Schmale Bruecke

      Прежде полная жизни роща встретила давящей тишиной. Старый ветвистый дуб, бывший когда-то тихим и добрым другом, укрывающим прохладной тенью в жаркий день, превратился в мрачного старика, смотрящего сверху вниз с холодным презрением, тянущегося скрюченными узловатыми пальцами-ветками к незваному гостю. Этот дуб больше не был тем деревом, на мощных нижних суках которого они когда-то сидели, опустив босые ноги в сочную яркую траву, и болтали обо всём на свете и совершенно ни о чём. Испуганное злыми словами беззаботное тихое счастье, растягивавшее некогда секунды в вечность, испарилось из этого места, оставило рощу, лужайку и здание на возвышении. Дом выглядел как иллюстрация в книге с самыми страшными историями, на которые только способен изощрённый человеческий мозг. Его белые стены, которые раньше словно излучали свет и тепло, теперь казались холодными костями древнего гигантского чудовища, торчащими из его могилы. Зелёный плющ больше не выглядел уютным; теперь он скорее походил на ядовитое растение, одно прикосновение к которому грозило страшными муками и неизбежной смертью. Окна зияли огромными провалами, словно жуткие открытые раны с застывшей в них густой чёрной кровью.       По спине ангела пробежал холодок. Чуть больше недели назад он любил это место всей душой, но теперь отсюда хотелось бежать на самый край света, стереть из памяти рощу и дом и никогда больше не вспоминать их. Но бежать было нельзя. Право на ещё одну ошибку было непозволительной роскошью, и он это чувствовал так же отчётливо, как и страх перед этим домом. Ангел набрал полные лёгкие воздуха и шагнул вперёд. Его человеческая форма была слишком уязвимой, и эту уязвимость он сейчас осознавал отчётливее, чем когда-либо. Ему было холодно, его ноги сковывала ноющая боль после нескольких часов ходьбы, всё его тело было совершенно беззащитно перед любой досадной случайностью, которая могла ранить или даже убить его прямо в следующую секунду. Его сердце, неподвижное в небесной его форме, бешено билось где-то в горле, заходясь колющей болью от чрезмерной нагрузки и мучительного волнения – ещё шаг и, кажется, оторвётся, вылезет через рот, вызвав приступ кашля, упадёт на светлый камень дорожки и раскрасит его алыми пятнами. Ангел сглотнул, пытаясь вернуть своё сердце на место, и заставил себя идти дальше.       Он медленно поднимался по широким деревянным ступеням, на которых они так любили вместе сидеть по вечерам, наслаждаясь теплом, которое дерево впитало за день. Сейчас лестница казалась высеченной из ледяного камня; не оставляло смутное опасение, что нога могла неудачно соскользнуть в любой момент, и он упал бы, разбив свою по-человечески хрупкую голову. Он замер перед дверью, прислушиваясь к мёртвой тишине. Может, не было никакого смысла в том, чтобы идти туда? Дом выглядел давно заброшенным, тот, кого искал ангел, скорее всего, уже давным-давно покинул это место и никогда больше сюда не вернётся, а если и не покинул, то видеть его, наверное, уже не захочет.       Он сам всё испортил. Уйдёт сейчас – потеряет единственный призрачный шанс исправить свои ошибки. Ангел коснулся ручки двери, и кожу обжёг холод, граничащий с болью. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы унять дрожь во всём теле и пара глубоких вдохов, чтобы заставить себя не сбежать в панике. Он искренне, изо всех сил надеялся, что ручка не поддастся, не впустит, даст предлог бросить попытки, но дверь не была заперта. Она открылась бесшумно, будто приглашая в тёмное нутро опустевшего дома. Ангел сделал шаг вперёд с чувством, будто ступает в собственную могилу.       