русскую тоску мы все впитали с грудным молоком

каркаров выходит из ванной комнаты вальяжно и медленно, и вкус его походки отпечатывается на языке учителя тягучим подтаявшим пломбиром. белоснежное — хозяин квартиры специально купил его для теперь уже частого гостя — полотенце висит на талии. светлые волосы, чуть потемневшие из-за контакта с горячей водой, зачесаны назад, будто в каком-то старом фильме. и, точно сладкая вата, пар валит большими кусками из-за его спины. парень шлёпает по паркету влажными ступнями и — в дикой природе это наверняка было бы непрактично для жертвы, но лёня не жертва, лёня дома, лёня в безопасности — оставляет на полу тонкие следы, которые в скором времени обязательно должны испариться. давид опустился бы перед ним на колени и по каждой капельке полотенцем прошёлся, осушая кожу. только вот почему-то ему всё равно и на сухость, и на чистоту простыни: пусть школьник забирается под одеяло с липкими и холодными ногами, пусть вытирает их о давида, пусть греется, вжимаясь в чужое тело. это же лёня. его лёнечка. какая разница? и всё происходит так, как он хочет — разве что каркаров не мурлычет, а несвязно ворчит, прислоняясь щекой к тёплому и такому родному плечу, ведь после тяжелого дня и насыщенного вечера их обоих отчаянно клонит в сон. спи, лёня. спи на груди у своего бога, дарующего смысл и защищающего от всяких бед (в какой-то степени являющегося главной из них, но разве это имеет значение?). спи, пока есть возможность спать. каркаров утыкается носом в колючий подбородок, и холодный крест с распятием касается груди преподавателя. мужчина морщится, будто бы вспоминая ужасные картины из прошлого или дурацкие, лишённые всякого смысла сцены из библии, но лёня бережно обвивает его руками и позволяет полностью раствориться в себе: и с радостью, и с печалью. давид открывает глаза и видит любящее лицо своего мальчика — и больше у него ничего не болит.