сразу, но тогда Рид еще послушал объяснения немца, посмотрел на компоненты и графики на досках, спросил, может ли взглянуть поближе…       Лучше было не смотреть. Темная масса в аквариуме видна и на расстоянии, но вблизи Гэвин разглядел очертания хвоста, окружившего тело так, что невозможно было узнать в существе Коннора. На виду оставался только участок плеча и тыльная сторона шеи, а все остальное пряталось за чешуей и расправленными гребнями. Не понять, жив ли вообще тритон, в каком он состоянии и что с ним сделали.       Сорвавшись, Гэвин успокоился довольно быстро. Его держали двое, кулак приятно саднил от хорошего удара, но мысли немного прояснились, и Рид понимал, что его могут выставить отсюда без права вернуться, а этого допустить никак нельзя. Пришлось извиниться, хотя в искренность чертов немец вряд ли поверил, и сослаться на состояние аффекта.       — Но на какую помощь с моей стороны вы рассчитываете, если он даже не смотрит вокруг? — он перешел к делу, чтобы у немца и его коллег сложилось впечатление, что Гэвин готов работать. — Я могу хоть часами стоять здесь, а он ничего не заметит.       — Да, он ведет себя замкнуто и не интересуется происходящим. — Немец прижимал к губе дезинфицирующую салфетку и на Гэвина не смотрел. — Мы попробуем привлечь к вам его внимание, а если не получится… Возможно, вам придется погрузиться в аквариум. Если вы согласитесь, конечно. Это рискованное дело, хвост амфибии довольно мощный и может причинить вред до того, как мы вмешаемся.       Гэвин хотел сказать, что ему Коннор никакого вреда не причинит, но вовремя остановился. Во-первых, никаких имен, во-вторых, никакой самоуверенности. В-третьих, с Коннором слишком многое могло произойти. Вдруг он не узнает Гэвина, или он вовсе теперь ненавидит его за то, что оказался в плену у его сородичей?..       — Поговорите с ним, Гэвин. Объясните, что мы не хотим навредить ему. Если он позволит себя обследовать, если согласится объяснить, как взаимодействует со стихией и с морской флорой и фауной, мы вернем его обратно в море. Мы не хотим проблем.       Как странно, что проблемы всегда создают именно те, кто их не хочет.       Гэвин подошел к аквариуму и постучал кулаком в толстый стеклянный бок. Звук получился глухим, с той стороны вряд ли его можно было услышать, но тритон мог ощущать вибрацию — он находился всего в паре метров от борта, не так уж далеко. Рид пригляделся к кокону, но тот не шевелился и не менял положения.       Он постучал еще раз, обернулся к ученым, и немец пожал плечами:       — Я предупредил, что это не будет легко.       Его голос звучал по-особому, с оттенком издевки, который нельзя не заметить, но невозможно доказать.       — Ладно. Я полезу, — решил Гэвин, снимая с себя куртку и бросая ее на свободный стол.       Все крысы молчали. Трое встали около широкого монитора; Гэвин украдкой глянул вверх и под высоким потолком заметил среди желтоватых ламп черный колпак видеокамеры. Остальные подошли поближе, и пока Гэвин снимал ботинки, весь огромный зал как будто тоже подвинулся, склонив серые стены, изогнув длинные ножки приборов и скривив поверхности столов, и стал прислушиваться.       Когда Рид был готов, к борту аквариума подставили лестницу на четыре ступени. Она была из белоснежного пластика, на котором хорошо виднелись вытоптанные следы ног — не сосчитать, сколько раз кто-то поднимался туда и обратно. В этом Гэвин видел еще одно напоминание о том, насколько худо приходилось Коннору, и он прикусил губу, лишь бы сдержать комментарии. Поднялся наверх, оперся ладонями о покрытый каким-то составом край борта, и уже почти перелез, когда снизу спросили:       — И вам не понадобится аппарат для дыхания под водой?       Рид пожал плечами, с опозданием понимая, что беспечностью, с которой он сейчас собирался нырнуть, он здорово себя выдает. Менять подход было уже поздно, поэтому Гэвин ответил:       — А я ненадолго, — и, чтобы больше крысы не успели ничего спросить, он вдохнул и нырнул в воду.             ***       Коннора что-то коснулось, поэтому он выплыл из полудремы. Ту часть хвоста, которой он прикрывал голову и лицо, пытались отодвинуть, причем не длинной силиконовой палкой, а руками, тритон хорошо это ощущал. Неужели кто-то настолько осмелел, что полез к нему?.. Что ж, он успеет придушить его до того, как транквилизатор подействует!       Он отреагировал очень быстро. Расслабил хвост, позволив нескольким кольцам развернуться, а потом схватил человека руками, обвил хвостом и перевернул под себя, прижимая спиной к решетке на дне аквариума. Этого можно даже не душить, подумал Коннор, он все равно без акваланга, значит, задохнется сам.       Человек толкнул его в грудь руками, дернулся, сопротивляясь, и Коннор его узнал. Это произошло так резко, словно секунду назад глаза ослепли и видели на месте лица пустоту, а потом вдруг наткнулись на Гэвина. Белая футболка, плывущие вокруг головы волосы, шрам через нос…       Коннор оттолкнулся от дна и, продолжая держать человека кольцом хвоста, поднялся к поверхности. На несколько секунд он позабыл о своем положении, об ученых и их постоянной слежке, и показалось словно это родное море и рядом яхта Гэвина, а человек сглупил и не рассчитал силы, нырнув слишком глубоко, и задыхался, неспособный подняться обратно.       Гэвин тяжело дышал, не вырываясь из хватки, ощупывал взглядом лицо Коннора, и выражение у него было таким, будто тритон восстал из мертвых и явился ему среди сна.       — Эй, окунь…       Тут же Коннора будто камнем по голове ударили — он сразу заметил и электрический свет, и лампы, которые его излучали, и внимательных ученых за столом неподалеку. С появлением Гэвина реальность не изменилась и не стала хоть сколько-то лучше, так что Коннор расслабил хвост и без слов опустился ко дну.       Что ж, теперь они привели Гэвина. Это не лучше, чем усыпляющие препараты, а только больнее, но Коннор не собирался сдаваться даже сейчас.