В доме было непривычно темно и пусто. Воздух там был сухой, застоявшийся и безвкусный, от витавших здесь совсем недавно ароматов не осталось и следа. Сломанные, разорванные, обожжённые, искалеченные вещи были разбросаны по полу, и по мере того, как ангел приглядывался, он узнавал всё больше и больше знакомых предметов. Его затопило чувство, которое он уже второй век безуспешно пытался забыть: он словно вновь видел изуродованные останки тех, кого любил, с кем был дружен, с кем говорил только этим утром, и кто после страшной бойни лежал перед ним жалкой кучкой мёртвой плоти. Ангел сделал неуверенный шаг вперёд и едва не упал: его нога запнулась обо что-то мягкое.       Спортивная сумка серого цвета с оранжевыми вставками у молнии сиротливо стояла у входа. Не узнать её ангел не мог – это он почти месяц назад принёс сюда свои вещи в этой сумке, когда хозяин этого тогда ещё светлого и дружелюбного дома предложил приходить чаще, хотя чаще, казалось, было уже невозможно. Эта сумка вызвала чувство неправильности, иллюзорности, нереальности происходящего. Оранжевые полоски горели огнём в тёмной, заброшенной комнате, молния блестела ярко и призывно, и выглядело это так, будто ангел находился в глупом мультфильме, а художник выделил специально для зрителя какой-то предмет, прозрачно намекая: вот он, ключ к разгадке. Ангел снова обвёл взглядом пустую комнату, пытаясь понять, что же здесь было не так, и снова вернулся к сумке. К новой, целёхонькой сумке, такой же, как одиннадцать дней назад, ничуть не изменившейся, словно сила, уничтожившая дом, просто решила обойти её стороной, как будто…       … как будто не хотела портить его вещи. Будто хотела сначала вышвырнуть их за дверь вместе с плохими воспоминаниями, но в последний момент не решилась, и оставила у входа в надежде, что за ними придут и просто унесут. В голове ангела словно заработал невидимый механизм, закрутились шестерёнки, мысли побежали по извилинам неуловимыми яркими вспышками. Может, эта сила просто не хотела пускать сюда возможных незваных гостей? Может, ей хотелось побыть в одиночестве, пережить обиду и разочарование? Конечно, лучшим способом было бы просто отпугнуть незадачливого пришельца до того, как он достигнет двери. Ангел прекрасно знал, какая сила и как именно могла сотворить такую иллюзию. Он не был уверен, что прав, но проблеск надежды побуждал его проверить теорию, а потому он набрал в лёгкие воздуха и сделал то, чего столетие назад поклялся себе больше никогда не делать.       Он закрыл глаза и обратился к той части себя, что ещё связывала его с Небесами. Последние сто с лишним лет он старательно заталкивал маленькую крупинку света на самые дальние задворки своей души, ограждался от неё, гнал от себя её зов, но теперь он нуждался в ней. Он словно открыл кран, и тёплое сияние хлынуло в хрупкие вены, укрепляя их, выстраивая доспех вокруг замирающего в груди сердца, с последним ударом которого над головой подобно солнцу над горизонтом поднимался нимб. С мира вокруг словно сдёрнули покрывало, предназначенное чтобы скрыть от людского взора правду.       Ангел открыл глаза, и ему показалось, будто он умер во второй раз: точно так же он пришёл в себя на Небесах после жуткого Лабиринта, и пугающие тени сменились прекрасными сводами арок заоблачного дворца. Его носа достигли ароматы кофе и виски, кожи коснулось лёгкое дуновение ветерка, пробравшегося в дом через открытое окно, на лицо лег ласковый луч тёплого вечернего солнца, освещавшего светлую просторную комнату, на другой стороне которой спиной к двери стояла тёмная фигура, выглядящая мрачным, почти грязным пятном на нежном акварельном натюрморте. Кажется, что время замедляет свой бег, превращаясь в тёплый вязкий янтарь, в котором ангел чувствует себя мошкой. Он тихо разувается и приближается, ступая на мягкий ковёр, на котором они так часто возились, дурачась и смеясь.       – Зачем ты пришёл? – безо всякой интонации спрашивает хозяин дома, не двигаясь и будто бы даже не дыша.       Знакомая мелодия его голоса, серебро его непослушных волос, до боли знакомые изгибы мышц прямой спины, как звёздами усеянной родинками – всё это контрастирует в нём с непривычным чёрным нарядом, закрывающим шею, но не прячущим спину от лопаток и до бёдер, от которых до самого пола свободно спускалась блестящая ткань; с напряжённой, нехарактерной для него позой, с тяжёлыми, сменившими собой так любимые им кожаные, металлическими браслетами на запястьях, с угольно-чёрным контуром крыльев на спине, который прежде был скрыт его человеческой формой, но главное – с тонкими изящными рожками, поднимающимися из копны сияющих в вечернем свете волос. Ангел чувствует себя потерянным.       – Я хочу попросить прощения, – произносит он тихо.       Демон не отвечает и даже не шевелится – просто стоит у окна мрачной статуей. Возможно, он молчаливо принимает извинения – а возможно ждёт, пока гость заберёт свои вещи и оставит его. Ноги ангела предательски дрожат, и он словно смотрит со стороны, как в замедленной съёмке опускается на колени, погружаясь в ворс мягкого ковра. Заготовленная заранее речь вылетает из его головы, и он начинает с какой-то фразы из её середины, повторённой тысячу раз в голове, но звучащей так глупо вслух.       – Я не имел права говорить о тебе так, – он облизывает сухие губы и пытается вспомнить ещё хоть что-то, что хотел сказать. – Ты всегда давал мне то, чего не смогли дать ни ангелы, ни люди.       Хозяин снова никак не реагирует на его слова. В носу у ангела нещадно щиплет, и он предпринимает последнюю попытку – если не сработает, он уйдёт и никогда больше не вернётся сюда, никогда больше не заговорит ни с одним живым существом, никогда не посмеет встретиться с кем-нибудь взглядом; он никогда себя не простит, если ранил это создание слишком глубоко.       – Я люблю тебя, слышишь? Я бы ни за что на свете ничего в тебе не изменил, – шепчет ангел, опуская голову.       Со стороны демона слышится судорожный вздох – кажется, лёд тронулся, возможно, ещё есть шанс вымолить его прощение.       – Я понял это сразу, как ты взлетел. Что мне сделать, чтобы ты не злился на меня так сильно? – с трудом выговаривает ангел, старательно игнорируя назойливое жжение в носу и глазах.       – Я не злюсь, – мягко отзывается хозяин дома.       Ангел вздёргивает голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как фигура в чёрном плавно поворачивается и подплывает к нему так легко и бесшумно, что выглядит невозможной и нереальной. Демон опускается на колени напротив; лучи солнечного света словно ластятся к его фарфоровым скулам, касаются искусанных до крови губ, отражаются в огромных бездонных глазах, подчеркивают такую родную и любимую круглую родинку под одним из них. Ангел отчётливо чувствует: ему плевать на рога, на хвосты, плевать на всё – он ощущает прилив щемящей мучительной нежности, глядя в это лицо. И как он мог так наброситься на это прекрасное создание?       – Мне тоже не следовало так реагировать, – неожиданно произносит демон. – Прости меня, Даичи.       Ангел, кажется, целую вечность смотрит на хозяина дома и не может никак насмотреться. Он едва не потерял его из-за навязанных ему двести лет назад глупых сказок и предрассудков о демонах, которые секунду назад осыпались для него сухой шелухой. Они были так счастливы вместе до этого досадного и неудачного срыва покровов, так почему они не могут быть счастливы сейчас, когда знают друг о друге столь важную вещь, когда им больше не нужно лгать друг другу, выдумывать биографии, друзей, родственников, смешные истории, причины и следствия?       Они всё ещё могут быть вместе. Кроме них самих во всей вселенной нет никаких обстоятельств, которые могли бы им помешать. Осознание этого затопляет Даичи теплом, согревает до кончиков пальцев, до дрожи прошивает всё его существо. Невыносимо хочется коснуться этого волшебного, невероятного создания, сидящего напротив, и потому он тянет вперёд трясущуюся от волнения руку и спрашивает:       – Мир?       – Мир, – отвечает демон, легко сжимая его ладонь сильными тонкими пальцами.       Кто сказал, что тела демонов холоднее льда? Кто этот бессовестный подлый лжец? Рука хозяина дома тёплая и мягкая, такая, что отпускать никогда больше не хочется. Ангел подносит её к лицу, закрывая глаза и прижимаясь губами к изящным пальцам. Кто сказал, что демоны пахнут гарью, гнилью и смертью? Кто посмел так оболгать и опорочить существ, которые могли пахнуть настолько прекрасно? Этот демон пахнет теплом: кажется, корицей, гвоздикой, имбирём и яблоком, будто его кожа впитала ароматы глинтвейна и пирогов, которые они вместе готовили холодными вечерами, которые прочно связались в сознании Даичи с такими словами как «уют» и «счастье» – как и имя, которым он звал своего демона.       – Суга, – два простых слога, одиннадцать черт иероглифа, шесть – хираганы, всего пять – катаканы, бездна нежности и тепла.       – Поцелуй меня, – почти умоляет хозяин, просяще смотря в глаза ангела.       Кто сказал, что демонам чужда нежность? Кто был так слеп, чтобы проглядеть, не распознать, упустить? Суга кладёт ладони на шею ангела, обводит большими пальцами линию его челюсти – как делал это много раз до этого, как любил делать всегда, сколько Даичи его знал. Они преодолевают последние разделяющие их сантиметры медленно, но не нерешительно, а с предвкушением. Ангел чувствует тёплое дыхание на своём лице, живое и родное, как миллион раз до этого ловит его, впитывает, бережно сохраняет в памяти. Он неспешно касается искусанных нежных губ своими, пробует на вкус выступающую на них свежую тёмную кровь, ловит тихий выдох, когда они приоткрываются, приглашая проникнуть в рот. Ангел ведёт ладонями по знакомому сильному гибкому телу, добирается до неприкрытой одеждой спины, гладит нежную кожу кончиками пальцев, заставляя Сугу изогнуться, подставляясь, в кольце своих рук, прижимает его к себе, целует медленно, тягуче, получает желанный ответ – нарочито осторожный, нежный, неторопливый. Этот их поцелуй уже тысячный, может, миллионный – но в равной степени и первый; он знаменует собой конец целой эры, эпохи, смутных и тёмных столетий – этих бесконечно долгих, полных метаний, мучений и одиночества одиннадцати дней, на смену которым теперь пришёл золотой век – уже не его, а их.       Они отрываются друг от друга, но не размыкают объятий.       – Ты пахнешь ромашками, – смеётся Суга, показывая ряд ровных белых зубов, украшенный длинными острыми клыками.       – А у тебя улыбка как у вампира из того фильма, – не остаётся в долгу ангел.       Они оба хохочут – совсем как обычно, как всякий раз, когда растягивались на этом самом ковре и бездельничали, болтая о всяких глупостях и добродушно подшучивая друг над другом. Как можно было протянуть без этого так долго? Даичи разглядывает обновлённого Сугу, анализирует свои чувства, эмоции, мысли и находит его очаровательным, восхитительным, прекрасным – не хватает слов. Он любит то знакомое, что знал в демоне с самого первого дня, но то, что видит впервые, он любит не меньше. Ангел рассматривает тонкие рога, и не чувствует ничего, кроме нежности и восхищения. Они начинаются где-то над ушами и тянутся двумя плавными изгибами вверх, чуть сближаясь над макушкой, добавляя демону почти полголовы роста. Даичи почему-то всегда думал, что рога демонов бывают только тёмных цветов, но у Суги они светлые, переливающиеся нежными оттенками розового, фиолетового и голубого, словно раковины диковинных моллюсков.       – Хочешь потрогать? – предлагает демон с тёплой улыбкой.       Конечно же хочет. Ангел осторожно касается кончиками пальцев одного из рогов и медленно ведёт по обоим изгибам вниз, к голове Суги, зарывается пальцами в мягкую серебристую шевелюру, находит основание и осторожно его массирует.       – Ещё, – выдыхает демон и закрывает глаза.       – Тебе не будет неприятно? – с сомнением тянет Даичи, но не убирает руки.       – Это здорово, – заверяет Суга. – Ты так давно не касался меня.       Ангел обхватывает его голову обеими руками и с упоением скребёт и почёсывает кожу, гладит рожки и не может сдержать глупой улыбки. Он счастлив касаться Суги, видеть и чувствовать его настоящим, таким, какой он есть – наконец-то.       – Ты такой чудесный, – пытается он выразить свои чувства, но слов для этого явно недостаточно.       – Давай перейдём к той части, где ты забираешься под мою одежду, – тихо предлагает демон.       – Уже? – улыбается ангел.       – Я хочу тебя, – требовательнее говорит Суга. – Сейчас.       Даичи сомневается. Ему кажется, что теперь, в этой форме, демон чувствует и воспринимает всё иначе, не так, как раньше, а значит, теперь придётся заново изучать его тело методом проб и ошибок. Правда, ангел не мог сказать, что последних было много: Суга всегда был просто запредельно тактильным и любил, казалось, всё, только что-то ему просто нравилось, а что-то буквально сводило с ума. Видимо, его сомнения слишком очевидны: демон заглядывает в его глаза и вопросительно приподнимает светлые брови.       – Что тебя тревожит? – спрашивает он тепло и мягко.       – Всё… не как раньше? – запинаясь, выдавливает Даичи. – В смысле, ты ощущаешь…       – Иначе, да, – кивает демон, и на его лице расцветает улыбка. – Разве это значит, что хуже?       Ангел не отвечает: тема смущает и кажется глупой, он и сам прекрасно знает, что ощущения меняются от формы к форме.       – Идём, – мягко зовёт Суга и встаёт, увлекая за собой и ангела.       Даичи не сопротивляется, когда его ведут к столу. Он прекрасно понимает, зачем они идут туда: этот конкретный стол они специально переставили туда, где не было ковра – вымывать из ворса разнообразные следы их бурной близости было занятием тем ещё – и с тех пор стол стал одним из главных конкурентов широченной постели. Сомнения ангела всё ещё не покидают, но, во-первых, все эротические затеи Суги в итоге всегда оказывались удачными, а во-вторых, в последний раз они занимались сексом уже почти две недели назад, и желание исправить это досадное упущение всё же пересиливало опасения.       Они останавливаются у самого стола, и Суга прижимается спиной к телу ангела, после чего поворачивает голову, щекоча мягкими пепельными волосами лицо Даичи.       – Знаешь, мне нравится, когда ты берёшь меня сзади, – прозрачно намекает демон этим своим особенным, незаконно притягательным тоном, от которого Даичи всегда плыл.       Ангел кладёт руки на бёдра своего соблазнителя, прижимается теснее, тянется за поцелуем, но долгим он не выходит – неудобно. Суга трётся ягодицами, извивается, подставляется под губы Даичи, а тот ведёт ладонью вниз по скрытому чёрной тканью животу и натыкается на уже ощутимую выпуклость на уровне паха: если что из мифов о демонах и правда, то это, видимо, то, что они моментально заводятся. Наградой за прикосновение служит тихий стон, и это придаёт ангелу уверенности: Суга как и раньше не сдерживает голос. Даичи снова гладит его стояк, чувствуя, как наливается его собственный член, и одежда становится тесной. Он слегка покачивает бёдрами и получает ещё один, теперь уже чуть более низкий звук в ответ: его Суге всё ещё нравится, когда его дразнят. Ангел сожалеет, что его восхитительная длинная шея скрыта одеждой, но с удовольствием целует притаившуюся за украшенным многочисленными серьгами ухом родинку, вдыхая тёплый аромат тела демона, тянет зубами тонкое золотое колечко в хрящике, впитывая ещё один стон. Даичи дрожащими непослушными пальцами расстёгивает штаны, потом тянет длинную, кажется, бесконечную чёрную ткань демонского одеяния вверх, а Суга наклоняется вперёд, опираясь локтями на повидавшую самые разные непотребства столешницу, и от воспоминаний становится жарко; ангелу физически необходимо продвинуться дальше поцелуев и нехитрых ласк. Демон лежит грудью на столе, крепко прижимаясь задницей к паху Даичи, и тот вынужден отстраниться, чтобы задрать на нём одежду и с удивлением обнаружить, что белья под этой одеждой нет. Ангел обращает внимание на рисунок на коже демона. Его наличие не удивляет: от ягодиц вниз по задней стороне ног самого Даичи тянутся замысловатые белые узоры из перьев, спускающиеся до самых стоп, которые украшены особо пышными завитками – так символично представлен в этой форме его хвост. На бледной, усеянной родинками коже Суги красуется сложный узор из чёрных чешуек, и это просто невероятное зрелище.       – Иди сюда, – хрипло просит демон, подаваясь навстречу.       Даичи с силой проводит по его позвоночнику, прямо между чёрных очертаний крыльев. Суга издаёт сдавленный неразборчивый звук и дёргается в руках ангела. У того плывёт перед глазами и дрожат коленки; он выдвигает один из ящиков стола, предусмотрительно набитый ими всякой ерундой, с которой они так любили – и, надо полагать, любят – развлекаться, и среди всех этих вещей находит маленькую пластиковую бутылочку с их любимой смазкой без запаха: теперь понятно, почему они всегда так единодушно ненавидели любые средства с ароматизаторами, бьющими по их чуткому даже в человеческой форме обонянию.       – Давай же, – скулит Суга.       Даичи по привычке отвешивает звонкий шлепок по украшенной затейливым узором ягодице и на секунду замирает в ожидании реакции – и напрасно. Демон под ним совсем как обычно прогибается в спине и подставляется под второй, следующий незамедлительно шлепок, довольно стонет, совсем как и раньше, и совсем как раньше от этого хочется не то сделать всё быстро и грубо, чтобы он кричал и бился, не то долго и мучительно дразнить его пальцами и языком, заставляя скулить и извиваться – и оба варианта приведут к тому, что всё живое в округе узнает и запомнит имя Даичи на всю свою жизнь, а Суга снова доиграется, заработает боль в горле и будет с довольным и загадочным видом пить перед сном молоко с мёдом.       Даичи улыбается этим мыслям, пока, оттянув упругую ягодицу любовника, щедро льёт на открывшийся его взгляду вход прозрачный гель. Он касается дырочки кончиками пальцев, мягко обводит её по кругу, слегка надавливает, и податливые мышцы легко пропускают его внутрь. Суга ахает и пытается насадиться глубже, и ангел ему это позволяет, проталкивает пальцы дальше, быстро находит простату и чуть надавливает, с наслаждением вслушиваясь в то, как демон удивлённо и сладко произносит его имя. Собственное возбуждение при этом напоминает о себе, тянет и припекает, и потому ангел свободной рукой освобождается от мешающей тесной одежды, а потом снова шлёпает Сугу. Тот сжимается вокруг пальцев и жалобно зовёт ангела по имени: он всегда сходил с ума от смеси разных ощущений, называл их коктейлями и даже иногда придумывал им какие-то названия, каждый раз новые, потому что старых никто из них не запоминал. Как же Даичи скучал по нему.       Когда из демона выходят пальцы, он устраивается на столе поудобнее и с готовностью подставляет задницу, красиво выгибая спину по которой ангел широко проводит ладонью, прежде чем ещё раз сжать порозовевшую ягодицу и приставить сочащуюся головку ко входу. Продолжать он не спешит: дразнит, пока ещё есть силы оттягивать, заставляет нервничать и предвкушать, довольствуясь одним лишь прикосновением.       – Умоляю, – срывающимся шёпотом просит демон.       Даичи больше не надо. Если Суга просит – он это получает, чего бы он ни захотел, хоть звезду с неба, так было и так будет, сколько бы там рогов у него ни было и как бы Небеса ни запрещали и ни пытались что-то изменить. Ангел крепко держит Сугу за светлое бедро и медленно входит, растягивая момент и вслушиваясь в протяжный глубокий стон партнёра. Его ощущения хорошо знакомы, но во многом новые: его небесная форма чувствует и воспринимает иначе, будто бы тоньше и глубже, на ином уровне. Суга определённо был прав: это по-другому, не так, как в смертном теле, но совершенно точно не хуже. Двигаться они начинают одновременно, словно бы договорившись, оба сразу находят ритм, не подстраиваясь и не пытаясь следить друг за другом: не нужно. Они одновременно ускоряются, одновременно меняют угол, одновременно замедляются, словно предчувствуя намерения друг друга. Даичи кажется, что чего-то не хватает, и секунду спустя он как по наитию тянется к лицу демона, а тот с готовностью открывает рот и втягивает пальцы. Ну конечно. Больше всего на свете Суга любит, когда его рот чем-то занят. Он предпочитает не получать минет, а делать его, обожает вылизывать тело Даичи, ставит засосы, кусается при любой возможности. Ангел надавливает на язык любовника, обводит пальцами нижние зубы, при этом всё ещё продолжая толкаться в него сильно и размашисто, так, что каждый влажный шлепок их тел друг о друга сопровождает неловкое царапающее соприкосновение пальца Даичи с зубами демона, но его это полностью устраивает.       Ангел предчувствует, что Суга через секунду сожмётся и крупно вздрогнет, и это необычное чувство единения делает момент ещё приятнее. Даичи кончает вслед за демоном, кто-то из них, кажется, вскрикивает, в то время как он делает несколько последних толчков, пока член ещё твёрдый.       Дыхание у обоих сбилось давным-давно, и хоть кислород им в бессмертных формах и не нужен, они всё же какое-то время пытаются отдышаться просто по оставшейся привычке. Привычная же сонливость, которую ждёт Даичи, не окутывает его тёплым одеялом. Сон им теперь тоже не нужен. И еда. Они могут бросить работу – это ничем им не грозит. Как же тогда остановиться? Как не перенасытиться, не устать друг от друга? Ангел садится на стол и наблюдает за хозяином дома. Тот медленно снимает с себя своё чёрное одеяние, пытаясь не касаться им ног: внутренняя сторона его бёдер влажно блестит от смешавшейся спермы обоих, и это выглядит невероятно соблазнительно. Ангел внезапно замечает, что когда Суга ставит ноги вместе, то угольно-чёрного цвета узор на верхней стороне стоп складывается в сердечко. Даичи улыбается этому факту, и демон отвечает на эту улыбку. На его лице лежит тёплый золотой луч вечернего солнца, играет в его чудесных глазах, а его серебристые волосы словно окутаны волшебным свечением. Кажется, теперь всё наладилось. Это оказалось проще, чем казалось всего час назад, хоть и было весьма неожиданно.       – Может, в душ? – предлагает ангел, кивая на запачканные ноги Суги.       – Только если отнесёшь меня, – хитро отвечает тот. – Не хочу пачкать ковёр.       – Конечно же, дело в ковре, – качает головой Даичи.       – И да, я решил, что та сумка остаётся, – кивает демон в сторону двери. – Можно мне после душа что-нибудь из твоей одежды?       Да, теперь у них точно всё наладилось.